Женская собственность. Сборник - Валентин Черных

— А я ненавижу вашу власть, — сказала Ольга. — Я люблю хорошие вещи, которых в этой стране не умеют делать и не разрешают ввозить из тех стран, где их умеют делать. Я хочу курить хорошие сигареты, которые можно достать только у спекулянтов и иностранцев. Я давно решила: выйду замуж за еврея и уеду будто бы на его историческую родину в Израиль, а сама рвану в Америку или Канаду, или Австралию.

— И что ты там будешь делать?

— Учиться на врача.

— Там за обучение надо платить.

— Найдется, кто заплатит.

— Ты за своего Мишеля хочешь выйти замуж?

— Я этого еще не знаю.

— Но готова поехать с ним в Африку?

— Готова. Мне лишь бы отсюда уехать.

— Но у него уже есть четыре жены. Четыре негритянки. У них республика. Значит, есть какое-никакое общественное мнение. А сегодня мусульманин может иметь только четыре жены. И папа президент не захочет, чтобы газеты писали, что у его сына пятая жена, к тому же белая, к тому же русская.

— Мы с Мишелем договорились. Мне в отличие его жен-негритянок не нужен статус жены. Я даже не буду жить у него на родине.

— А где будешь жить?

— Наверное, в Лондоне.

— А почему в Лондоне?

— Потому что Мишель любит Лондон. Потому что в Лондоне можно получить хорошее медицинское образование. Практически во всех странах мира наш медицинский диплом недействителен.

— А зачем же Мишель учился медицине у нас?

— У нас легче учиться. И он не собирается быть практикующим врачом. Он просто хочет, чтобы его называли господин доктор.

— А если он захочет, чтобы ты родила ему сына?

— Рожу.

— А если он окажется больше негром, чем белым?

— Да хоть в полосочку. Это же мой сын. К тому же я не собираюсь ограничиваться одним ребенком. Будут у меня и белые сыновья, и, возможно, желтые. Я хочу родить не меньше трех.

Пошел дождь. Радио передавало, что тысячи людей, потом их назовут защитниками Белого дома, жгут костры и ждут штурма.

Ольга легла в своей бывшей комнате, он в свою супружескую постель. Он быстро уснул, почувствовал, что рядом легла Татьяна, привычно протянул руку, положил ей на бедро и проснулся. Татьяна всегда ложилась в ночной сорочке, а рядом с ним было голое бедро, крепкое и горячее.

Он понял, что сейчас свершится непоправимое, но он давно этого хотел, хотя и понимал, что Татьяна простит ему любую измену, но эту никогда. Он и не пытался сопротивляться. С Ольгой ему было так же хорошо, как с Мариной и Татьяной. Это была третья любимая женщина в его жизни, и он тогда впервые подумал, что приговорен, вероятно, к такому типу женщин и ни к какому другому. У него еще будут возможности в этом убедиться.

Ольга лежала рядом, выравнивая дыхание.

— Теперь я знаю, что в тебе нашла мать, — сказала Ольга.

— И что же?

— Ты хороший пахарь, я хотела это назвать другим эмоциональным словом, но ты же не любишь, когда матерятся.

— Не люблю.

— И дурак. Это же замечательно — все называть своими именами.

Ольга уснула в супружеской постели своей матери.

Утром по радио передали о гибели троих парней. Штурм так и не состоялся. И он понял, что если Комитет не решился отдать приказ о штурме ночью, когда темнота вроде бы снимает ответственность со всех вместе и с каждого в отдельности, то сейчас, если прикажут штурмовать, многие могут не подчиниться.

Ольга приготовила завтрак. Они сидели у раскрытого окна. Светило яркое августовское солнце, после ночного дождя пахло сырой землей.

— Пожалуй, белые выигрывают! — сказала Ольга.

— От этого выигрыша очень многим станет намного хуже, чем сейчас, — возразил он.

— Не многим, — не согласилась Ольга. — Как во всем мире. Кто хорошо умеет работать, тот будет иметь много, кто не умеет работать, будет рыться на помойках. Тебе-то что беспокоиться? Ты умеешь работать.

— Но твои родители, и мать, и отец, работать не умеют. Они защищали демократию у Белого дома. Они, вероятно, думают, что в их жизни многое изменится. Во всем мире врачи богаты, потому что люди всегда будут платить, чтобы быть здоровыми. И ветеринарные врачи богатые. И у нас врачи богатые, если они занимаются частной практикой. Но чтобы заниматься этой самой практикой, надо шевелиться. И надо быть лучше, чем твои коллеги. Надо покупать машину и учиться ее водить. Я матери все время предлагаю научиться водить машину, но она не хочет. А врача ценят только такого, кто выезжает по первому требованию, по первому телефонному звонку. На машине можно обслужить и пять вызовов после работы, а если на метро, да с пересадками, можно съездить только к одному и без сил возвращаться домой.

