Вверяю сердце бурям - Михаил Шевердин

Отчаянно думала Наргис и ничего не могла придумать.

Мелькнула, было, надежда, когда к Наргис приставили двух карнапских старушек: женщина скорее поймет женщину. Но старухи оказались глухими или прикинулись глухими. Они не отзывались ни на какие просьбы Наргис и цепко держали ее, не пропуская ии малейшего ее движения. Старухи увели Наргис в помещение одной из эмирских купален. Выломанная кем-то дверь позволяла видеть и слышать все, что происходило во дворе.

Время тянулось черной тоской.

Но к вечеру привезли ахунда. Абдукагар приветствовал его появление шумно, но пренебрежительно.

«Эге, у господина ахунда ногн, руки дрожат — будет богатым».

Но ахунд что-то заупрямился, к радости Наргие. Никак не хотел заниматься делом, особенно узнав, что Наргис жена халифа. Мирза монотонно зудел что-то, а Кагарбек в конце концов рассердился и заявил:

— Получите шесть баранов, а нет, убирайтесь пешком, А мы тут сами порешим. Кто затащил осла на крышу, тот сам спустит его на землю.

То ли шесть баранов подействовали, то ли не было сил идти по ночной степи на слабых, старческих ногах три таша, но ахунд согласился.

Часть третья

СТЕПНЫЕ ПРИЗРАКИ

I

Мужество делает ничтожными даже удары самой судьбы.

                                                           Демокрит

Судилище над Наргис состоялось в Карнапе. Здесь были ахунд, имамы и Мирза. Привезли каких-то биев, двух-трех имамов. Кагарбек занял скромно последнее место.

Только ахунд раскрыл рот, чтобы сказать слово, как за воротами прогремел выстрел... По двору побежали люди, щелкая затворами винтовок.

Ахунд весь затрясся и простонал:

— Отказываюсь... Отрекаюсь... Мы ученый. Отпустите нас!

— Ученый?.. Мудрец из мудрецов. Ученый без дела. Пчела без меда,— рявкнул Кагар на совсем уж смутившегося ахунда и побежал отдавать распоряжения.

Поднялась суматоха. Седлали коней. Кагарбек вопил:

— Давно надо было!.. Красные уже тут!

За стеной поднялась стрельба. Имамы решительно встали к объявили:

— Казнить развратницу! Приступайте. Эй, несите веревки!

Старухи больно вцепились в руки Наргис.

Но Кагарбек отшвырнул от несчастной и имамов и басмачей.

— Уходите! Не пугайте меня. Я пуганый. Гром тучи собаке не во вред.

Бек Абдукагар был страшен, и все от него отступились.

Он приказал отвести Наргис во внутреннее помещение и предупредил старух: «Груди отрежу!»,— а сам кинулся в темноту.

Полыхали языки пламени в кострах, призраками метались вооруженные по караван-сараю, визжали пули. То все исчезали и стрельба удалялась. Тогда опять на глиняном возвышении появлялись кулями в белых чалмах судьи и начинали гнусавить. То ночь взрывалась стрельбой из винтовок и судьи растворялись во тьме. Куда-то бежал мелкими шажками ахунд с вытаращенными глазами, с развевающейся белой бородой. То врывался в кольцо света Абдукагар, страховидный, с карабином в руках, и рычал в окошечко, за которым сидела пленница:

— Не бойся! Сейчас прогоним!

Переходы от надежды к отчаянию притупили в Наргис все чувства. Но одно она понимала: в дивизионе знали, что она попала в беду. Дивизион дрался с бандой, чтобы выручить свою разведчицу.

Судилище прерывалось трижды. Бешеная атака Баба-Калана смяла банду, но разбилась о высокие стены курганчи — караван-сарая. Буденовки мелькали в проломе стены у ворот. К утру бой стих.

Но и суд сник. Ахунда и его имамов сморил сон. Баба-Калан с бойцами ушел в адыры — холмы.

Заснули и старухи. Наргис не связали. Абдукагар не подчинился требованиям ахунда. Воспользовавшись тем, что дверной замок держался на полуистлевших веревочках, она на цыпочках неслышно проскользнула по парапету бассейна и застыла у стрельчатой арки, всматриваясь в сумрак двора.

Наргис отличо знала здесь все ходы и выходы. В прошлые дни, когда ее держали в ичкари Магруфбая, она много раз обегала все здешние «курортные» сооружения, возведенные но велению Сеида Алимхана с немалой пышностью. Он бывал и в Пятигорске, и в Крыму, и в Сестрорецке, во всех фешенебельных курортах Российской империи и кое-где за границей и потратил немало золота, чтобы возвести нечто похожее на минеральные ванны, тем более что природа не поскупилась, и Карнапские теплые источники и по целебным свойствам, и по высокой температуре оказывали отличное действие на желудок и печень его высочества. И чтобы не скучно было, Алимхана сопровождали белотелые и кипарисостанные, признанным ценителем прелестей которых он был.

