Американский поцелуй - Дэвид Шиклер

— Это, наверно, здорово, — сказал Джеймс.

Ралли только открыла рот, чтобы ответить, но остановилась. Она наконец заметила, что рядом с ней сидит стройный молодой человек. У него были непослушные волосы и мешковатые джинсы. Он сидел очень спокойно, сложив руки на коленях, и в лунном свете его лицо было милым и усталым. Ралли подняла голову, чтобы поближе разглядеть своего посетителя.

— Мы раньше не встречались? — спросила она.

— Не думаю.

— У тебя сообразительные глаза. Ты выглядишь немного сонным, знаешь?

— Хорошо, — отозвался Джеймс, — хмм, спасибо.

Ралли засмеялась.

— Я пугаю тебя, да?

— Просто… я не умею разговаривать с девушками.

— Ты уже говорил.

— Извини.

Они смотрели друг на друга. Из-за полуоткрытого окна доносились песни и пьяные голоса, празднующие Рождество. Карниз был в снегу.

— Эй, — окликнула Ралли, — сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— Почему тебя так заинтересовала моя работа? Ты любишь путешествовать, Джеймс Бранч?

Джеймс вспотел. Он был очарован потрясающими волосами Ралли.

— Я мечтаю об этом, — ответил Джеймс.

— Да? Куда ты хочешь поехать? Может, я там была.

— Скорее всего нет.

— Может быть, и была.

— В Гималаи.

Ралли улыбнулась.

— Крыша мира.

Нижняя челюсть Джеймса отвисла. Он собирался с мыслями, когда дверь в комнату отворилась.

— Ой! — Джеймс подпрыгнул.

Фигура в дверях пошатывалась и выделывала нетвердые пируэты в полосе света, падавшей из коридора. Это была барменша Криспин.

— Где туалет? — требовательно кричала она. — Это здесь?

Она начала расстегивать брюки. Ралли захихикала. Джеймс подбежал к Криспин и взял ее под руки. Он вывел ее в коридор, закрыв дверь в спальню Патрика за собой.

— Эй, парень. — Криспин тяжело повисла на Джеймсе, все еще возясь с ремнем.

— Надень штаны, — посоветовал Джеймс.

— Где туалет, приятель?

Джеймс поволок девушку к ванной комнате.

— Что здесь такое? — внезапно раздался голос Патрика.

Криспин поднялась, приняв величественный вид, ее штаны были спущены.

— Мне нужно опорожнить свой мочевой пузырь, — сказала она.

Криспин отвели в ванную. Патрик захохотал.

— Она потерялась, — задыхаясь, объяснил Джеймс, — блуждала кругами.

Патрик хитро подмигнул.

— Веселишься?

Джеймс заглянул за плечо Патрика: на кухне Генри Шейкер смеялся, разговаривая по сотовому, а Чекерс и Донна обнимались. Еще Джеймс бросил взгляд на левый нагрудный карман Патрика, где — Джеймс был абсолютно уверен — Патрик носил пистолет.

— Я… — пролепетал Джеймс. — Конечно. Да. — Он покраснел.

Генри загоготал в трубку, подзывая Патрика.

— Ригг! Иди послушай.

Патрик с подозрением взглянул на Джеймса, затем погладил его по щеке.

— Хороший мальчик, — похвалил он.

Патрик направился к Генри, но снова обернулся На Джеймса. Под взглядом соседа Джеймс не рискнул вернуться к Ралли. Вместо этого, с бешено бьющимся сердцем, он вышел из квартиры, прошел по коридору и зашел в лифт. Он привел лифт в действие и расположился на полу.

— Отис, — прошептал он, — ты не поверишь!

Джеймс Бранч никогда не был любимцем женщин. Его родители не привили ему нежность с детства. Они никогда не целовались, не обнимались, не ходили в рестораны или в кино, из их спальни никогда не доносилось стонов наслаждения. Только однажды Джеймса оставили с няней. Его родители заночевали в больнице Миннеаполиса, когда матери Джеймса удаляли аппендицит. Отец Джеймса никогда не показывал ему порножурналов — у него их и не было, — он никогда не отзывал сына в сторонку, чтобы обсудить аппетитные формы Бо Дерек, Кэтлин Тернер, принцессы Ди. Мать Джеймса никогда не обсуждала с ним безопасный секс, его привлекательность и распространенность в Америке. Она носила простые платья, готовила жаркое в горшочке и смотрела футбольные матчи. Все сексуальные ветры и шторма юности Джеймса сконцентрировались на Анамарии, недостижимом идеале, с которым Джеймс не испытал неприятностей настоящего романа, когда дыхание партнера может быть несвежим, а меню написано по-французски.

