Новый Адам - Стенли Вейнбаум

А женщина Сара все так же пронзительно смотрела на нее, и не в силах более перенести молчание заговорила первой Ванни:

— Я — миссис Холл, — сказала она.

И тогда другая женщина кивнула молча, открыла дверь шире и отступила в сторону. Ванни переступила порог, и дверь за ее спиной с тихим стуком захлопнулась. В молчании Ванни окинула взглядом меблированную комнату и увидела на стенах картинки маслом, акварели, пастели, и узнала руку, писавшую их. Такая же манера размытой незаконченности, как и на том, смущавшем и пугающем ее пейзаже, что со стены библиотеки перекочевал в лабораторию. Сара движением руки указала на кресло и сама села напротив. Снова напряженное молчание как удушливым покрывалом окутало Ванни.

— Я хотела увидеться с вами, — сказала она, наконец.

И вторая женщина молча кивнула в ответ.

— Я хотела понять, — снова заговорила Ванни, — с тех пор как потеряла его так безвозвратно, — и добавила горько:

— Потеряла оттого, что была так глупа!

— Не надо воображать, — впервые заговорила Сара, и Ванни поразилась каким монотонным и бесстрастным, оказывается, может быть человеческий голос. — Не надо воображать, что это ваши маленькие шалости заставили его уйти. Они не имеют и не могут иметь для него никакого значения.

— Вы тоже его любите? — прошептала Ванни. И прозвучал ответ второй женщины:

— У меня есть то, чего я желаю, — сказала она и снова замолчала.

— Вы его действительно любите, — еще тише прошептала Ванни, но не было уже ей ответа. — Простите меня, — вновь заговорила Ванни, — что решилась прийти сюда со столь безнадежной затеей. Но и поймите — я должна сделать все, чтобы вернуть его обратно. Сделать все, что могу сделать, или, по крайней мере, попытаться…

Вторая женщина подняла свой странный взгляд на Ванни и заговорила.

— Нет необходимости пытаться, — сказала она, — ибо вы никогда не теряли его. Он всегда стремился к миражу под названием прекрасное, который, находя в вас, теряет во мне.

Легкой краской радостного возбуждения заалели мертвенно бледные щеки Ванни.

— Это он так сказал? — срывающимся голосом спросила она.

— Он не сказал ничего. В этом нет никакой необходимости. А сейчас, пожалуйста, уходите и не делайте больше попыток увести его от меня, ибо вы, безусловно, преуспеете, и результат будет ужасен.

— Ужасен! Для кого же?

— Из нас четверых, для всех, — сказала Сара, — но более всего для Эдмонда. — И снова Сара замолчала, а Ванни терялась в догадках, как она могла узнать о Поле.

Более не о чем было говорить, и Ванни поднялась уходить.

— Я все же буду пытаться, — сказала она, двигаясь к дверям.

Сара провожала ее молча, не проронив ни единого слова, но, кажется, Ванни показалось, что промелькнула в странных глазах, чтобы тут же исчезнуть, тень сожаления и печали.

Глава пятнадцатая

ПОТЕРЯ КРАСОТЫ

Сара должна была родить Эдмонду ребенка в марте, и к концу сентября их временное меблированное жилище начало приобретать видимые очертания семейного дома, в котором ожидают рождения ребенка. И может быть, потекли бы один за другим покойные дни, но с прогрессом беременности, по естеству природы своей, погружаясь в глубины новых для нее переживаний и ощущений, Сара стала все заметнее уходить в себя. Два ее сознания, и до этой поры покойно проживавшие в фантастическом мире грез, теперь окончательно повернули свои одинаковые спины к реальности, довольствуясь лишь собой и очертаниями своих собственных построений. Никогда, подобно Эдмонду, не испытывавшая настоятельного желания иметь подле себя понимающего и близкого по духу сотоварища, ожидающая ребенка женщина теперь еще в меньшей степени, чем прежде, нуждалась в компаньоне из внешнего мира. Правда, время от времени Сара искала его ласку, и он давал ей желанное — давал без страсти, с едва скрываемым безразличием. И рожденное глубоким разочарованием чувство одиночества — одиночества еще более мучительного, чем прежде, — вновь вернулось к Эдмонду.

«Красота покинула мой мир, — думал он, — ничего не оставив взамен, кроме готовящегося стать матерью и потому не способного быть спутником и товарищем моим существа».

И пока думала так одна половина его сознания, вторая рисовала в воображении плавные изгибы тела Ванни, пробуждая сладкие воспоминания и рождая картины лучей солнечного света и обманчивой безмятежности болотных топей — всего земного, простого и прекрасного.

