Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега - Морис Дрюон

Настоящий Камарг – это окруженное пастухами стадо – ощетинившийся рогами поток черных шкур, – переходящее вброд топкие каналы, чтобы потом растечься по безлюдному водному зеркалу, удваиваясь собственным отражением; это конские праздники, предметом и поводом для которых служат сезонные работы; это особый образ жизни, когда человек трудится и находит удовлетворение в непосредственном и победоносном противостоянии природе; это, возможно, этика и уж во всяком случае – свидетельство.

Когда мы стараемся сохранить Камарг, когда выступаем в его защиту, когда требуем, чтобы его оградили от строительства новых дорог, от осушения, от проникновения туда промышленных предприятий, от интенсивного сельского хозяйства, когда мы просим оставить в покое его красоту и дикость, его тощие пастбища, его свет, его стада, некоторые думают, что речь идет о сохранении его как обширного заповедника, места обитания животных. Нет, речь о другом: прежде всего он должен быть сохранен как заповедник для человека.

II. Побывать во Флоренции

Высшие проявления человеческого гения тем и удивительны, что о них можно говорить без устали. Это касается Парфенона, Шекспира, Венеции, Рембрандта; то же можно сказать о Луксоре, об «Илиаде», о «Войне и мире». Все это вечные образцы, неисчерпаемая пища как для здравых размышлений, так и для грез.

А потому я не побоялся занять ваше внимание в течение часа, что проведу на этой кафедре, носящей имя Леонардо да Винчи, беседой о Флоренции.[312]

Разве ощутили бы мы такую тревогу, такую тяжесть на сердце, узнав, как это было в прошлом году, что Флоренция пострадала от наводнения, едва не разрушившего ее архитектурные памятники, не погубившего все ее великолепие, если бы этот несравненный город не был идеальной родиной всего цивилизованного мира? С самого Средневековья ни стихия, ни войны не были к ней столь жестоки.

Сегодня благодаря самоотверженному труду жителей Тосканы и заботам всей Италии, подкрепленным помощью, стекавшейся со всего мира, последствия этой беды почти полностью устранены; Флоренция снова похожа на саму себя, а страх, который мы испытали, увидев ее изуродованной, сделал нам ее еще дороже.

Если открытия, совершаемые во время путешествий, можно отнести к величайшим удовольствиям нашей жизни, еще большим удовольствием, по-моему, будет вернуться в любимые места, чтобы показать их любимому человеку.

Искусству путешествовать мы учимся у других, а потом уже сами совершенствуем его. Польза, которую мы извлекаем из путешествий, воспоминания, которые храним о них, богатства, которые из них привозим, часто зависят от того, был ли у нас гид – и какой, – или нам пришлось блуждать самостоятельно.

Под гидом я понимаю, конечно же, человека, провожатого, потому что печатные гиды, путеводители, как бы тщательно подготовлены, как бы богато проиллюстрированы они ни были, имеют для путешествий такое же значение, как словари – для литературы: иметь их необходимо, но недостаточно. Чтобы путешествие обрело свой истинный смысл, свое глубокое значение, нужно живое слово, приятное присутствие, знания, опыт, тепло попутчика. Нужно, чтобы было с кем обменяться мнениями, поделиться впечатлениями. Одному, с путеводителем в руках, хорошо, наверное, осматривать какие-нибудь грандиозные руины, и только. В таких местах врата времени закрыты; гуляя по ним в одиночестве, лучше ощущаешь значительность смерти. Но с живыми, обитаемыми городами дело обстоит иначе. Там одному только хуже: чувствуешь себя чужим, а потому никому не нужным.

Разные города осматриваются по-разному; разные города и познаются по-разному.

Довелось мне как-то прожить два года в Риме. Когда из Франции ко мне приезжал какой-нибудь друг, никогда до того не бывавший в Вечном городе, возможность показать ему Рим своим особым способом была для меня настоящим праздником. Я встречал друга на вокзале или в аэропорту и, усадив в машину, просил, умолял его не смотреть по сторонам, пока мы не отъедем на несколько километров к югу. Я старался отвлекать его разговорами, всячески удерживать его внимание. Я увозил друга далеко за город, на древнюю Аппиеву дорогу, туда, где по ней еще можно проехать на машине, и только там разрешал открыть глаза. Открыть глаза, чтобы увидеть путь, которым возвращались в столицу триумфаторы, увидеть могилы сподвижников Цезаря, увидеть прячущиеся в зарослях кустарника мраморные лица на гробнице Цецилии Метеллы. А если нам везло с погодой, что нередко бывает в Риме, и небо над темной зеленью кипарисов было по-настоящему лазурным, и солнце пронизывало своими стрелами кроны сосен, и цикады со всей страстью отдавались пению, и стадо овец медленно брело по огромным плитам, источенным ободами античных колесниц, я привозил своего гостя в Рим идеальной дорогой, не изменившейся со времен Стендаля, Шатобриана, а может, и Дю Белле.

