Глубокая охота - Михаил Александрович Лапиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Лучше дочь на флоте, чем отец-демократ, – родил армейскую мудрость пан Моргенштерн-Гораздовский и продолжил, уже куда серьёзнее: – Но всё же надо её как-то выручать. На флоте только одна Стиллман, и у неё только один папа. А под трибунал за неоказание угодим мы все.
– Может, пальцем ей показать? – снова предложил рулевой.
– Не увидит, – печально вздохнул Моргенштерн-Гораздовский.
– Ну, стрелку на палубе нарисовать? – поспешил объясниться рулевой. – Взять белой краски…
– Можно ещё дописать – «нах… – это вон туда», – в тон ему передразнил старпом Наркевич.
– Может, сразу тогда десятифутовый и рисовать?
Мостик грохнул раскатистым смехом.
– Это уже Дивов какой-то, – грустно помянул трижды разжалованного до поручика легендарного полководца морской кавалерии сейма пан Моргенштерн-Гораздовский. – А у нас взысканий за низкий политический и моральный облик экипажа и так уже целых три штуки висят.
Мостик почтительно замер. Характерную задумчивость командира эскадрона четырёх однотипных эсминцев в момент принятия им решения они уже давно знали и теперь лишь ожидали, когда тишину сменит очередное судьбоносное высказывание.
– Эскадрону – перестроение в линию, – приказал наконец Моргенштерн-Гораздовский. – Курс ноль-два-пять. На мачте поднять флагами «следуй за мной». Продублировать гудком и сигнальными ракетами. Ну, если и теперь не поймёт, – театральным шёпотом на весь мостик добавил он, пока эскадрон плавно менял курс, – счёт за горючку отправим лично Стиллману.
Поняла.
Истребитель качнул напоследок крыльями и ушел с набором высоты и скорости в более или менее указанном направлении.
С известным курсом полёт до знакомой плоской коробки в окружении коптящих трубами «подснежников» эскорта занял у Газели минут пятнадцать. Не такая уж и большая оказалась навигационная ошибка, но и её вполне хватило, чтобы не заметить суда даже с высоты. Газель с обидой поняла, что в своём поисковом манёвре обогнула цель на минимальном расстоянии как минимум два раза.
Она торопливо оттанцевала крыльями один из немногих известных ей наизусть тревожных сигналов и повела самолёт на посадку.
Исполнение чек-листа окончательно уверило Газель, что она пережила свой первый бой и вернулась. Даже касание палубы оказалось мягким, без привычного удара в колёса – то ли после всего пережитого у девушки открылось второе дыхание, то ли просто сказалась наконец постоянная лётная практика с патрульными вылетами. Самолёт мягко скрипнул резиной, зацепил крюком трос и послушно замер.
– Наконец-то дома! – Газель стащила пилотский шлем, поднялась в полный рост над креслом и застыла в панике.
Вокруг лежала вроде бы и знакомая палуба авианесущего судна, только вот судно это оказалось чем угодно, только не привычным ей ВАС-61 «Кайзер-бэй».
Глава 12
Превосходство вражеских сил подавляющее. Мы молимся о том, чтобы боги ниспослали нам стойкость и удачу, и клянемся сражаться до последнего человека.
Переданная открытым текстом последняя радиограмма японского гарнизона острова Тулаги
Подводник
Когда-то давным-давно, в позапрошлой жизни фон Хартманну пришлось облачаться в «парадную форму номер три», обязательную для участия в церемониях Янтарного трона. И если мундир был просто неудобен, натирая золотым шитьем все что можно и нельзя, то прилагавшаяся к нему шпага, как ни придерживай, то и дело норовила всунуться между ногами, сбить со столика уникальную вазу и вообще жила своей собственной, особенной и подлой жизнью. Для подводников, массово пренебрегавших даже уставным кортиком, пройти по дворцовым коридорам порой становилось более сложной задачей, чем проникнуть в охраняемую гавань вражеского флота.
Поэтому сейчас Ярослав мог лишь удивляться, глядя, как полковник Войцех Миядзаки пробирается по траншее, даже не придерживая свою карабелу, но при этом не спотыкаясь и ничего не задевая, даром что прихрамывал на правую ногу. В отличие от шедшей за фрегат-капитаном Татьяны Сакамото, уже обстучавшей своими ножнами кучу бревен и обломков коралла.
– Уже почти пришли, – не оборачиваясь, бросил полковник, – за тем холмом будет вход в блиндаж.
На более приличном куске суши выпуклость в три-четыре метра тянула бы максимум на пригорок. Однако на Маракеи она считалась вполне приличным возвышением, способным прикрыть от обзора с моря, поэтому за холмом траншея заканчивалась. Более того, у входа в блиндаж даже имелся столбик с керосиновым фонарем, желтого пятна которого хватало, чтобы осветить значок аквилы с наполовину отбитым правым крылом, черную нору… и бамбуковую пику по другую сторону от неё. А вот черты лица у насаженной на пику головы – уже нет. Поначалу Ярослав решил, что на пику насадили уже обгорелую головешку, но, подойдя ближе, разглядел, что летный шлём и очки вполне целые, а чернота – просто потёки засохшей крови.
– Развлекаетесь?
– А, это… – полковник скривился. – У нас на восточной оконечности полурота местных сил самообороны сидит. Ну этих… черномазых, остроухих и Паучихе поклоняются, чтоб их всех в дупу! Третьего дня зенитчики бомбер зажгли, так этот идиот как раз над ними выпрыгнул. После серии бомб с белым фосфором, да-с. Плохая идея.
– Богато живут на том конце лужи, – констатировал фон Хартманн. – У нас эта дрянь числится как спецбоеприпас зенитного подавления, применять по целям не ниже тяжелого крейсера.
– Я бы эту дрянь изобретателю в жопу засунул и пендаля добавил! – рубанул воздух ладонью Миядзаки. – Напридумывали тоже… В общем, пока я добежал, там от летуна осталось… ну только пристрелить, чтобы дальше не мучился. И то вон… башку они мне преподнесли, типа в знак почтения, а остальное… лучше и не знать, крепче спать будешь. Ладно, айда в берлогу!
Судя по спазматическим звукам за спиной Ярослава, комиссар Сакамото слышала достаточно мрачных легенд о дикарях с архипелага, чтобы живо вообразить хотя бы часть «остального». Аппетит у фрегат-капитана тоже слегка испортился… Впрочем, их и не на званый ужин приглашали.
Внутри «берлоги» света было немногим больше, чем снаружи. Лампа из сплюснутой гильзы освещала стол с расстеленной на нем картой острова и часть храпящего на топчане тела. В зыбкий световой круг попадали голая мозолистая пятка и шинель, перетянутая чем-то вроде грязного полотенца. Еще меньше света давала красная точка на стене – то ли лампадка перед иконой или портретом императора, то ли просто благовонная палочка, безуспешно пытавшаяся перебить запах сырых портянок.
– Франсуа Прокопыч, вставай! – полковник принялся трясти лежавшего за плечо, из-за чего храп изменил тональность, но не прекратился. – Де ла Тур, твою ж вперехлест! Гости у нас! Твоя коллега, между прочим!
– А! – Спавший комиссар резко сел и, подслеповато щурясь, уставился на замершую в проеме Татьяну. Разглядывал он её секунд пять, затем выдохнул, вместе с изрядным ароматом перегара: – Пить
