Куда убегает ваш утренний кофе? - Екатерина Шварцбраун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спросите кого угодно, что лучше: нереальная женщина, прекрасный идеальный образ или настоящая реальная женщина. Вам на автомате будут отвечать, что реальная, «конечно, лучше». А между тем не надо особых усилий, чтобы сообразить, что идеальная женщина заведомо лучше реальной просто потому, что она идеальна. Добрее, злее, нежнее, что угодно. Идеальная женщина всегда будет лучше реальной при любых раскладах. Всё, что вы скажете о своей замечательной реальной женщине, у идеальной будет ещё лучше. Это идиотское представление, что реальная — лучше возникло у людей с недостатком воображения: они могли себе представить только что-то весьма плоское и ходульное в качестве идеала, в соответствии с популярными понятиями о возвышенности и красоте. Понятия видимо настолько ужасные, что и самим конструкторам идеала становилось противно от результата. Естественно, живая женщина гораздо лучше такого монстра — во-первых, у нее просто свойств гораздо больше, потому что их не надо мучаться и придумывать, а надо только заметить. И, например, эту отвратительную «высокую духовность» ей гораздо труднее приписать, чем ненастоящей. Все эти вещи, которые сейчас всё ещё считаются «возвышенными», безнадежно испорчены, поэтому и сосредоточие этих качеств вызывает оторопь. Любовь к возвышенному, так же как и к благородному — это любовь снизу вверх. А я как раз любила все возвышенное и благородное. Например, ЕП.
14. Тренировка языка
Новость # 252 ПРОЗЕКТОР И КАЛИ«Все ушли на войну» гласили слова на табличке. Табличка была прибита гвоздями к дубовой двери Морга. Мне нужно было во что бы то ни стало проникнуть за дверь, но на звонки никто не реагировал. Тогда я стал стучать в нижнюю часть двери левой ногой, надеясь привлечь внимание сотрудников органов охраны порядка, чья группа наблюдалась неподалеку в прохожем состоянии. Мимолетно озираясь и дрожа от возбуждения, люди в зеленых и синих форменных костюмах шли на звуки триумфального марша, которые изливались из разбитых смертью глазниц, как из окон дворца Правосудия.
Поняв, что идущих не отвлечет от их траектории даже пуля, я впал в задумчивость. Как преодолеть дверь морга? Не следует ли мне воспользоваться универсальным ключом? Или я должен разбить окно, сохраняемое снаружи бронзовой решеткой, не являющейся серьезным препятствием?
Внезапно дверь распахнулась.
На пороге стояло существо с четырьмя руками.
О, я узнал — это самое ненаглядное, желанное, заманчивое, соблазнительное, любвеобильное, страстное, нежное, испепеляющее, кромсающее и наделяющее долголетием.
Это была Кали! Богиня Кали! Деви Калика! Смерть!
«Вечер!» — Воскликнул я, не в силах скрыть радости.
Калика хладнокровно ответила на приветствие дугообразным жестом правой верхней руки, а на ее украшенных кровью врага устах застыла улыбка. Улыбку ее многие оскотинившиеся, грешные, ничтожные, раболепные люди трактовали как свирепый, а то и надменный оскал. Но нет ничего возлюбленнее этой улыбки, нет ничего, что так целило бы сердце Героя. Сияние этой улыбки в пучинах морей бытия освещает и освящает путь радетеля справедливости. И сам он — возжигатель Кали. Как само Время, неутомима богиня Кали и неутолимы желания ее. Звезда, которая горит во лбу моей Возлюбленной — это Кали. И в этом Тайна — бешеная Птица, земляная Женщина, носительница пятидесяти черепов и многих отрубленных рук, она — вся умещается в средоточии зрачка, в Зенице Неба.
Дай мне прильнуть горячими губами к твоей звезде! Выпей меня Глазом твоей Пустоты! Ужаль меня в сердце кинжалом твоего Языка! Совокупись Звездою с Язвой моей задумчивости, которая тоже — Око на берегу Бесконечности. О, Дева! Научи быть горячей, горячащей и ледяной вырожденную нами Звезду Кали! И пусть она, чья кожа нежнее сумерек, убьет себя, как это делает Время, ради ничего!
Так прокричал я в ответ на секущий удар, которым Калика меня одарила в награду за Любовь, которая была известна не ей.
Я сказал: Любо мне сластие твоего укуса, Змий, обвивающий божественное тело Кали! Потому что я и есть этот Змий.
Ужаль меня!
Язык! Ужаль меня!
Ужаль меня, Кали Гаури!
Поняв, что перед ней не человек, но такой же бог, как она сама, Калика бешено завращалась, превращаясь в яйцеобразное тело. При этом она изящно отставила в сторону правую нижнюю руку.
