Принц Севера - Гарри Тертлдав

Он передернулся. В его представлении это было скорее божественной карой, чем наградой.

— Что вы хотите узнать у моего господина Байтона? — спросила Сивилла.

Джерин размышлял над тем, что ей сказать, на протяжении всей поездки из Лисьей крепости в Айкос. Невразумительность вопроса запросто могла породить невразумительность прорицания. Это при том, что Байтон вообще славился умением даже на голом месте наводить тень на плетень. Сделав глубокий вдох, Джерин произнес:

— Жив ли мой сын и здоров ли, и если да, то когда и где мы воссоединимся?

— По-моему, это два вопроса, — неодобрительно заметил Кинифор.

— Пусть бог сам рассудит, — отозвался Джерин, на что жрец недовольно кивнул.

Байтон, очевидно, счел вопрос приемлемым. Молодая Сивилла впала в транс, причем более сильный, чем бывал некогда у старухи. Глаза ее закатились. Попирая все представления о стыдливости, она извивалась на троне. Когда же заговорила, то уже не своим глубоким контральто, а тем ввергающим в трепет густым баритоном, которым вещала ее предшественница, — голосом Байтона.

Об уделе Сивиллы скорбный ответ.(О мальчике нечего волноваться.)Бежать ей из Айкоса средь горя и бед.(За участь Дарена можно не опасаться.)Рушится все, даже вечный обет,Если вещунье нельзя непорочной остаться.

Бог покинул тело предсказательницы так же неожиданно, как и вселился в него. Она, потеряв сознание, повисла на подлокотнике трона.

— Пришельцы, — сказал Кинифор, — владыка Байтон ответил вам. Теперь вы должны покинуть помещение, чтобы Сивилла могла оправиться и подготовиться к приему следующих посетителей.

— Но ведь Сивилла… или Байтон, если угодно… почти ничего не ответили на мой вопрос, — запротестовал Джерин. — Большая часть пророчества относилась к вашей области, насколько я понял, а отнюдь не ко мне.

— Ни так, ни этак, — ответил Кинифор. — Бог изрекает то, что считает нужным, а вовсе не то, чего от него ожидают. Кто ты такой, смертный, чтобы усомниться в его мудрости и величии?

На это слов у Джерина не нашлось. Его охватило разочарование. Вопрос, который в последнее время столь остро заботил его, так и остался без ответа. Все же он постарался найти в словах Байтона хоть какое-то утешение, ведь ему, как-никак, велено не тревожиться. Но не потому ли, что Дарен уже мертв и беспокоиться теперь не о чем? Стал бы Байтон называть по имени мертвого, тем более что Джерин не говорил, как зовут сына? Кто может знать, что на уме у богов? Лис изо всех сил старался уцепиться за хоть какую-то толику определенности, Но та все равно от него ускользнула. В отчаянии он повернулся к выходу.

Тем временем, указав на Сивиллу, все еще остававшуюся без сознания, Вэн спросил:

— Разве девушка не должна уже прийти в себя? Вы ведь не пускаете сюда людей, когда она в таком состоянии. Почти при смерти.

Кинифор открыл было рот, возможно, собираясь произнести нечто ободряющее, но предварительно решил все-таки взглянуть на Сивиллу. Неестественно гладкую кожу его лица прорезала морщина, он нахмурился.

— Это… как-то странно, — признал он. — Она должна бы уже очнуться и, если служитель здесь, спросить у него, что сказал ее устами бог.

Джерин хотел подойти к пророчице, но вовремя вспомнил, на каких условиях она служит Байтону. Любое его прикосновение, даже из самых благих побуждений, бесповоротно ее осквернит. А что, если последняя строка прорицания именно это имеет в виду, спросил он себя. Но затем решил, что сейчас нечего о том думать, раз бедняжка лежит без сознания. И спросил Кинифора:

— Если хочешь, мы можем сами вернуться обратно, пока ты приглядываешь за ней.

С таким же успехом он мог бы предложить сжечь святыню дотла.

— Это недопустимо! — воскликнул, задыхаясь, священник. — Во-первых, вы вполне можете заблудиться, свернуть не туда, и вас никогда не найдут. Во-вторых, некоторые из коридоров ведут к сокровищам, которые не выставлены снаружи. Только те, кто непосредственно связан с культом Байтона, могут их лицезреть.

— Мне известно, что Байтон делает с теми, кто пытается его обокрасть, — возразил Джерин.

Но Кинифор замотал головой, причем так неистово, что затряслись его пухлые щеки.

Вэн, как обычно, перешел прямо к делу:

— Ну и что же тогда делать с девчонкой?

Кинифор подошел к ней, поднес руку к ее носу, ко рту, чтобы убедиться, что она дышит, пощупал пульс.

— Не думаю, что она скончается в ближайшее время. Давайте я провожу вас наверх, а после этого мы незамедлительно окажем ей помощь.

— Хо! — воскликнул Вэн. — Кажется, вы тут больше волнуетесь за золото и безделушки Байтона, чем за жизнь вашей Сивиллы.

Кинифор ответил на это оскорбленным молчанием, что убедило Джерина в правоте друга. Но здесь распоряжался жрец, а не они, поэтому он позволил евнуху вывести себя из покоев Сивиллы и проводить обратно наверх, в храм. Все еще ворча и оглядываясь через плечо, Вэн неохотно плелся за ними.

Нужно отдать должное Кинифору: он так поспешно перемещал свое тучное тело по каменному проходу, что в конце концов, тяжело дыша, высунул язык. Как собака после долгого бега. На удивление, скоро впереди забрезжил свет, источником которого были вовсе не факелы, хотя фигура священника почти загородила его, когда он вылезал из расселины. Джерин выбрался на поверхность сразу после него, моргая, пока его глаза вновь не привыкли к дневному свету.

— Наконец-то, — проворчал крепкого вида малый, с нетерпением дождавшийся своей очереди. — Веди меня вниз, священник, хватит мешкать.

— Боюсь, это невозможно, сэр, — ответил Кинифор. — Сивилла, похоже, занемогла и не в силах отвечать на вопросы. По крайней мере, какое-то время.

Услышав это, остальные жрецы испуганно заголосили. Они бросились к Кинифору, чтобы выяснить, что произошло. Он вкратце объяснил. Двое служителей Байтона поспешно направились ко входу в пещеру.

— Если она до сих пор не пришла в себя, мы вынесем ее наружу, — сказал один из них, исчезая в дыре.

Элабонский воин, чье посещение было отложено, вскричал:

— Это безобразие! — Когда же никто не обратил на него внимания, он принялся выкрикивать более грубые вещи. Лицо его приняло цвет листьев осеннего клена.

Джерин взглянул на него поверх своего длинного прямого носа.

— Знаете, кого вы мне напоминаете, сударь? — холодно спросил он. — Вы напоминаете мне моего четырехлетнего сына, который начинает биться в истерике, когда я запрещаю ему лакомиться перед едой засахаренной в меду черникой.

— Да кто ты такой, тысяча чертей, чтобы разговаривать со мной в таком тоне? — вспылил незнакомец, хватаясь за рукоять меча.