Люди и бультерьеры - Мaйя Валeeва

Вновь зайдя к себе в комнату, я позвонила ему по сотовому. «Абонент временно недоступен», — сообщил мне приятный синтетический женский голос. Я позвонила ему в офис. Там было занято. Снова и снова набирала я номер офиса, и там было бесконечно занято, как будто кто-то неправильно положил трубку. Я металась по комнате, бесцельно и тупо. Я не могла сидеть, я не могла поехать домой — мне не хотелось видеть Фарита. Тем более Тимур был на даче у свекрови. Но и одна я тоже не могла находиться. Я снова и снова набирала номер, и снова там было занято. Абонент сотового номера также продолжал оставаться временно недоступным. Я вышла в коридор, пошла вдоль кабинетов, в надежде увидеть хоть одну живую редакционную душу. Но все двери были заперты. Открыта была только компьютерная, там сидела молодая верстальщица Юля, которая устроилась к нам в редакцию совсем недавно.

— Привет, Юль, чего домой не идешь?

— Да вот, с версткой вожусь… хочу новые шрифты попробовать. А ты? — Юля на минуту оторвалась от монитора и дружелюбно взглянула на меня своими светлыми глазами.

— Жду звонка… — пробормотала я первое, что пришло на ум.

Уже от Юли я снова набрала номер офиса. Телефон был занят. «Да что же это такое, черт возьми?!». Все же в присутствии Юли мне было не так тревожно и тоскливо, как в одиночестве. Телевизор был включен, и после потока липкой и надоедливой рекламной патоки зазвучала знакомая заставка местной пятичасовой программы новостей. Время нашей с Олегом встречи ушло безвозвратно.

Программу новостей на этом канале обычно вела моя однокурсница Лялька Гилязова. За последние года два она сделалась очень популярной, прямо-таки местной телезвездой. Я и сама несколько раз брала у нее интервью для нашей газеты. Это была вполне заслуженная слава. Лялька была очень красива — смуглая, тонкая, с черными гладкими волосами и очаровательной улыбкой. Она была похожа на молодую и коварную пантеру. Но главное, Лялька была умна, обладала очень грамотной речью, чувственным голосом и склонностью к импровизациям.

Вот и теперь она появилась на экране в чем-то белом, что очень шло к ее южному загару.

— Здравствуйте, в эфире вечерняя программа новостей…

Я смотрела на экран как в пустоту, смотрела, как знакомым движением Лялька отбросила челку, как передернула красивыми плечами, как нежно шевельнулись под смуглой кожей ее длинные тонкие ключицы… В этот момент я ни о чем не думала, просто смотрела на нее и почти ее не слышала.

Красивые губы Ляльки двигались, то и дело приоткрывая очень белые зубы:

— Трагическая сенсация дня. Сегодня утром, возле своего дома в элитном поселке Ясное был убит известный бизнесмен и политик, депутат Государственной Думы Олег Игнатьев…

Я ощутила леденящий холод; мрак и ужас преисподней разверзлись передо мной, а из светящегося экрана словно бы вырос тонкий стальной клинок и вонзился в переносицу, пронзил, прошил насквозь мой череп и лишил меня способности думать и ощущать. Голос Ляльки вклинивался в сознание какими-то обрывками, я смотрела на нее, на ее шевелящиеся губы и чувствовала, как пелена начинает застилать и мои глаза, и мое сознание.

…Эксперты полагают… его автомобиль был начинен… в тротиловом эквиваленте… позволяет классифицировать как заказное убийство… по версии следствия… его связи с криминальным миром…

Я смотрела на его дом с выбитыми стеклами. Я видела разрушенные ворота. Искореженные остатки его серебристой машины. Еще только вчера… я там была с ним, еще только вчера… он остался там, в проеме двери, освещенный бледным светом фонаря… я уехала.

Его лицо во весь экран, его лицо, каждая черточка, каждая морщинка в нем моя, родная до ужаса, до боли! Нет, нет, это сон, тоже сон, еще один ужасный сон, я сейчас проснусь!

— Нет!! Нет! О, нет! — я рухнула на пол и забилась головой об пол, я верила, что сейчас проснусь от этой боли, но не просыпалась. Будто бы сквозь толстый слой ваты до меня доносился испуганный голос Юли: «Яна, что с тобой, Яна?! Ответь мне, Яна, что с тобой?!» Она, наверное думает, у меня эпилепсия. Да, у меня эпилепсия, я схожу с ума, вот так, оказывается, сходят с ума. Это я убила тебя, Олег, я оставила тебя одного, я сбежала от тебя! Почему, о, почему я уехала?! Утром, мы бы вместе сели в эту машину, мы бы ушли вместе, мы были бы навсегда вместе, а здесь, без тебя, мне больше нет жизни, мне не нужна эта жизнь без тебя… Ты больше никогда не будешь любить меня. Я еще слышу твой голос, я осязаю еще твое тело, твое тепло и твой запах. Но все это осталось только во мне. Вне меня это уже не существует.

