Мозгва - Андрей Левкин

Зачем ему в Берлин ехать. Он только что там был, на все ушло минуты три. Быстрее, чем яйцо всмятку сварить.

Он вообще мог родиться в Германии. В начале 50-х отец поехал к немцам строить им самолет. Не так что безвылазно сидел, мотался между Дессау, Самарой и Москвой, мать иногда ездила с ним, но когда подошло время рожать, вернулась в Москву. Но зачали его явно там. Может быть, место зачатия сказывается на дальнейшей жизни? Полагается ли в этой связи гражданство?

История же была такой: в конце 1954 года ОКБ-1 „по просьбе правительства Восточной Германии“ начало проектировать среднемагистральный „самолет 152“, на 72 пассажира (это не ракетное ОКБ-1, а то ОКБ-1, которое занималось тяжелыми бомбардировщиками). За основу взяли уже существовавший бомбардировщик 150. В мае 1956-го ОКБ-1 перекинули в Восточную Германию, где оно „влилось в действующее производственное объединение“. Самолет сделали, назвали VEB-152, первый полет — 4 декабря 1958 года, самолет стал первым турбореактивным пассажирским самолетом Германии. А в 1960-м году полет совершил уже модифицированный 152А, „который отличался более комфортабельным пассажирским салоном на 57 мест и трехстоечным шасси, основные ноги которого с четырехколесными тележками убирались в обтекатели, устроенные между соплами каждой пары двигателей“.

Он в том году и родился. Но, получилось, отец мотался в Германию напрасно, „в условиях ведущей роли СССР в создании пассажирских самолетов и их внедрении на воздушных магистралях в странах социалистического лагеря самолет 152 для эксплуатации принят не был“. Все было конкретней: до этого в серийное производство уже не приняли 150-й, потому что в серию пустили Ту-16. Ну а 152-му перспективы угробил Ту-104. Всего были построены один 152-й и два — 152А. Ему всегда было обидно за эту историю.

А „действующее производственное объединение“ — это заводы „Юнкерса“, в Дессау, в том самом, где был „Баухаус“, но про „Баухаус“ отец ничего толком рассказать не мог. Да и был малоразговорчив. Из-за постоянных командировок в семье бывал мало, отчего дичился — детей, во всяком случае. Не знал, как с ними себя вести.

150-й он видел: когда в 1953-м работы по 150-му прекратили, самолет передали в МАИ „для использования в качестве учебного пособия“. Агрегаты и куски конструкций отправили в учебный ангар 101 кафедры МАИ. Там он их и видел. А был бы немцем, строил бы теперь для Люфтваффе совместный украино-российско-германский военно-транспортный Ан-7Х.

18 мая неожиданно, — как обычно в мае, когда отопление уже отключили, — сильно похолодало, снова пришлось надевать теплую куртку. Хорошо хоть выходил из дому не рано, суббота, успел сообразить. Дождь, снег утром и во второй половине дня. В промежутках — очень яркий свет, солнце, синее небо, промытый город — ветер, в Москве на время обосновался морской климат.

К концу дня, мотаясь по делам, оголодал и заскочил в „Му-му“ на Фрунзенской. Там были суета, дым, две компании справляли свои праздники: надо же, в „Му-му“ коллективно гулять! В сумме было похоже на детские картинки со множеством людей и предметов, с задачей: найти на картинке три одинаковых зонтика или: отыщи среди посетителей шпиона. Внутренности „Му-му“ годились для картинки такого рода, ну а он шпионом не был, потому что по-прежнему оставался партизаном. Значит, шпионом тут был продавец кваса, мерзший на некотором отдалении от харчевни.

А с ОКБ-1 была история с переездами. В советскую оккупационную зону попали несколько центров ракетостроения, среди них заводы и КБ „Юнкерса“ и БМВ, так что после войны советские товарищи стали искать в Германии реактивную технику и документацию на нее. Вербовали конструкторов и прибирали к рукам оборудование, лабораторную аппаратуру и проч. Поскольку у немцев было весьма неплохо по части турбореактивных двигателей, то прямо в Германии были созданы ОКБ, где в 1945–1946 годах стали работать немецкие конструкторы под администрированием советских граждан. ОКБ-1 устроили на базе „Юнкерса“ в Дессау, ОКБ-2 — на базе завода БМВ в Штасфурте.

У немцев были серийные ТРД ЮМО-004 и БМВ-003, так что от ОКБ-1 и ОКБ-2 требовали их продвинутых модификаций. Заодно ОКБ должны были довести до производства проекты двигателей ЮМО-012 и БМВ-018, их начали разрабатывать в конце войны. Дело пошло успешно, так что в 1946-м решили создать опытный завод уже на территории СССР. Немцев из ОКБ-1 и ОКБ-2, вместе с их двигателями и заводским оборудованием „Юнкерса“, БМВ и т. п., перевезли на окраину Куйбышева, отдали им какой-то небольшой завод и поселок, сейчас этот поселок часть Самары.