Раньше, в дни пребывания здесь эмира, весь караван-сарай блистал красотой. Очаровательные прислужницы — кенизек— суетились с серебряными подносами и изящными светильниками. Полы устилали египетские циновки из папируса. Повсюду в курильницах дымил фимиам, чтобы заглушить сероводородный запах тухлых яиц. Кисея и парча еле прикрывали ослепительную наготу девичьих станов...

Как все ужасно изменилось! И она, Наргис, не в тончайшей тунике из бенаресской ткани, а в кожаных галифе, вся в амуниции и ремнях. И не звон дутара несется из павильона, а густой храп и стоны раненых. И ждут Наргис не атласные курпачи, а колючие веревки, скручивающие руки, и камни, сдирающие мясо с тела...

Какая перемена во всем! Наргис невольно ощупывает себя, и вдруг ее озаряет дикая радость. Ремни амуниции приводят ее пальцы к кобуре, а в кобуре?..

Неужели! Боже мой! В кобуре ее наган! Забыли! Не отобрали! Наган наградной. Она мысленно видит золотую пластинку с выгравированной надписью:

«Бойцу дивизиона Наргис за храбрость. Командование полка».

Сразу же Наргис обретает силы и решимость. Она идет по двору. Никто в темноте ее не разглядит... Никто не окликнет.

Она знает, где привязан ее конь, ее верный Джиранкуш. Не спеша отвязывает его Наргис и ведет через двор к воротам.

Все хорошо. Никто не окликает ее. Она не знает еще, удастся ли отворить ворота. А там ведь караул! И достаточно случайно мелькнувшего блика света, чтобы-ее... изобличить.

Наргис чуть не наступила на голову спящего. Бритая голова лежит на белой с черным киргизской шапке. Она осторожно выдергивает войлочную мягкую шапку, натягивает себе на голову... Жаль, одной рукой не заправишь под шапку косы, длинные, тяжелые — ниже поясницы. Но шапка придает ей смелости. Теперь ее не отличишь от йигита. Она уже у ворот, уже под сводом.

Во тьме шевелятся басмачи, молча сопят, не спрашивают.

Нарочно грубым голосом говорит:

— Отпирай!

— Кто? Что?

— Отвори! Приказ самого!

Неужели поверили? Бренчит, грохочет пудовый засов — она его помнит. Бренчит ключ в замке... Скрипит — безумная радость! — створка-ворот...

Слабый свет озаряет сводчатый проход. И среди лохматых бород, отвислых усов, мохнатых шапок возникает почти прозрачное, меловой бледности лицо Мирзы.

Вскрик звенит под сводом. Выстрел оглушил всех.

Молодая женщина вырывается из свалки. Пытается взобраться на коня.

Абдукагар вопит:

—  Не стрелять! О, девка-йигит!

Ее стаскивают. Но она понукает коня, стреляя, сбивает басмачей с ног. Кидается к воротам. Ворота закрыты.

Она помнит внутреннюю лесенку в башне ворот. Ощупью, в полной темноте ползет по ней, обдирая ногти о склизлые кирпичи. Брезгливо отшвыривает что-то мохнатое, шевелящееся.

В лицо ударяет свежая струя. Наргис уже на крыше. Она отбивается битым кирпичом от лезущих к ней с воплями: «Держи ее!»

Но басмачи лезут-со всех сторон. Ее схватывают и тащат вниз. Бандиты озлоблены, у них есть убитые, раненые. Они требуют мести. Зажигают смоляные факелы. От них светло, как днем.

Но Кагарбек строг и непреклонен:

— Узбечка — настоящий батыр. Девица-батыр из войска легендарных сорока девушек Кырккыз! Не сметь ее трогать! Я девушку отпускаю. Народ скажет: «Офа-эин, Абдукагар! Молодец, Абдукагар!» Поезжай, девушка, домой. Жди сватов.

Поворот мыслей поистине достойный степного бека. Абдукагар оглушительно хохочет, так, что все басмачи поеживаются. Наргис в отчаянии. Непонятно, издевается над ней Кагарбек или говорит серьезно.

При свете факела глаза его горят вожделением и восторгом.

Мирза что-то шепчет на ухо Абдукагару. Тот вдруг начинает посмеиваться. Что они задумали?

Лицо Мирзы кажется Наргис жутким. Такими жуткими в детстве казались таинственные злые силы за стенами глинобитной мазанки в снежный буран.