Сейчас и на земле. Преступление. Побег - Джим Томпсон

– По твоему поведению не скажешь, что ты любишь меня.

– Ну что ты, милая.

– Ты меня давно уже не целуешь и не ласкаешь.

– Прости.

Она склонилась надо мной и прижалась губами к моим губам, и бретельки рубашки соскользнули, и одна из грудей оказалась у меня под мышкой.

– Спокойной ночи, Джимми.

– Спокойной ночи, милая.

А я все думал. Все терзался. У меня не осталось никаких чувств. Я размышлял о том, почему не мог говорить с Фрэнки и почему она стала такой.

Маленькая девочка – не по годам рослая маленькая девочка с пшеничными волосами, в тринадцать выглядевшая на все восемнадцать, с голубыми невинными глазами десятилетней. Вот мы шагаем по Коммерс-стрит – маленькая девочка и я...

– Кто эта женщина, что говорила с тобой, Джимми?

– Никто.

– Ты знаешь уйму женщин, правда, Джимми? Всякий раз, когда мы идем по улице...

– Выбрось из головы.

– Одна девушка из кафе хочет прийти к нам и жить у нас. Я сказала ей, что она не может спать с тобой, потому что дедушка...

– Нечего разговаривать со всеми бродяжками.

– Один мужчина вчера предложил мне целый доллар и сказал, что даст еще один вечером. Можно положить его в мой банк?

– Почему же нет?

– Он сказал, что, если я встречу его после работы, он даст мне еще пять долларов. Он сказал...

– Дай посмотреть мне на этого сукина сына. Я покажу ему!

– Но он хороший человек, Джимми! Он сказал, что знает тебя и что все будет...

– Ты только покажи.

И большая девочка, живущая со своими родственниками, разносящая подписные журналы по домам, продававшая рождественские открытки и все чаще пропускавшая школьные занятия. Большая девочка, которой ничего не стоило зайти в гараж или в парикмахерскую и взять, сколько дадут. Девочка, читавшая издания «Харперс» и «Нью-Йоркер», владевшая хорошим английским и знавшая наизусть уйму остроумных выражений, потому что ими можно было блеснуть.

И женщина. Крупная, броско одевающаяся женщина с вытравленными перекисью волосами и слишком ярко намазанными губами, сидящая за кассовым аппаратом в кафе, парикмахерской и табачной лавке:

– Приветик, Джек. Что ты там такое прячешь в джинсах, не считая носков?

– А, Фрэнки, душка, а то не знаешь – это смерть твоя.

– Минутку... Добрый день, мистер Пендергаст. Все в порядке?

– Более чем. А это тебе.

– О, спасибо... Так о чем бишь ты, Джек?

Женщина, которая знает, что кругом беспробудная лажа, и любым способом пытается вырваться из нее. Женщина, которая готова выйти замуж за первого встречного. Женщина, которая не способна на глубокие чувства и возвышенные взгляды.

Я сел на край кровати. Роберта приподняла голову от подушки:

– Ты куда?

– В ванную.

– Ты надолго?

– А тебе тоже надо?

– Да нет, просто спрашиваю.

Я взял сигареты из кармана брюк и пошел в ванную комнату. Стоя перед зеркалом, я пускал струйки дыма в собственное отражение, принимая различные позы – злодейскую, геройскую, торжественную. Так, без всякой цели. Ради забавы. Потом сел на табурет и задумался, и в голову пришла где-то прочитанная сумасшедшая история. Сумасшедшая – не совсем то слово. Этот рассказ написал Роберт Хенлейн; по части сделанности один из лучших рассказов, которые мне приходилось читать. Суть его такая.

Клиент частной психушки беседует с психиатром. Психиатр задает ему всяческие вопросы, пытаясь докопаться до истоков мании преследования, от которой мучается пациент. Бедняга убежден, что весь мир в заговоре против него и все стараются заставить его делать то, что он не хочет. В этом сговоре замешаны буквально все, и так было всегда. Когда он был мальчишкой (рассказывает он), другие дети прекращали свои игры, стоило ему появиться, и начинали перешептываться и бросать на него подозрительные взгляды. Когда он входил в комнату, где разговаривали взрослые, те сразу же замолкали и молчали, пока он не уходил... Психиатр смеется:

– Ну, в этом нет ничего особенного.

– Но это еще не все, – отвечает псих. – Когда я поступил в колледж, они не давали мне изучать то, что мне хотелось. Они заставляли меня учить то, что...

– Но вам же надо было подготовиться к будущей трудовой деятельности, – возражает врач. – Возможно, они лучше представляли себе, что вам пригодится в дальнейшей жизни.

– Черта с два, – отвечает несчастный. –Когда я окончил колледж, я устроился на работу, в ней не было ни малейшего смысла, но они заставили меня работать против моей воли.

