Вольный стрелок - Валерий Гусев

Однако! Я тут хорошо сыграть могу.

Я взглянул на часы – до света еще часа четыре есть. А под покровом южной ночи многое можно совершить. В частности, тайное изъятие Мещерского с места пленения. Только куда я его дену? В чулане запру? Вместе с Витой. Он, наверное, этот вариант не отринул бы.

– Все. – Я протянул Монаху ключи от джипа. – Выгони машину за ворота и жди меня. Быстро.

Я пошел в кабинет и на пороге столкнулся с Женькой. В руках – распечатанные листы, на лице – смешались два чувства: гордости за победу над компьютером и некоторого изумления по поводу результата, который он ей выдал.

– Вот, Серый, что он там прятал, – она протянула мне листки.

Я глянул на первые строки – уставился на Женьку. Она развела руками:

– Это все. Остальное – в том же роде.

Я вернулся в гостиную, сел в кресло. В руках у меня была монография (или статья, какая уж тут разница?), автор – Александр Мещерский. Заголовок: «Сравнительный анализ художественного осмысления причин, хода и итогов войны двенадцатого года в трудах Льва Толстого и Виктора Гюго».

Вот это да! Какой уж тут конверт…

Мне стало его по-настоящему жалко. Спохватился…

Впрочем, сейчас это все мирмульки.

– Женя, быстренько собери вещи для Виты, сама знаешь, что нужно женщине для, положим, трехсуточной командировки.

– Косметичка.

– И юбка, наверное.

– Ну, – Женька повела плечом, – смотря какая цель командировки. – И послушно пошла в Витину комнату.

Я отыскал в чулане побольше чемодан, бросил в него первый попавшийся костюмчик Мещерского (надеюсь, не фрак в спешке), белье, рубашки, несессер, что-то еще, подвернувшееся под руку.

– Женя! – крикнул я. – Собрала вещи?

Молчание.

Я вошел в Витину комнату и остолбенел на пороге. Сперва монография, теперь еще и это…

Комната вроде как опустела, по стенам – распахнутые дверцы шкафов и выдвинутые ящики, на кровати же – гора отобранных и сложенных Женькой «нужных» вещей. К которым она, сосредоточенно нахмурив брови, добавляла все новые и новые и шевелила губами при этом – вес, что ли, подсчитывала.

– Женечка, золото мое, – робко возразил я. – Ведь на три дня. Всего-то.

– Кто знает, что может потребоваться женщине даже в три часа. – И флегматично положила на верх огромной кучи стопку еще каких-то тряпочек.

– А зонтик зачем?

– Вдруг дождь…

Действительно, вдруг дождь…

– А другой зонтик? – это уже шепотом – голос сел.

– Вдруг солнце…

Действительно, вдруг солнце…

Ну и ночка выдалась.

Я отодвинул Женьку, распахнул чемодан, швырнул в него косметичку, две-три юбки, столько же кофточек, какую-то обувь.

Женька хмыкнула – в чемодане оставалось еще место – и положила в него самого большого краба и зонтик: вдруг солнце… Потянулась еще за чем-то, но я успел захлопнуть крышку и стянуть чемодан ремнями.

– Возьми у меня в комнате фонарь и переоденься, в море пойдем.

– Сейчас? Ночью?

– Это так романтично, Женя. С любимым, на лодке, под луной. Сама говорила.

– Серый, я устала.

– Женя, я знаю. Обещаю тебе: утром задернем шторы и будем спать весь день.

– Вместе? – уточнила она, оживившись. – И на хрена нам этот тостер, да?

– Иди, одевайся, – я подхватил чемодан и потащил его за ворота.

Монах услышал мои шаги, вышел из машины, пошел навстречу. Взял у меня чемодан, уложил на заднее сиденье.

– Поедешь до скалы, она на человека с ружьем похожа…

– Знаю.

– Загонишь под нее машину и оставишь там. Ключи, естественно, тоже. Но не в замке, под сиденье положи.

– Хлопотно с тобой, – сказал он, запуская движок. – Но не скучно.

– 

Женька ждала меня на причале.

– В темноте найдешь остров? – спросил я, отвязывая швертбот.

Она спрыгнула в лодку.

– В темноте… Издалека увидим. Там, наверное, над островом голубое сияние любви стоит. Не проскочим.

Я поднял парус, и мы бесшумно, без опознавательных знаков и габаритных огней, как коварные пираты, скользнули в ночное море.

Ветер был хороший, легкий и ровный – для ночной прогулки с любимой девушкой.

Она, кстати, сидела на носовой палубе, похожая изящной позой на андерсеновскую русалку где-то в далекой Дании. Я не знаю лучшего украшения для парусника, чем женская фигура. Разве что – две. Или три женские фигуры.