И тогда мы проезжали сквозь стену Велизария и огибали чарующую овальную громаду Колизея. Мы выходили из машины у ворот Форума и поднимались по священной дороге, ступая следами столетий. Вон Нерон, вот Август; там выступал Цицерон, а там был убит Цезарь. По пути мы приветствовали наши детские воспоминания: переводы с латыни, уроки истории, которые, воплощаясь в камне, вдруг переставали быть непонятными, далекими книжными образами.

Затем мы поднимались на Капитолий – взглянуть на Тарпейский утес. Несколько мгновений я предоставлял другу любоваться обширной площадью, гениальной каменной осыпью, усеянной царственными мраморами, после чего предлагал обернуться, чтобы взглянуть на другое проявление гения, – площадь, нарисованную, выстроенную, воздвигнутую Микеланджело, вместе с которой глазу открывается Рим эпохи Возрождения, загромождающий небо своими бесчисленными, сверкающими на солнце куполами.

Почему именно так мне нравится показывать Рим? Потому что это город, направленный вовне, город гордыни, город мощи, еще с доцезаревых времен призванный поражать своим великолепием все народы мира. И что-то от этого в нем все еще остается.

Рим не дает вам почувствовать себя дома ни внутри вашего жилища, ни в ваших мыслях. Он подминает вас. Он жаждет вашего внимания, и, чтобы почувствовать, чтобы понять его, вам следует прежде всего подчиниться его страстной властности, его тщеславию.

С Флоренцией совсем другое дело.

Как бы известны, как бы растиражированы ни были ее памятники, все же Флоренция – это город, направленный внутрь себя, город сокрытого могущества, город сокровищ, созданный не столько для того, чтобы поражать мир, сколько для сохранения всего самого замечательного, самого прекрасного, что этот мир произвел на свет. Флоренция – кладовая человеческого гения.

Чтобы полюбить Флоренцию – а для этого ее надо сначала понять, – мне понадобилось время. Мне потребовалось несколько раз побывать там, подолгу оставаться, много гулять, работать, жить, чтобы поближе узнать ее и иметь возможность показывать ее друзьям.

Я не настолько самоуверен, чтобы пытаться рассказать вам что-то новое о Флоренции; многие из вас уже бывали там; другие столько читали о ней, видели столько ее изображений, что им она и так уже прекрасно известна. Нет, я просто хочу предложить вам прогуляться по ней по особому маршруту, открывая ее для себя в определенной последовательности, что, как мне кажется, позволит сделать ваше пребывание наиболее приятным и полезным.

Отправляясь работать в архив департамента или целой страны, нельзя полагаться на случай; то же относится и к Флоренции, заключающей в себе, так сказать, архив западной цивилизации. Для современного мира она то же, чем была в последние века Античности Александрия.

Точно так же нельзя отправляться в паломничество с безразличием в душе; к нему надо подготовиться, обрести определенное желание, надежду. Поездка во Флоренцию – это паломничество к святилищу, где божеством является человек. Спешка и плотные расписания там неуместны. Флоренция создана не для туризма, а для путешествий.

Прежде всего, не надо в первый же день отправляться на экскурсию по Флоренции. Не надо разглядывать ее здания. Привыкните сначала просто смотреть на них, привыкните к краскам ее улиц, к их движению, к их звучанию, к их аромату.

Если будет такая возможность, постарайтесь приехать туда к ночи, именно для того, чтобы не поддаться искушению и не начать сразу все осматривать. Магазины закрываются поздно. Идите в город, придумайте себе насущные нужды. Этот город рожден торговлей – так и идите за покупками. Вам, конечно же, захочется почитать французскую газету, вы наверняка забыли что-нибудь из туалетных или письменных принадлежностей. Сходите купите все это, не поднимая глаз выше мостовой, выше витрин. Спросите лучший канцелярский магазин, где продается веленевая бумага и бумага верже всевозможных цветов и форматов. Так, сами того не зная, вы побываете на площади Синьории. Лучший парфюмерный магазин находится неподалеку от виа Кальцуайоли, то есть от улицы Сапожников; лучшие книжные магазины – там же. А упаковку аспирина, без которого вы ну никак не сможете обойтись, покупайте только в той старой аптеке на виа Торнабуони, что напротив лавки перчаточника, у которого вы сможете приобрести пару перчаток взамен тех, что потеряли в поезде. Пройдите через жуткую площадь Республики с ее непропорциональными галереями девятнадцатого века, построенную на месте древнеримского форума. Она скоро станет вам родной и необходимой. Наткнитесь на гигантские каменные глыбы палаццо Строцци; скоро вы увидите дворцы и побольше этого. Поинтересуйтесь названиями этих мест, адресами магазинов. Скоро вы их забудете. Десять раз спроси́те дорогу обратно и десять раз заблуди́тесь в лабиринте улочек. Это и есть Флоренция. Сначала в ней надо заблудиться.