Немцы приехали в СССР с семьями, вроде бы без особого принуждения, да и чего принуждать, когда в Германии по специальности работу не найдешь. В Куйбышеве же им назначили куда большие зарплаты, чем местным, лучшие жилищные условия, даже удвоили количество продовольственных карточек. Впрочем, они не могли выехать за пределы поселка. К концу 40-х немецкие ноу-хау, что ли, исчерпались, и ОКБ-1 отправили обратно в Дессау. Конечно, как им было пролоббировать оттуда свои 150-й и 152-й.

В метро что-то энергично обсуждали две полуголые девицы — явно утром выскочили, не разобравшись, что за погода. Но ощущали себя вполне уютно, хотя и были в таких коротких майках, что брюхо торчало, оба их брюха торчали, с пирсингом в пупках, а то.

Наутро 19 мая стало еще холоднее, пошел снег. В доме между тем начались весенне-летние ремонты, даже начали менять лифт — разумно, застревала то одна кабина, то другая, но подъезд имел теперь сумбурный вид. Конечно, надпись о том, что „не знает свободы тот, кто…“, была уже унесена вместе со старыми дверьми.

Дом заселяли новые жильцы, на многих этажах стучали ремонты. Похоже, здешние квартирохозяева сошлись на том, что надо побыстрее сбывать жилье, пока на него есть спрос и пока оно не развалилось. Жилье-то тут стоило как пафосное, хотя дом был весьма изношен, не говоря уже о сволочной обслуге — зимой, например, они регулярно убавляли тепло в батареях, добавляя градусы только после негодующих звонков. Наверное, им платили премии за экономию, а теперь появились еще и богатые возможности доить нуворишей. Похоже, его квартирохозяйка вскоре тоже озаботится продажей. Что не ужасно, потому что по-любому пора заняться собственным домом.

Потому что будет какой-то кризис, когда придется отсиживаться. Или просто уплотняется какая-то серая зона: все, про что говорили люди, было не о том, что происходило: возможно, они ждали совсем не того, что с ними будет происходить. Может быть, они не знали, как именно говорить, о том, что с ними уже происходит. А когда кризис закончится, ему будет уже слишком много лет, чтобы с ним могло произойти что-нибудь еще. Или не кризис, а просто чуда не будет. А если чуда нет, то надо иметь свой дом.

В центре теперь чинили бульвары. Никитский от Большой Никитской до Нового Арбата, начиная с угла возле ТАСС, был перекрыт, по нему уступом гремели три асфальтосдиральных агрегата на гусеницах, сзади у них были хоботы, оттуда шлак ссыпался в кузова МАЗов. Агрегаты были яркими и мигали многочисленными красными и оранжевыми лампами.

Возле ЦДЖ уже не пахло подвалом, как на Пасху, а и двух недель не прошло. Какой-то дом там точно снесли, но не вспомнить, как он стоял и как выглядел. Что ли, тот, на стене которого долго висела реклама желтыми буквами по голубому про какие-то кухни, причем „у“ в слове „кухня“ была нарисована зеркально. Или все слово зеркально? Или буквы в правильном порядке, но каждая — зеркально? Не вспомнить, а дом этот, нет, стоял.

— Как вам не стыдно, взрослый же человек, — кричала в глубине „Арбатской“ дежурная у турникета. — У нас тут женщины ходят ночью и не боятся.

Возле ее стеклянной будки стоял мужичонка, державший в руке бутылку пепси-колы.

— А вы говорите, гонится за вами кто-то…

Мужичонка был в темном костюме, с портфелем, в белой рубашке и при сером, чуть блестящем галстуке. Субтильный невысокий брюнет.

— Смерти не боюсь, — сказал он, отхлебнув пепси. — Прошел все страдания…

И вдруг двинулся вперед, так что захлопнулись дверки турникета: что ли, он хотел пройти бесплатно, для чего и заговаривал зубы дежурной. Та не поддавалась, перегородив проход, который предназначался для владельцев удостоверений.

О. прошел вниз, диспут возле турникета продолжался, слышный и на платформе: „Я в 12 ночи хожу повсюду и ничего не боюсь, а вы же мужчина…“

Вот чего у него не было — безумия, чтобы всосало и рулило бы им. И не истерично, а спокойно и размеренно. Впрочем, как это не было? А что происходит с ним все это время?

„Призрак является в мае“, — сообщила случайно купленная газета „Труд-7“ (его заинтересовало, отчего этот труд именно седьмой, вот и купил). „В московском небе уже много лет подряд в одно и то же время появляется загадочный объект, летящий в сторону Варшавского шоссе“, — сообщал кандидат философских наук Николай Волгин.