Побег из «Школы искусств» - Даниэль Клугер

– А что так?

– Неважно, – Синицын слабо махнул рукой. – Было да прошло. Тебе что, так уж важно – как думали, почему думали… Комплекс вины? Или как?

– Комплекс вины, – Виктор подумал, что наверное напоминает раскаявшегося эмигранта из старых советских фильмов. Рыдающего на груди брошенной первой любви, размазывающей сопли под «Калинку». Ему стало смешно. – Какой, к черту, комплекс вины?

Синицын внимательно посмотрел на гостя.

– Так что, говоришь? – спросил он. – Странности с отъездом? Что за странности?

Виктор поднялся со своего места, прошелся по маленькой полянке, окруженной высокими пышными кустами черной и красной смородины, ограниченной по периметру могучими стволами абрикосов и яблонь. Сейчас, проехав по городу, он понимал стремление Синицына отсечь от себя всю разваливающуюся повседневность. Отсечь – хотя бы добротно сложенным из бутового камня забором в человеческий рост.

Он повернулся к Володе, облокотился о ствол яблони.

– А чем занимается Татьяна? – спросил он. – Все еще работает в школе?

Это был совсем не тот вопрос, который хотел задать. И Володя прекрасно понял это. Тем не менее ответил:

– Нет, не в школе… – он немного поколебался, потом сказал: – Она вообще уехала. К матери, в Красноярск. Вместе с дочерью.

– То есть, как? Вы разошлись? – изумление Черноусова не было поддельным – он прекрасно помнил синицынскую жену. Должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы они разошлись.

– Не разошлись, нет, – Синицын смотрел куда-то поверх забора. – Я к ним иногда наезжаю – раз в полгода. Бывает почаще… Ну не может, не может она здесь жить! – рявкнул вдруг Володя. – Не может в этом дерьме сидеть, понимаешь? А я там не могу.

– Почему?

– Нет работы. И потом… Ладно, неважно. Есть у меня причины не уезжать.

Виктор снова помолчал.

– Странно все-таки…

– Что странно? – спросил Синицын.

– Ты правда ушел из милиции?

– Ушел, дальше что? – Синицын помрачнел.

– Если спрошу: почему – ответишь?

– Захотелось, – ответил он коротко.

– Не хочешь рассказывать?

– Нет, не хочу.

– Хорошо, – Виктор пожал плечами. – Тогда расскажу я. Не о твоем уходе, естественно. О моем отъезде… – он помолчал, собираясь с мыслями. – Значит, никаких особенных предположений у тебя не возникло. По поводу моего отъезда…

– Помню, удивился, что тебе так быстро удалось все оформить, – нехотя заметил Синицын. – И без всякого шума. Обычно помнишь, как это бывало? Партсобрания, гневные статьи.

– Во-первых, я был беспартийным. А все остальное… Наверное, обиделся? – спросил Черноусов. – Я ведь не сказал тебе ни слова. Даже не попрощался.

Володя пожал плечами и ничего не ответил.

– Твое дело, – буркнул он. – Наверное, имел основания.

– Ты помнишь, когда мы с тобой виделись в последний раз? При каких обстоятельствах?

Взгляд Синицына изменился.

– Конечно, помню, – холодно сказал он. – В Лазурном мы с тобой виделись. В связи с убийством твоего соседа по пансионату. Только не надо рассказывать, что после этого ты и решил уехать. Испугался… Точно! – он хлопнул себя по колену и засмеялся. – Сейчас вспомнил, ты же мне пытался доказать, что за тобой какие-то типы следили. Враги-шпионы. Нет?

– Смейся, – сказал Черноусов нарочито-безразличным тоном. – Смейся сколько хочешь. Но я был прав. И уехал я действительно в связи с убийствами в Лазурном. Ты, кстати говоря, сказал почему-то только о парне. Там ведь была еще и женщина. И не только… Ну, об этом чуть позже. Так вот, вскоре после этого – и из-за этого – меня вышвырнули из страны. Понял? Сделка была.

И Черноусов рассказал своему приятелю подробности – начиная с отъезда из Лазурного и до той памятной ночи в обкомовской гостинице.

Синицын слушал не перебивая. Дважды на его лице появлялось выражение явного недоверия: первый – когда Виктор рассказал о приключении в охотничьем домике, второй – о расшифровке письма покойного искусствоведа. Но оба раза он воздержался от замечаний.

