Куда убегает ваш утренний кофе? - Екатерина Шварцбраун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если человек отказывается усвоить рамки и ограничения, принять их внутрь, останавливаться самостоятельно — то Сатурн обязательно придет к нему снаружи. Ему поставят рамки, он столкнется с ограничениями, и его остановят — неизбежно и неумолимо, как свойственно Сатурну. И ему все-таки придется соблюдать ограничения. И его будут ограничивать до тех пор, пока он не научится делать это самостоятельно. В этом я убедилась, когда, взбунтовавшись против Сатурна, принципиально отбросив все правила и ограничения, я в конце концов обнаружила себя ограниченной физически — вязками, которыми усмиряют по-настоящему буйных. Сатурн пришел ко мне снаружи и проявился во всей своей силе и красоте — я потеряла даже то, что имела раньше. Мне стало нельзя делать значительно больше вещей. Правила, которым мне пришлось подчиниться, оказались гораздо более жесткими, чем те, против которых я бунтовала. Если я сделаю что-нибудь, что не понравится нормальному человеку, то он, если захочет, может в любой момент вызвать санитаров. Словом, меня насильно накормили ограничениями гораздо больше, чем если бы я сразу проглотила их сама. Это принцип Сатурна. Эта сила, с которой я боролось и которая меня одолела — была вполне вещественной, реальной и ощутимой…
К счастью, никто уже не понимает, что такого хорошего в этих богах, чтобы вообще стоило ими интересоваться.
Это неизбежно следует из традиционного положения об ухудшении ситуации со старением мира (В Новом Университете как раз учили традиционализму): Небо всё больше удаляется от Земли, Боги покидают человека.
Для современного человека, как я поняла, это можно перевести примерно как то, что, чем современнее вещи, тем меньше в них смысла. В жизни человека осмысленность уступает место хаосу, когда все вещи одинаково неважны, и каждая выглядит не тем, чем является. Это очень наглядно у постмодернистов: симулякры первого, затем второго порядка, копия копии, подлинники исчезают, все вещи — фальшивки (сувениры всех стран делают в Китае, в популярном телешоу трагедии инсценируют для создания эффекта репортажа и так далее). Это то, что каждый так или иначе может наблюдать, если даст себе труд обратить внимание. АЧ приводил строчки из какого-то древнего, кажется, индийского текста о том, что вещи потеряли свои истинные имена. Это было дело рук демонов (или демона — не помню) — они испортили все имена, так что ими стало нельзя пользоваться. Благородный муж, по Конфуцию, начинает свое правление с исправления имен. Мы уже не можем серьезно употреблять слова, которые раньше имели значение. Например, «благородство» или «духовность» — теперь от их употребления возникает неловкий озноб. Они потеряли свой первоначальный смысл, замылились тысячью употреблений в разных фальшивых контекстах, и теперь не значат ничего, кроме какой-то гадости, которая делает вид, что она большая ценность.
Я постоянно делала открытия, которые совсем не вписывались в привычную мне картину мира — АЧ очень любил объяснять разные вещи, которые понял сам, и умел это делать лично гораздо лучше, чем на бумаге. Он был очень внимателен к собеседнику — замечал нюансы его реакции, строил предположения о его мотивах и уточнял их, многое сразу ему становилось ясно просто по мимике и интонации — так что создавалось впечатление, что он отлично понимает вас, даже то, что вы, может быть, и не хотели бы, чтобы понимали. Почему он и считался опасным собеседником. Он мог сказать о вас какую-нибудь неприятную вещь, с которой вы не сможете не согласиться — хотя раньше не думали об этом. Поэтому и объяснять он мог индивидуально, учитывая что у вас внутри происходит — чтобы ярче передать мысль или образ.
Я долгое время считала его проницательность одним из важных доказательств его сверхъестественной сути. Во время первого психотического эпизода и много раз потом я ощущала иногда очень отчетливо, что он вот сейчас знает, что я на самом деле думаю, когда я хотела что-нибудь от него скрыть. Обычно я чувствовала себя неловко, когда речь заходила о ЕП. Я всегда делала вид, что не происходит ничего особенного, а сама умирала от смущения — я смущалась, что влюблена в ЕП и что он, кажется, влюблен в меня, и старалась ни в коем случае не произносить мысленно его имя во время секса. Я желала и боялась, что снова станет один волшебный Возлюбленный, как было в первый раз. Одно упоминание о ЕП уже заставляло меня испытывать сильный стыд — который усиливался от мысли, что АЧ всё это видно, как на ладони.