– Они? Но кто же эти они?

– Как – кто? Моя жена и мой начальник, да и все другие. Может, и вы в том числе.

– Ах вон оно что, – кивает психиатр. – А почему вы думаете, что работа не имела ни малейшего смысла?

– А что тут такого. Не имела, и все тут. Я спал всю ночь, так чтобы отдохнуть и утром идти на работу, я вставал, завтракал, чтобы набраться сил до полудня, в полдень обедал, чтоб оставались силы до конца рабочего дня, вечером приходил домой, ел и спал, чтобы утром пойти на работу и чтобы заработанных денег хватало на восстановление сил и отдых, чтобы работать, чтобы набираться сил и отдохнуть, чтобы...

Психиатр машет руками:

– Но это можно сказать о любой работе.

– Да нет же, – возражает пациент. – Вовсе нет. Есть работы, в которых есть смысл. Я бы сразу узнал, если б нашел такую. Но они всеми силами препятствуют. Они возводят на моем пути всевозможные преграды. Делают все, чтобы я не видел реальности. Заставляют меня делать то, что я не хочу.

Психиатр грустно качает головой, встает и выходит.

И тут заключительная сцена.

Демоны в полном сборе – да, демоны – это жена несчастного, его начальник, учителя колледжа и целый сонм прочих демонов. Заговор действительно существует.

– Он снова за свое, – говорит жена. – Боюсь, он опять хочет сбежать. Что нам делать?

– Пусть бежит, – говорит психиатр. – Мы его все равно вернем. Мы всегда их возвращаем.

Я, наверное, не очень хорошо пересказал. Но если бы вы сами прочитали, это запало бы вам в душу. Что-то в этом есть...

– Джимми.

Я аж до потолка подпрыгнул. Роберта в дверях. Груди совсем обнажены, рубашка задралась. Она почти всегда спит в таком виде, когда тепло, и рубашка сбивается на поясе. Груди у нее такие полные, что рубашка ее явно раздражает она так и спит раскинув ноги до предела. Я ее спрашивал, почему она в таком случае не спит без рубашки, раз все равно она ничего не закрывает, а она отвечает, что так ей там холодно, и, как знать, наверное, так оно и есть. Впрочем, у меня на сей счет есть своя теория: просто она знает цену недосказанности.

– Ты когда-нибудь ляжешь спать?

– Уже иду.

– Ну так иди.

Она возвращается в спальню, а я еще задерживаюсь, размышляя о сумасшедшей истории, которая отнюдь не такая уж сумасшедшая. А потом она снова окликает меня, и я возвращаюсь в постель, но нахожусь как бы в полусне.

Я ложусь, и...

И нисходит на меня Ярость; рыдающая, безумная и неистовая, дрожащая от жара; ангел Ярости с бедрами цвета слоновой кости берет верх надо мной, и никогда ему не переделать себя. Монстр Франкенштейн с шелковистыми ресницами, и белозубой улыбкой, и с грудями, раскинувшимися врозь от полноты своей.

– Тебе хорошо! Тебе всегда хорошо! Слышишь? Тебе хорошо! Что мне делать, если... Нет... не сейчас... Не... отвечай... сейчас...

Боюсь, что до этого я не представлял по-настоящему, насколько все безнадежно.

Глава 21

Я езжу с Гроссом. Отказаться я не мог. Он знал, что меня никто не подвозит, и предложил подбрасывать меня на работу и обратно задаром (на что я, конечно, не мог не согласиться). А ездить с кем-то мне надо было. Ходить пешком выше моих сил. Я теперь беру на работу кварту кофе вместо пинты и, зная, что все у нас счастливы застукать меня спящим, стараюсь не отключаться. Но топать на работу и обратно пешком – это выше моих сил. Я, конечно, понимаю, что Гросс предложил меня подбрасывать не за красивые глаза. Я вот-вот закончу свою новую систему, хотя пока что мне так и не удалось разрешить ту проблему, о которой я говорил, и он знает, что Болдуин очень мной доволен. И он, полагаю, рассчитывает проехаться за мой счет. Однако то, что я снюхался с Гроссом, не помогает мне в отношениях с Муном, я имею в виду наши личные отношения. Я-то думаю, Мун как может пытается помочь Фрэнки. Когда я впервые заговорил с ним об этом, он воспринял это нормально. Он стоял и постукивал линейкой по моему столу, рассеянно глядя в сторону сборочной линии. Наконец произнес:

– Ты уверен, что это моя ошибка, Дилли?

– Да, – отвечаю. И больше ни слова. Когда живешь так, как мы, когда такие вещи, вообще-то говоря, случаются, надо быть готовым и к таким вопросам.