Свирель в лесу - Грация Деледда

— Видел лодку, а? — протянул он низким, глуховатым голосом. — Я засмеялся потому, что как увидел ее, так вспомнил историю, которая недавно со мной приключилась. И смеялся я, конечно, над самим собой! История эта кончилась всего несколько дней назад, а началась еще в прошлом году. Тогда тебя еще здесь не было. Так вот, в прошлом году приглянулась мне служанка сержанта, и я ей тоже понравился, да еще как! Жить без меня не могла! Она бы до сих пор за мной бегала, да только я теперь человек ученый! Ну так вот, ты ведь знаешь, что ради чести мундира мы должны блюсти целомудрие, словно рыцари Мальтийского ордена. Поэтому сержант тут же заявил мне, что устав запрещает охранникам крутить любовь, по крайней мере, на виду у всех. Дело тут, конечно, было не в этом. Он просто испугался, что лишится служанки, а другой ему не найти. «Так точно, — сказал я. — Слушаюсь». Но девчонка от меня не отставала. Тогда сержант предупредил меня вторично, потом в третий раз, а на четвертый — отправил меня в дисциплинарные казармы в Порто Моле. Ты спросишь, что это такое? Так вот, я тебе отвечу: да будет проклят тот, кто выдумал это страшное место! Там ведь только казармы, скалы и море. Было нас там четверо мужчин да еще кот — все забытые богом и людьми. И делать нам было совершенно нечего, разве что спать, потому что, с тех пор как там появилась усиленная охрана, местечко это, бывшее ранее излюбленным приютом контрабандистов, стало безлюдным и тихим.

Мы шлялись взад-вперед по пляжу, точно пенсионеры на отдыхе, а в свободное время с разрешения бригадира играли в карты и пили. Вином он снабжал самолично, причем брал за него втридорога. Но мы и за это были ему благодарны и далее угощали его этим самым вином.

И вот как-то раз однообразие нашей жизни было нарушено появлением женщины. Черт бы побрал этих женщин! Кажется, святой Августин сказал: «Дьявол женщине сродни». Но эта женщина, ей-богу, была похожа на святую с картинки. Пришла она вроде бы для того, чтобы продать рыбу, и за все время даже ни разу на нас не взглянула. Высокая, смуглая, босоногая, ну совсем как мадонна. И мы не позволяли себе с ней никаких шуточек, только бригадир всякий раз при ее появлении пыжился и, ухмыляясь, подкручивал усы. Однажды я увидел ее на берегу с каким-то узлом в руках. Она шла словно летела — быстро, как лань: я с трудом ее догнал. Вначале она пыталась улизнуть от меня и даже не отвечала на мои вопросы, но потом заговорила — да так, что остановить ее уже было невозможно. Она рассказала мне трагическую историю про своего отца и его брата, которые сообща владели одной лодкой и никак не могли поладить между собой. Как-то ночью отправились они на рыбную ловлю, и ни отец, ни его лодка не вернулись обратно. И теперь она живет с дедушкой, старым рыбаком, который заставляет ее торговать рыбой и бранится, когда она приносит до­мой мало денег. Она вздыхала и жаловалась, но продолжала идти быстро-быстро, словно ее подгонял ветер, пока не добрались мы до того места на берегу, где стояла хижина, почти совсем скрытая от глаз кустами тамариска. Сколько раз я видел эту хижину, сколько раз осматривал ее, но никогда ничего там не находил. Девушка сказала, что хижина принадлежит ее деду, и направилась прямо к ней, а я, мамелюк этакий, конечно, пошел следом. Там мы уселись и принялись болтать о том, о сем, и я опомнился только тогда, когда заметил, что уже смеркается.

Не знаю, что такого было в этой девушке, но она будто опоила меня приворотным зельем. Казалось, прикажи она мне дезертировать — и я, ни на минуту не задумываясь, сделал бы это!

А ведь она даже не позволила поцеловать себя! Но, расставаясь, пообещала, что придет на следующий день и вообще будет приходить сюда часто.

На следующий день, да и все остальные дни, я бегал за ней, как собачонка, не заботясь ни о каких последствиях: раз уж меня сослали сюда за любовные шашни, плевать я хотел на всякие запреты! Но беда была в том, что вокруг хижины, как это скоро выяснилось, вертелся не я один. Я приметил там каких-то босоногих мальчишек и нескольких парней. Но она клялась мне, что никого из них не знает, любит только меня одного, и я слепо верил ей. Так прошел месяц, в течение которого мы неустанно предавались любовным утехам то на берегу моря, как чайки, то в дедушкиной хижине, как зайчики. Я был готов уйти в отставку и жениться на ней, а. она обещала отвести меня к деду, чтобы попросить ею согласия на наш брак, но почему-то все тянула с этим. Она объясняла мне, что боится деда, который обращается с ней, как с рабыней: посылает ее в лес за дровами, заставляет перевозить через реку к брату какие-то тяжелые узлы и свертки. И действительно, в те дни, когда она не являлась к нам в казарму со своей рыбой, я частенько видел ее со всякими узлами и свертками. Она тащила их куда-то, пыхтя и отдуваясь, и в эти минуты я чувствовал к ней не только любовь, но и жалость. И я засыпал эту нищую девушку подарками, среди которых были весьма дорогие вещи, я одел ее с головы до ног!