У Джеймса было только два сексуальных опыта. Первый был с сокурсницей-второгодницей. Измученный затянувшимися страданиями по Анамарии, Джеймс направился в бар и заказал три джина, все закончилось поцелуями с Кларисс, членом университетского женского клуба. Целовались они пять минут, и все это время Кларисс стонала, царапала Джеймса и просила засунуть язык ей в ухо. Когда Джеймс несколько раз подряд отказался это сделать, Кларисс выругалась, дала Джеймсу пощечину и убежала.

После Кларисс была только Элеонор, которая занимала два месяца в жизни Джеймса, наполнив ее пурпурными пелеринами и ромовыми напитками. Ни Кларисс, ни Элеонор не зажгли в сердце Джеймса ни радости, ни надежды, ни страха. Он никогда не боролся с ними или за них, никогда не танцевал с ними, никогда не проводил с ними вечера, не целовал кончики их ресниц и не говорил намеками.

Поэтому, когда появилась Ралли Мак-Вильямс, Джеймс был не готов к любви.

Они опять встретились двумя днями позже. Шел третий день Дебоша, и компанию Патрика ожидали в «Дюранигане» в девять часов. Джеймс отказался бы, но ему не хотелось упускать шанс увидеть Ралли одетой, поэтому после работы он направился на вечеринку. Некоторое время он побродил по Рокфеллер-центру, наблюдая за туристами и фигурным катанием. На углу Пятой авеню и Пятьдесят первой улицы он наткнулся на Благопристойного Джона, игравшего на гитаре для нескольких человек, окруживших его. Бродяга глубоким, проникновенным голосом пел, смотря прямо на Джеймса: «Все встало на свои места, и ждет меня любовь».

Джеймс прибыл в «Дюранигане» на четверть часа раньше. Ресторан преобразился на время праздника. Холл первого этажа был украшен живыми розами, белыми и красными, в центре стояла наряженная елка. Два ангела по двадцать футов каждый, высеченные изо льда, стояли в мраморном бассейне, окруженные стеклянными конусами. Винтовая лестница, ведущая на второй этаж, была покрыта красным ковром. Патрик арендовал для своих гостей весь второй этаж. В начале лестницы была закрытая дубовая дверь, перед ней стояла высокая худая загорелая женщина, обязанностью которой было собирать черные с серебром карточки Патрика. В женщине ощущалось высокомерие жителей Средиземноморья, а ее костюм в точности совпадал с цветом карточек.

— Да, — произнесла она, когда Джеймс протянул ей свой билет, и, даже не улыбнувшись, открыла дверь.

Когда Джеймс вошел внутрь, у него закружилась голова. Перед ним открылась самая великолепная картина, которую он когда-либо видел. Пол был покрыт тем же красным ковром, что и лестница. В дальнем углу Джеймс заметил огромный очаг с настоящим огнем. В очаге поджаривалась на вертеле огромная туша, Джеймс не мог с точностью определить, что это было за животное, но подозревал, что гигантская свинья. Мужчина в одежде повара медленна поворачивал вертел, одна рука у него была в черной перчатке. Повар имел такой вид, будто шептал свинье угрозы, чтобы она не подгорела или не высохла. Латунное колесо вертела, выступающее из камней в очаге, было диаметром четыре фута и походило на заводной механизм каких-нибудь адских часов.

В другом углу расположился Тони Ди Пречетто, играющий на виолончели. На Тони был черный смокинг и неизменный белый шарф. Две винные карты, тщательно составленные сомелье, стояли по разные стороны комнаты, в каждой бутылке было уникальное вино многолетней выдержки. Пять столов на двадцать персон каждый, по десять с каждой стороны, были накрыты к ужину. Все на столах было либо серебряным или хрустальным, либо съедобным, кроме зажженных свечей ванильного цвета, и даже они потрясенному воображению Джеймса представлялись горящими палочками из тянучки и марципана.

Наконец, здесь были гости. Мужчины, кроме Чекерса и самого Джеймса, были в смокингах. Джеймс не мог припомнить, чтобы Патрик упоминал что-либо о необходимости быть в галстуке, и в приглашении об этом ничего не говорилось, но десятки мужчин, следуя общему городскому инстинкту, выбрали строгий костюм. Уолтер Глорибрук, уже без хорька, очень органично смотрелся у барной стойки. Он пил водку с Генри Шейкером, который выщипал брови. Марси Коннер одна сидела в баре, у нее был все такой же пытливый взгляд, она держала за горлышко бутылку шампанского и упивалась своим одиночеством. Иранцев не было, зато были близняшки из города Джуно, эскимосские девочки Кеттл и Файф, дочери авангардного музыканта. Они стояли рядом с виолончелью и слушали.

— Эй!

Джеймс обернулся. Это были Николь Боннер со своим спутником и Лиза Мак-Маннус.

— Это Дуглас Керчек, — представила Николь.