Это была тайна, которую я не раскрывала, изо всех сил изображая непринужденность, и о которой он никогда не говорил ни слова — мы оба молчали об этом. Я думала — есть такие тайные вещи, неправильность которых исчезает только в эзотерической оптике, о чем можно только хранить молчание. Я решила, что дела обстоят именно так, ни разу не упомянув об этом АЧ. Я мечтала о слиянческих радостях — когда оба думают об одном, хотя никто ничего не говорит, и чувствуют одинаково, вот я и решила, что так и есть. Кроме того, мне надо было сохранить полезную иллюзию про влюбленного в меня ЕП — это компенсировало тот факт, что АЧ в меня не влюблен. Поэтому я предпочитала думать, что АЧ думает то же, что и я, и мы друг друга понимаем без слов. Я очень сильно ошибалась. И очень долго. АЧ улавливал эмоциональный фон и реагировал на него, так возникало ощущение, что он понимает мои мысли, но мыслей моих он не знал и знать никак не мог, раз я о них ничего не говорила. Мне удалось годами общаться с ним в предположении, что он знает, о чем я молчу. Чтобы только поставить эту уверенность под сомнение, понадобилось пропить замечательный рисполепт в течение года. Когда же я начала ему рассказывать о том, что мы с ним оба понимали всё это время без слов, он был крайне изумлен.
Пока же я просто ощущала, что он видит всё, что я скрываю, и мне это нравилось. Самый незначащий разговор с ним представлялся мне чрезвычайно интересным — мы поддерживали грубую канву, но одновременно он видел мои тайные мысли и как-то так иносказательно говорил и о них. Этому ощущению способствовала его манера говорить многозначительным тоном даже всякую чепуху. Сразу становилось ясно, что он имеет в виду что-то еще кроме того, что сказал. Самое смешное, что часто так оно и было — только он имел в виду не мои секреты, а свои идеи, возникшие тут же по аналогии. Он их необязательно озвучивал, но как-то прокручивал в голове, несколько раз повторяя какую-нибудь простую фразу, так что она делалась загадочной. Он воспринимал вещи, как картинки, системно, сразу со множеством связей и переходов, потому у него одна простая вещь всегда была связана со многими другими, и их сочетание составляло разные интересные «механизмы». Он так и излагал, если говорил подробно — описывал механизмы или просто перечислял одну за другой разные и, на первый взгляд, не связанные вещи, которые, в конце концов, образовывали неожиданную картину. Эта его способность тоже казалась мне сверхъестественной — я никогда не рассматривала больше одного варианта, и не понимала, например, как можно так неприлично уверенно настаивать на какой-нибудь версии, ведь может оказаться что ей противоречит что-то неоспоримое, про что ты не знал или забыл! Мне не приходило в голову, что интерес может заключаться как раз в том, чтобы сперва найти все возможные контраргументы и опровергнуть собственную посылку, если она всё-таки окажется слаба, и лишь в противном случае высказать ее. Его интересовал сам предмет рассмотрения, меня — моя правота. Поэтому я всегда очень изумлялась его «чувству собственной правоты», как я это называла. Он всегда начинал объяснять, что правота у него не собственная, собственное вообще не интересно и незначительно по сравнению с несобственным, а по сути ничего собственного ни у кого нет — есть идеи, которые управляют людьми.
Я так поняла, что идею — я имею в виду любую идею, которая живет «в сердцах людей», можно тоже представить как высшее существо, которое питается людьми: она воздействует на людей, так что они воспроизводят ее в течение многих поколений, изменяясь под ее воздействием, создавая новые формы, которые она диктует — как, например, христианство произвело гуманизм, а гуманизм произвел тактику выжженной земли.
Люди мотивируются идеями, они становятся такими, как им диктуют идеи, и часто даже не замечают, что их формирует — ведь многие идеи незаметны, кажется, что это нечто само собой разумеющееся. Например, теперь считается что индивидуальность — это очень клево, и никто даже не подозревает, что это сравнительно новое качество, которое совершенно раньше не ценилось. Или теперь все верят в эволюцию и прогресс, как раньше верили в плоскую землю. Причем, верить в плоскую землю может быть ещё и не так глупо — просто вообразите, что вы каким-то чудом цепляетесь за гладкий шар, висящий в пространстве, и вам станет неуютно. Тем более, каждый прекрасно видит, что никакого шара нет, ведь он никуда не падает.