Я прокричал на языке рыб: Да, отруби меня, Кали, ты увидишь, что инородие будет лишь множиться с каждым отсеченным суставом. Щелкай инструментом, подобно тому, как рак щелкает клешнею, разворачиваясь в язве задумчивости для боя!
Калика замерла, моментально прервав танец. «О, мой Возлюбленный!» — Коварно пропела она. Но теперь пришел черед мне рассмеяться. Прекрасная Кали не научена искусству любви и ждет подходящего момента, чтобы сорвать цветок и убежать.
«Веди же меня в чертоги Морга!» — Приказал я.
Калика осторожно, стараясь не разбередить старую рану на пятке, развернулась и протянула мне другую ногу. Цепкие захваты моих рук сомкнулись на лодыжке и мы двинулись вглубь помещения.
Проползая и молниенесясь коридорами, ярусами, анфиладами, пещерами, угодьями, подпольями, висячими садами, шпилями и куполами небесного града, железными дорогами и скорыми поездами несясь по периметру, серебряными реками с золотыми паромами впадая в океан, зелеными вершинами подвижнически устраняя колебания небесного свода, стадами баранов и стадами быков преобогащая землю, птицеядными пауками гнездясь в банке, лапами наскальных рисунков устрашая ладони пастбищ, нитями жемчуга, нитями жемчуга ниспадая с груди Неба, низвергаясь водопадами черных слез в бездну экстаза вместе со слезами, направляя Ключ в Скважину, Скважину в Ключ, я замечал, как теряет божественная Калика наготу, обретая своеобразные формы.
Да, я дарю тебя этим полям, этим угодьям! Ты пропела красное лето, красную осень, Кали, проспала ноябрь, но теперь ты созрела для пляски! Синие ночи! — Так я кричал, отрывая головы и посыпая их пеплом. — Вот головы, посыпанные пеплом, съешь их, не бледней в бессилиях элементарных оков! С каждой съеденной головой твоя голова будет выше. Да, и кровь твоих любовников перезреет в молоко.
«Так ли это?» — Пропела красавица.
«Да, это так!»
«Позволь же мне напоить тебя молоком и кровью!»
«Нет, ты зачахнешь! Я не жаба! Ты — не женщина. Погибнешь зря.»
Калика, ненаглядная, озорная, беспечная и не знающая стыда, опустила глаза. Я видел, как сжались ее губы. Ее Обида была бесконечна и беспочвенна, ведь мы уже сливались, пока она летела вперед. Теперь она замышляла недоброе. Стены морга озарились таинственными инфернальными всполохами ее намерений, этих языков, которые в действительности были зародышами.
Огонь, огонь, огонь, остуди мою грудь! Разгорячи мою плоть! Обезглавь Дракона, что тлеет в ночи, и не видим мне! — Это было извивом вопля Кали.
«Калика! Ты репрезентируешь силы природы, слепые силы. — Я решил обратиться к ней на языке человека. — Но у тебя есть царь в голове, только ты об этом пока не подозреваешь. Ты — трехглаза. И у тебя есть две ноги. Это понятно тебе, дорогая?»
«Да!» — Прокричала она.
«Так веди же меня дальше — к трупам, и не думай о последствиях!» — Я прижался к ней, она обвилась, подобно лиане, и мы полетели.
Мы двинулись дальше — ниже, ниже, ниже, тоньше делались извивы несущего нас хвоста. Острее становились углы. Вот мы миновали сторожевую башню. На башне некое существо в серой одежде выбросило руку вверх, провозглашая приветствия по форме. Не стоило обращать внимания на реминисценцию данного существа. Внутри Зеницы Неба — от начала и до конца все это было мгновением.
«Калика! Мы на месте! Остановись! Здесь я теряю мое нуклеарное оперение.» — Сказав так, я ослабил хватку и богиня освободилась. Только пуповина не позволяла ей покинуть своего родителя. Заметив это, она опять завращалась и нанесла по нити удар, которого было бы достаточно для уничтожения одной отдельно взятой вселенной, но нить выдержала удар.
«Что ж, — злобно прошипела она, — тогда досвидания. Я привела тебя к трупам, как ты просил, и теперь могу уйти. Нить, насколько я понимаю, эластична?»
«Да.»
Калика спросила, какую из пятидесяти четырех имеющихся у нее рук я предпочитаю пожать на прощание. Я ответил, что мне все равно, лишь бы рука принадлежала ей, после чего резко схватил ту руку, которая сжимала красивую чашу, притянул ее к себе, нанес стремительный поцелуй и выжал в чашу три капли ядовитой, пьянящей, полынной воды из Зуба.