– А ты говоришь, мне быстро удалось… – закончил свой рассказ Черноусов. – Это не мне удалось. Это меня удалось. Удалось вышвырнуть отсюда с такой скоростью. Потому и не было ничего. Статей, выступлений, неприятностей по службе. Понимаешь, – он вернулся к столу, – меня тогда растоптали. Катком проехались. Растерли в порошок и сдули. Вот так, – он дунул на ладонь, где оказалось несколько табачных крошек. Я десять лет себя по кусочкам собирал. И до сих пор не уверен, что мне это удалось… – против воли Виктор скрипнул зубами, помолчал немного, потом заговорил спокойнее: – Ты пойми, не то обидно, что я теперь живу в другой стране. Хочешь – верь, хочешь нет, но я полюбил Израиль, я давно ощущаю его именно как мою страну. Конечно, временами эта страна напоминает сумасшедший дом, но, знаешь, это мой сумасшедший дом. Семейный. И Лисицкий был прав: я даже благодарен тому, что случилось. Обидно другое… – он замолчал. Две рюмки, выпитые под лучами августовского солнца и воспоминания, изложенные вслух (никому прежде Черноусов не рассказывал эту историю), вызвали нездоровое возбуждение. Он подошел к забору. Здесь кладка была немного ниже, чем со стороны фасада.

С улицы донесся звук подъехавшей машины, чьи-то голоса.

– Соседи строятся, – зачем-то пояснил Синицын. – Тут рядом татары купили несколько участков… Ты сядь, успокойся, – он провел рукой по лицу – Виктор помнил этот жест, означавший, что его что-то озадачило. – Вот, значит, как… Смотри-ка, – он покрутил головой, – а я все не мог взять в толк: ничего, вроде бы, не случилось, все путем, вдруг – раз! Звоню на работу, а мне отвечают: он в Израиле. Я как стоял, так и сел… – он поднялся, подошел к Черноусову. – Я же все эти десять лет считал, что ты просто скрывал свое решение. Понимаешь? Не то обидно, что ты уехал, у меня самого тогда настроение было послать к чертовой бабушке все это дерьмо…

– Почему?

– Неважно… Но по всему выходило, что ты меня за дерьмо держал. За стукача. Боялся сказать, а ведь другом считался… – Володя вернулся к столу, быстро налил рюмки. – За это надо выпить, Виктор. Надо.

Они выпили, и Черноусов подумал, что совсем не знал Володю. Во всяком случае, столь долгого переживания от него не ожидал.

– Все равно странно, – сказал Синицын после паузы. – Вообще-то не должны были они тебя выпускать. Заставили бы замолчать – и точка. Не думал, почему все-таки этот… как его? Василенко? Почему он согласился тебя выпустить?

Синицын задал вопрос, который мучил Виктора несколько лет. До тех пор, пока к власти не пришел Горбачев. Прочитав о нем в газетах, Черноусов кое-что понял и в своей собственной судьбе. Николай Степанович Лисицкий, дорогой его бывший шеф и спаситель, был земляком генсека, в свое время работавшим в Ставропольском комитете ВЛКСМ. Когда решалась судьба корреспондента – там, в обкомовской гостинице, – спасло его, главным образом то, что Василенко, по каким-то своим соображениям, не захотел портить отношения с протеже будущего хозяина – для них-то, в отличие от простых смертных, не было секретом критическое состояние Андропова. Оказавшись под защитой Лисицкого, Черноусов автоматически как бы переходил под защиту влиятельного члена Политбюро. Правда, не настолько, чтобы они могли позволить ему разгуливать по родным улицам и в пьяном виде о чем-нибудь проболтаться. Но, все-таки, настолько, чтобы он не оказался под колесами случайного автомобиля или под ножом случайного хулигана. Вот почему Степаныч сказал тогда: «Твое счастье, что ты меня с собой прихватил».

Во всяком случае, так Черноусов понимал ситуацию, так и объяснил Синицыну. Тот покачал головой.

– Предположим, – сказал он. – Но ведь этого мало… Тут что-то другое.

Над этим Черноусов тоже не раз думал. Связи связями, но спасло его еще и то, что здесь, скорее всего, переплелись чьи-то частные интересы. Конкретный человек Василенко – и его конкретный недоброжелатель. Иными словами, никаких государственных интересов не было. Следовательно, высшие чиновники не были посвящены в ситуацию. Мало того: и товарищ Василенко, и его противник не были заинтересованы в том, чтобы их руководство (любого ранга) узнало о ситуации.

– Так мне, во всяком случае, кажется. А что? Вполне логично. Не исключено, что поэтому и действовал ограниченный круг лиц – как руководителей, так и исполнителей, – закончил Виктор. – И не всегда профессионалы. Эту самую лжедоченьку к профессионалкам никак не отнесешь.

– Смотря в каком ремесле, – Синицын коротко рассмеялся. – Да, возможно, – он взял сигарету, принялся неторопливо ее разминать. Он занимался этим столь вдумчиво и основательно, что от сигареты в скорости осталась пустая бумажная трубочка и фильтр. Володя щелчком отбросил ее в сторону. – Это возможно. Выводы действительно вполне логичные. Но все-таки… – он подумал еще какое-то время, махнул рукой. – Ладно, будем пока считать, что все именно так и было… Значит, говоришь, сумел разгадать указания покойника? И охотились они все за каким-то каталогом? Ну-ну, – он вытащил из пачки новую сигарету, начал теперь разминать ее. – По-моему, версия с иностранными шпионами выглядит правдоподобнее. Ты не находишь? Каталог… – Синицын прикурил от зажигалки. – Каталог. Что за каталог? Почему за ним охотились?