«Проклятие первобытной Пещеры, — размышлял Эдмонд, — хоть и в меньшей степени, — чем у тех джентльменов, кто каждое утро, оставляя своих дам беречь огонь семейного очага, отправляется на охоту, — все же руководит мною. Жизнь — это последовательность строго повторяющихся циклов, и даже самая независимая личность рано или поздно обнаруживает, что ее маленький жизненный круг захвачен кругом гигантским, и название ему — общество».

А вторая половина уже рисовала новый образ, и был он…

Однажды вечером он увидел Ванни и Поля на Мичиган-авеню — увидел и, подчиняясь уже не чуждому, а отныне хорошо знакомому ему чувству сострадания и жалости, затаился в темном подъезде «Норт Американ Билдинг». Древнее, как этот мир, желание вмиг разметало логические построения его двойного сознания, а неживая бледность щек Ванни болью остро отточенного клинка пронзила плоть. Но и в смятении чувств все же увидел Эдмонд, как затрепетал взгляд женщины, как отчаянно заметался по сторонам в поисках чего-то безнадежно потерянного. А Поль, видимо, ничего не понял и говорил о чем-то ненужном и мелком.

«Она чувствует близость моего присутствия, как дано чувствовать только Саре, — думал Эдмонд в это мгновение. — Гибкость ее ума поразительна. Разве можно было в представлениях своих ограничивать потенциальное могущество простого человеческого мозга? Оказывается, она взяла от меня гораздо больше, чем считал я возможным!»

Но никакие логические построения холодного разума не в силах были заглушить мучительной боли от утраты. Снова Эдмонд жаждал страстной и сильной любви человеческого существа, и оттого вялые ласки Сары казались еще более постылыми, чем прежде.

«Я вкусил опиумной отравы, — сказал он тогда себе. — Человеческая любовь не для моей породы. Ванни и я — мы смертельный яд друг для друга, и если я способен убить ее разум запретными видениями, она уничтожит мое тело фатальной прелестью наслаждения. Мы — чужие друг другу, мы — враги по природе своей; ничего дарующее счастье не родится в мимолетном союзе нашем».

Сказал и горящим взором проводил уходящую в темноту и теряющуюся там фигурку Ванни.

«Серебряное пламя чистого леса, — думал он. — Почему не Сара, а это враждебное духу моему существо так манит и зовет меня? Почему стремлюсь я не к породе своей, подобно жеребцу, стремящемуся к кобылице?»

Но молчало его второе «Я», не находя ответа.

«Потому, что мое понимание прекрасного замкнулось на женском теле. Красота — есть результат опыта; и не Сара, а Ванни ее живое воплощение».

Все чаще пока еще слабая, неоформившаяся в конкретное действие мысль о самоубийстве приходила и манила его за собой. Но упрямая гордость за расу свою отметала ее, негодуя.

«Без всяких сомнений, раса, чей первый индивид становится самоубийцей, не наделена природой способностью к выживанию. Именно на мне лежит груз ответственности доказать обратное».

А вторая половина возражала: «Столь примитивное понимание, что есть Долг, безусловно приведет к выводам ошибочным и непоправимым. Патриотизм, зов крови и гордость за текущую в жилах кровь — это химера. Покой — вот, чего стоит жаждать, вот, чего действительно проще всего добиться; и главное, что я знаю путь к нему».

Но первый разум настойчиво продолжал взывать к рациональному: «Мысль, допускающая слабость вида моего, в самой природе своей отвратительна. Для меня лучше будет продолжать жизнь и страдания жизни, дабы приблизить и облегчить приход расы моей».

И опять лукаво нашептывало второе сознание: «Зачем обрекать на страдания, подобные моим, последователей своих? Если суждено им прийти, пусть придут они; но не указывай им пути, не веди их на муки Ада. У Цербера было три головы — не две…»

И закончил Эдмонд обречено: «Ни в погоне за знаниями, ни в погоне за властью невозможно обрести счастья. Счастье таится лишь в поисках его. Поиск — вот истинное наслаждение, а от достигнутого лишь удовлетворение. Но для меня — того, кто пришел в этот мир раньше назначенного ему срока, — недоступно ни одно, ни другое, ибо и желанная награда скрывается вне этого времени».

Но о чем бы ни думал он, все равно в самой малой частице сознания настойчиво жила Ванни, и вновь возвращался он к ней в мыслях своих. И понял тогда, что в любви живут две составные части, два великих атома: рождаемое разумом единство духа, и страсть — влечение тела.