Протяжение точки - Андрей Балдин

Он не просто вспомнил то свое приключение, но пересочинил его заново. И то, как он его пересочинил, является отправной точкой наших дельнейших рассуждений.

II

Блудов сочинил сказку, небылицу, для которой Арзамас был только фоном. По сути, в этой небылице все было поставлено с ног на голову против того, что с ним случилось на самом деле.

Нет, это была не просто небылица, но манифест нового литературного направления, хоть этот манифест и был представлен в виде литературной пародии.

Итак, сочинение, имеющее вид сказки и содержанием — принципиальный литературный манифест.

Сочинение называлось «Видение в какой-то ограде»; в нем дорожное происшествие 1811 года было изложено следующим образом.

Однажды некие безвестные литераторы в никому не ведомом захолустном городе Арзамасе собрались по обыкновению отведать в местном трактире запеченного с клюквой гуся, как вдруг услышали из-за стены чей-то лунатический бред. Взглянув в щель, каковых по стенам трактира было великое множество, они увидели заезжего господина, в котором современники легко могли узнать драматурга Шаховского, того самого, что осмелился осмеять Жуковского в комедии о липецких водах. Во сне, ложась и вставая, задыхаясь и путая слова, изъясняясь на языке неразбираемо темном, этот господин рассказал о своем удивительном видении, как в какой-то ограде ему явился седовласый старец и направил на путь (литературного) подвига — во славу некоего направления русской литературы, в котором без труда угадывалось консервативное направление шишковской «Беседы». Сам язык спящего и во сне говорящего господина, исполненный архаизмами и церковно-славянскими оборотами, ясно на то указывал.

Седовласый вещий старец, которого также было узнать нетрудно, был сам адмирал Шишков.

Вот и все, и эта история вышла недолгой, в три короткие части: трактир, описание господина в лунатическом бреду и таковое же, бессмысленное и бессвязное описание его вещего видения.

Рассказ был написан Блудовым в духе принятой в ту пору литературной пародии, был исполнен намеков, из которых большая часть нам сегодня непонятна, составлен, честно сказать, как-то смутно, что называется, для своих, и, наверное, для посвященных был довольно смешон. Так забавно было сочетание в нем возвышенных видений мнимого Шаховского и глухой, неведомо где находящейся провинции, бредовых — вселенских — претензий заезжего литератора и обстановки придорожного трактира со щелями в стенах шириной с ладонь.

Первый заметный «пространственный» акцент: контраст обстановки и намерений героя. Неведомый (бесталанный, никчемный) человек, находящийся нигде, намеревается стать всем.

С этого можно начать разбор двух блудовских путешествий, настоящего и мнимого.

Первое, что сделал Блудов, переменяя правду на сказку, — поставил на свое место своего неприятеля Шаховского. Шаховской вместо него заблудился в никаком, «нигдешном» месте. Сам Блудов отстранился, отступил в круг безвестных литераторов, которые только наблюдали нелепую фигуру заезжего господина. В этот круг наблюдателей и насмешников он звал теперь своих друзей и соратников карамзинистов.

В этом была карнавальная зацепка; столичные люди карамзинисты за нее ухватились. Они согласились играть в перемену пространств: представиться провинциальными литераторами, оставаясь въяве сугубо столичными, всем известными фигурами. Отныне они были арзамасцы.

Здесь нетрудно различить истинные намерения «скромных» арзамасцев, намерения исключительно столичные, равно и высокие их амбиции, которые, в отличие от Шишкова и Шаховского, были обеспечены их талантами. Их главное намерение было — взять верх в разгоравшейся литературной (не просто литературной, но мировоззренческой) войне, взобраться на самую вершину русской царь-горы.

В конце концов им это удалось: «Арзамас» в нашей памяти взял верх над «Беседой». Великая русская литература стала продолжением их проекта.

«Арзамас» победил — и вознесся недостижимо высоко над настоящим Арзамасом.

III

Арзамас настоящий и мнимый, два Арзамаса: вот что важнее всего. Оставим пока амбиции «безвестных» литераторов.

Взглянем внимательно на Арзамас и «Арзамас».

Между ними наблюдается принципиальная и показательная разница, и она в данном случае интереснее трений между столичными партиями. Что такое была перемена мест Блудова и Шаховского? Два столичных господина побывали в нелепой ситуации, — вернее один, Дмитрий Блудов, побывал в нелепой ситуации и затем поставил на свое место своего литературного врага, чтобы вволю над ним посмеяться, — велика ли разница? Нет, этот фокус не так интересен, как замена реального Арзамаса на вымышленный.

Тем более что здесь была уже не замена, но переворот вверх ногами. Вымышленный Арзамас оказался в чем-то прямой противоположностью реального.

Реальный Арзамас был местом спасения путника из «вод» лесного моря. Вспомним — Арзамас показался Блудову новым Римом. В сказке же он сделался глухой провинциальной дырой, воплощением «ничто» и «нигде», местом, в котором все обречено на безвестность, куда нужно поместить своего литературного противника, чтобы он, а не ты пропал в безвестности. Арзамас из местаспасающего превратился в место, откуда нужно спасаться: показательная разница.

Вымышленный «Арзамас» оказался бесконечно далеко от своего реального прототипа. Даже так: он сбежал от него как можно дальше. «Арзамас» сбежал из Арзамаса — отчего так?

Оттого, что вымышленный «Арзамас» устрашился реального. Настолько устрашился своего реального исходного пространства, что никогда больше не вошел в его пределы [29].

Здесь является повод для серьезного «стереометрического», скрыто литературного рассуждения. Что такое страх пространства, страх русской литературы перед реальным русским пространством?

Блудов, спасенный из темной прорвы, расступившейся на границе между Нижним Новгородом и Мордвой, ужаснувшийся ею, теперь отстранялся от нее сколько можно дальше (в столицу). Настоящий Арзамас был напоминанием о ней — Блудов бежал памятью от настоящего Арзамаса.

Замечательно то, что ужас Дмитрия Блудова оказался для нашей нарождающейся литературы по-своему продуктивен. Отторжение глухой провинции помогло путешественнику мобилизоваться творчески — собрать, столично «сфокусировать» свое сочинение о «видении» мнимого Шаховского так, что оно послужило литературным манифестом для партии, победившей в литературной «гражданской» войне.