Однажды она не явилась на свидание. Я долго ждал, но она не пришла. Я испугался, что она заболела, и пошел ее искать. Ее дед, высокий злющий старик, — чтоб ему провалиться! — встретил меня палкой, да еще начал орать, что это я сманил из дома его внучку. На его крики сбежался народ, и меня чуть не убили камнями. Мое горе — да, да именно горе! — было таким неутешным, что товарищи даже не отважились подтрунивать надо мной, а бригадир посоветовал сержанту снять с меня взыскание.

И сержанту не пришлось сожалеть о своем мягкосердечии, потому что, по правде говоря, с той поры я не взглянул не только на его служанку, но и ни на одну женщину, будь она христианкой, еврейкой или турчанкой. Более того, я открыто изобличал своих товарищей, едва лишь узнавал, что они волочатся за какой-нибудь проклятущей юбкой,

И я стал таким серьезным и так усердствовал по службе, что сержант проникся ко мне безграничным доверием. А две недели назад он послал меня инспектировать те самые казармы, где я отбывал наказание.

В казармах дела теперь шли совсем не так, как прежде. Бригадир пил и совсем забросил службу. Он надеялся, что так его скорее переведут в какое-нибудь другое место. Ну, а все остальные следовали его примеру. На берегу не было никакой охраны, и в первый же вечер я задержал там контрабандиста, у которого в мешке под соломой оказалось изрядное количество бутылок спирта.

Мне, конечно, хотелось узнать что-нибудь о девушке, но в казарме она с той поры не появлялась и никто о ней ничего не слышал. И вот как-то вечером — это было в прошлую субботу, — когда мы с товарищем совершали обход пляжа, в ярком свете луны я заметил лодку, точно такую, какую мы видели только что.

Ну, думаю, если глаза меня не обманывают, то женщина с высокой прической, сидящая на носу лодки, и есть моя босоногая сирена.

Я инстинктивно потянул товарища назад, и мы спрятались позади той самой заброшенной хижины. Оттуда мы хорошо видели лодку, приближавшуюся теперь к берегу. Лодка была прогулочная, и в ней, кроме женщины, сидело несколько мужчин, которые бренчали на мандолине, смеялись и пели. Вскоре лодка подошла к причалу, сложенному из прибрежных камней, и из нее вышли двое — женщина и юноша.

Ступив на берег, они тотчас же двинулись в направлении хижины, за которой как раз притаились мы. Они смеялись, громко разговаривали, шутили. Я совру, если скажу, что сердце мое билось спокойно. Оно отчаянно колотилось от ярости, от внезапно вспыхнувшей жажды мести, ибо это была она, моя мадонна со свертками, — в нарядном платье, в шелковых чулках, в туфельках-лодочках и... беременная, чуть не на сносях. «Выходит, она замужем, — сказал я себе. — Но кто этот мамелюк, который идет за ней, муж или любовник?» Я ничего не понимал, но мне страстно захотелось отвести душу: выйти из засады, пригрозить и осрамить ее.

Я потянул за собой товарища, и мы возникли перед ними из темноты, как два разбойника из лесной чащи. Подняв ружья, мы преградили парочке дорогу. Сказать по правде, девушке стало не по себе, когда она узнала меня.

— Синьоры, — сказал я, — мне очень жаль, но придется вас обыскать.

— Почему? — запротестовали они.

— Потому, что это наш долг.

— Меня можете обыскивать сколько вам угодно, — заявил юноша, — но синьорину не смейте трогать. А если уж надо и ее обыскать, пускай это сделает женщина,

— С синьориной мы знакомы, — сказал я спокойно, — и обыскивать ее мне доводится не впервые. Но хватит болтать! Впрочем, никто вас не тронет, раздевайтесь сами.

Раздевшись, юноша стал трясти рубашку и выворачивать карманы. Видно, он хотел рассмешить нас, но это ему не удалось.

— А вы? — обратился я к девушке, которая стояла не двигаясь, о чем-то задумавшись.

Вдруг она взглянула мне прямо в глаза, и на ее лице вспыхнула злая усмешка:

— Плохо же ты меня тогда обыскивал! — сказала она, развязывая пояс платья.

И к ногам ее посыпалось великое множество всяких свертков и пакетов. А в свертках этих была контрабанда.