О мои зубы больно ударился стакан, вода плеснула мне в лицо, я бессмысленно смотрела на испуганную Юлю и на ее трясущуюся руку, сжимающую стакан. Пальцы у нее были тонкие и бледные, и на среднем пальце блестел серебряный перстень с бирюзой.

— Спасибо, Юль, не надо… — я поднялась, шатаясь как пьяная, вышла в коридор и побрела к туалету.

— Что с тобой, как тебе помочь?! Кто он, он твой знакомый? — Юля растерянно шла за мной.

Она ничего ведь не знала обо мне и Игнатьеве, эта Юлька. Она ведь была новенькой.

— Да… знакомый… спасибо, я сама…

Я включила кран с холодной водой и сунула голову прямо под бешено бьющую струю, в грязную, заплеванную раковину. Все было кончено. Сон мой исполнился.

XXI. Белая тень

Ни на другой день, ни через неделю никто не приехал мстить за убитого бультерьера. Первое время Дюшес пребывал в нервном ожидании. Он вздрагивал от шума машины, от лязга открывающихся ворот, от лая Полкана. Он побывал в городе у сына и попросил его «накатить» на «писак», если они что удумают. Но «писаки» так ничего и не придумали. Даже перестали приезжать по выходным. Дом их стоял сиротливый, заброшенный, тихий. Тихо зарастали травой дорожки на участке.

Так прошел месяц, потом другой. Настал сентябрь. Дачный сезон завершался. Все реже и реже слышались голоса садоводов.

Однажды в лесу Дюшес встретил соседа «писак», и тот показал ему на полянке могилку Криса. Песочный холмик уже зарос молодой травой. Сосед ушел, а Дюшес постоял над могилкой, выругался и с удовольствием помочился на холмик:

— Вот тебе, ублюдок. Что, получил, а?!

Казалось бы, Дюшес должен был торжествовать. Но навязчивое беспокойство как-то незаметно поселилось в нем. Не помогала даже водка. Наоборот, хмель гнал в голову дурные и глупые мысли: Дюшесу почему-то иногда казалось, что там, в могиле, собаки может быть и нет…

Однажды на станции он увидел белого бультерьера, и его окатило мистическим ужасом. С трудом он внушил себе, что это вовсе не Крис, а совершенно другая собака. Однажды какой-то белый деревенский пес перебежал ему дорогу на пустынной садовой аллее. Ничего особенного в этом не было, но Дюшеса прошиб озноб. Он возненавидел всех белых собак. Он как-то пожаловался Тоньке, жене. «Да у тебя, никак, белая горячка!» — устало махнула она рукой.

Несколько раз пес снился ему. Он сидел, пристально глядя ему в глаза и как-то вопросительно-нервно облизываясь. После таких сновидений Дюшес начинал глушить горькую уже с утра.

Поздней осенью, вдруг пропал Полкан. Убежал и уже не вернулся.

Тоскливая, черная, ледяная, пришла зима. Те крохи снега, что выпали, тут же смешались с песком и пылью, с паровозной свинцовой гарью, и грубый ветер шуршал пыльными бурунами по оледеневшей, стылой земле. Ветер гудел в проводах: «у-у-у!», и долгими ночами этот вой казался Дюшесу воем обезумевшей бездомной собаки. «Чур меня, чур меня!» — бормотал Дюшес. Ни за какие коврижки не вышел бы он ночью на улицу. Все чаще и чаще этот проклятый бультерьер с оскаленной, покрытой шрамами мордой так и вставал перед его глазами, будто он зарезал его только что.

Почему же «писаки» не потребовали от него денег за дорогую собаку, почему не приехали на «разборку»? Ведь он, втайне, одно время даже деньги держал, хотел отдать. Черт с ними, с деньгами, лишь бы от души отлегло. Так нет же, не приехали, не потребовали. Не нужны им его деньги. А вдруг они задумали что-то другое?!

И предательский холодок вползал в разбитое сердце Дюшеса, оно сжималось судорожно и испуганно, как воробей в лапках кошки, и никуда не мог Дюшес подеваться, спрятаться от этого мучительного предчувствия, от ожидания чего-то неминуемого и страшного. Иногда он думал, что в нем поселилась какая-то неизлечимая болезнь, но ехать в больницу он боялся панически и предпочитал покорно дожидаться своей участи.

Как-то поздним вечером, в конце декабря, когда Дюшес дремал уже, усыпленный бутылкой самогона, приехал из города сын, Вовка. Вслед за ним в дом вошел какой-то незнакомец.

— Ну, папань, подарок я тебе привез, обмывать будем! А это товарищ мой, компаньон, значит, по бизнесу, — кивнул Вовка в сторону незнакомца. Расстегнув дубленку, Вовка вытащил из запазухи щенка протянул его отцу: — Глянь, какой красавец! Самого крутого взял, сам воспитаю!