В море было светлее, чем на берегу. Но все равно темно.

Женька – как только она ухитрялась ориентироваться? – изредка подавала мне знаки: правее, левее, так держать, капитан, ну куда ты прешь, бестолочь…

Я зажал румпель под мышкой, достал сигареты, но спохватился – в темной морской ночи вспышка зажигалки сыграет как проблесковый огонь маяка, могут засечь его с катера. Впрочем, они сейчас победу празднуют, мещерскую водочку пьют за его здоровье, если не перепились уже.

Шли мы довольно долго, мне даже надоело бесполезно пялиться в ночь, прислушиваться к плеску волны под носом лодки…

– Вижу мачту, – тихо сказала Женька. И протянула руку вперед.

И я разглядел в этом направлении короткий белый столбик, торчащий над водой – одиноко так, безнадежно.

Впереди сгустилась тьма, собралась в плотное пятно – остров.

– Давай их напугаем, – безжалостно предложила Женька. – Они там воркуют, а мы как заорем…

Воркуют… Заорем…

Я круто переложил руль – Женька чуть не свалилась за борт от неожиданности – и пошел вокруг острова.

– Ты куда? – зашипела она. – Уснул, что ли?

Уснешь с вами. Того и гляди – навеки. Нет уж, я как дурак голову в капкан не суну. Почему – голову, в капкан ведь лапой лезут. Сплю я, что ли?

Ну и ночка. И на хрена мне все это надо?

Я подошел к острову, лодка тихо ткнулась в него носом. Женька подхватила якорек-кошку, спрыгнула на берег и заложила его меж камней.

– Сиди в лодке, пока не позову. Если выстрелю – удирай.

Я перебрался на берег. Пригляделся. Пошел, пригнувшись, по камням. Искать логово Мещерских, стало быть.

Нашел: Женька толково все объяснила. Подкрался, хотя и не совсем это прилично было. Различил две фигуры.

Интересно. Я думал, они в тревоге и заботах, сидят скорчившись и дрожа, ожидая голодной смерти, заламывая в отчаянии руки…

Как же. Они лежали в расщелине – Мещерский на спине, Вита, прижавшись к нему боком. Она перебирала, судя по движениям руки, его волосы и что-то нашептывала. Мещерский – в темноте не видно, но можно догадаться – улыбался, слушал ее милое воркование среди моря.

– Добрый вечер, – сказал я тихо. – Вы одни?

– А… Это вы? – Мещерский приподнял голову. Казалось, он не считал мое появление своевременным. – А Женечка с вами?

– С нами, – сказала Женька за моей спиной, положив подбородок мне на плечо и с интересом разглядывая нашу «сладкую парочку». – А как же! Собирайтесь, за вами морскую карету прислали. Домой пора.

Вита села, расправила одеяло на коленях, запустила пальцы в волосы. Мещерский протянул мне руки, я поковырял ключиком в замке, снял с него наручники, сказал:

– Вам пару дней надо бы не показываться на вилле. Такой у меня интерес.

– Господи, – вздохнул он, – как же с вами сложно, Алекс. Вы хоть палатку нам привезли?

– Она вам ни к чему. Сейчас мы переправим вас на берег, там ваша машина и кое-какие вещи. Поедете в город, найдете в психбольнице доктора Пшеченкова… Вы должны его знать…

Мещерский кивнул.

– …Он вас приютит на время. В палате номер шесть, для буйных. – Я никогда и никому не прощаю необоснованной критики в свой адрес. И обоснованной, кстати, тоже. – Потом я за вами приеду.

– Когда это все кончится?

– Не я это начал, – напомнил я.

– Что на вилле? Анчар жив?

– Анчар спит. Его усыпили враги, что бы он не мешал мне. А на вилле… Задержали двоих. Искателей конверта в чужих апартаментах. – Я прямо взглянул на него – никакой реакции. Даже из вежливости. – Во всяком случае, у нас потерь пока нет, а армия противника потеряла уже четырех бойцов.

– Как это? – встревожился аристократ. – Что вы имеете в виду?

– Двоих я уже перевербовал. – Я имел в виду Монаха с Монашкой. – Они работают на меня. А эти двое, – я пожал по-мещерски плечами, – ну, скажем, безвозвратные потери в стане врага. Поторопитесь со сборами, надо затемно добраться до берега.

– Да, сборы у нас солидные.

Мы покидали в лодку богатое имущество островитян и отчалили. Вита и Мещерский сели рядышком на среднюю банку и, как самые голые, накинули на плечи одеяло, блаженно замерли под ним.

Высадка десанта прошла успешно, нас не встретили на берегу грозными окриками («Стой! Стреляю! – Стою! Стреляю!») и автоматными очередями.