— Ты прав, — согласилась Ольга. — Мой негр считает, что у России, как и у любой страны, только два выхода. Или дальше закручивать социалистические гайки, как в Северной Корее, Кубе или, не дай бог, в Кампучии. Или откручивать гайки капиталистические. Мишель считает, что у нас начнут откручивать гайки. А это всегда спад производства, потому что мы неконкурентоспособны во всем, кроме военной техники. Это значит, что начинается дикая безработица. И большинство скажет: хотя бы на еду хватало. И коммунисты снова придут к власти. Но ненадолго. Потом снова вернутся демократы, все развалят, и на их место придет генерал, или армейский, или из служб безопасности. И всей этой заварухи будет лет пятнадцать.

У Мишеля защита диплома через полгода. Он уедет, и я уеду вместе с ним. А вернусь, когда все утрясется.

Татьяна позвонила из Белого дома и сказала, что в Форос к Горбачеву поехала делегация, и что начали арестовывать членов ГКЧП.

— Мать приедет часа через два помыться и переодеться, — сообщил он Ольге.

— Скажи ей, что я уехала рано утром.

Но ничего не бывает в последний раз. Ольга звонила в министерство по утрам и говорила:

— Приезжай!

И он приезжал, говоря себе, что это совсем в последний раз, но каждое утро ждал ее звонка.

— Почему ты всегда звонишь по утрам? — как-то спросил он.

— Мой Мишель, как все, наверное, негры, ленив. С утра он уезжает, его хватает часа на четыре, а потом сиеста, он возвращается, чтобы лечь под пальму, то есть на диван, и смотреть на видеокассетах по три фильма подряд. У нас с ним есть расхождения. Он любит секс вечером, как снотворное, а я по утрам для еще большей бодрости.

— Но говорят, что негры суперсексуальны и готовы этим заниматься всегда и везде.

— Я знаю только одного негра. Некоторые русские более супер, как, наверное, и некоторые негры. У меня ведь пока очень небольшой сексуальный опыт. Пока мужиков тридцать.

Он больше не задавал вопросов. Жизнь стремительно менялась. Обесценивались деньги. Некоторые покупали все, что еще можно было купить. Но он все не решался трогать свои вклады в сберегательных кассах. Он уже давно мог купить однокомнатную квартиру, но все оттягивал, не мог решиться сказать об этом Татьяне. Она могла предложить поменять однокомнатную и ее двухкомнатную на хорошую трехкомнатную. Он уже накопил денег и на двухкомнатную, когда началась девальвация.

Многие министерские чиновники покупали впрок кирпичи, доски, цемент для строительства будущих дач.

Он не верил, что государство вдруг обесценит все деньги, ведь у населения не было больших денег, все копили годами, не могут ведь всех сразу сделать нищими.

Татьяна не знала о сумме его вкладов. Он решил посоветоваться с Ольгой.

— У меня есть кое-какие вклады, — сказал он Ольге.

— Мать о них знает?

— Не знает.

— Я так и думала. — Ольга усмехнулась. — Вы, крестьяне, ведь без запаса не можете.

— Не можем, — подтвердил он. — И нам не хотелось бы, чтобы деньги, заработанные тяжелым трудом, обесценились в один день.

— Как будто нас спрашивали когда-нибудь, что вы хотели бы и чего вы не хотели бы! Неужели ты не понимаешь, что в этом государстве может быть все.

— Но это затронет миллионы людей.

— Ну и что? Мне рассказывала бабушка, что Хрущев законсервировал займы на двадцать лет. Какие-то рабочие на каком-то заводе выступили с такой инициативой. Всегда найдутся несколько мудаков, готовых выступить с любой инициативой. И ничего. Миллионы молча проглотили эту инициативу и молчат по сей день.

— А что говорит Мишель по поводу всей этой ситуации в нашей стране?

— Ему плевать на ситуацию в нашей стране, у него есть своя страна. А рубли он давно перевел в доллары.

— А что делать мне? Я даже не знаю, кто у меня купит рубли за доллары?

— Никто. На сегодня таких дураков нет.

— Что же мне делать?

— Спускай рубли. Покупай все, что еще можно купить.

— В магазинах уже ничего нет. В жилищных кооперативах рубли не принимают. Все ждут обвала.

— Значит, обвал будет.

Обвал произошел раньше, чем его ждали. Печатались новые деньги. Можно было расплачиваться и старыми, но обесцененными в сотни раз.