Наследник фаворитки - Георгий Марчик

Когда расправились с виноградом, Юраша подал всем по большущей, налитой тяжестью медово-желтой груше, пахнущей солнечным садом, сухой корой, паутиной, пчелами, сладким клевером и еще бог знает чем невообразимо летним, здоровым. Одновременно, как по команде, они прямо-таки впились в груши, и на их лицах разлилось наслаждение. У Юраши густой сок потек по подбородку. Подхватывая его языком, он смешно причмокивал.

— План-минимум — искупаться и пообедать, — бодро предложил Алик.

Искупавшись, разошлись по кабинам переодеться. Алик не выдержал:

— Послушай, дружок. Кажется, я тоже схожу с ума. Ты прав. Это что-то неправдоподобное. Слишком прекрасно. Просто ошеломляет. Даже не верится. К тому же я никак не могу сделать выбор. Какое-то наваждение. А может, я просто переутомился или перегрелся на солнце?

Юраша засмеялся:

— Нет, ты не перегрелся. Это забирает под самую селезенку. Аж начинаешь задыхаться. Вот что такое настоящее ощущение. А ты говоришь — поэты, композиторы… Зачем таким поэзия? Им нужна роскошь, удовольствия — тогда они твои. Хоть ставь, как статую, и любуйся.

— Эх, Юрашка, — вздохнул Алик. — Не знаю, не знаю. Но, очевидно, правда твоя.

…В ресторане на джаз-оркестр напала веселая истерика. Саксофон мог поднять даже мертвого. Тромбон громко плакал и смеялся. Ударник-маг выделывал палочками чудеса, улыбался женщинам, посылал им воздушные поцелуи, пианист качался, как завороженная индусом змея, только много быстрее, и в экстазе едва не стукался головой о клавиши, гремели тамтамы и медные тарелки.

Алик разглагольствовал. На него нашло. Он излагал свое кредо девушкам, которые пришли в роскошных вечерних платьях, при виде которых Алику показалось, будто внутри у него произошло землетрясение и все обвалилось, но он быстро выбрался из-под завала и с небывалым подъемом и воодушевлением заговорил и уже не мог остановиться весь вечер.

А девушки аккуратно кушали, пили понемногу шампанское и поощряли его восхищенными взглядами. Алик налил в рюмки себе и Юраше коньяку.

— Расскажите, пожалуйста, что-нибудь интересное, — сладким голоском попросила Юрашу брюнетка, с поощряющим вниманием глядя на него.

— Интересное? — опешил Юраша и наморщил свой, похожий на хорошо обкатанный волнами камень, лоб. — О чем, помилуй бог?

— Из своей жизни, — уточнила брюнетка. — Вы столько видели, столько знаете.

— О многом интересном из своей жизни он предпочел бы умолчать, — не преминул вставить шпильку этот зубоскал Алик.

— Он преувеличивает, — нервно дернулся Юраша, поерзал на стуле, пошарил взглядом по окружающим лицам, словно пытаясь позаимствовать у них подходящий сюжетец. — Закусывайте, пожалуйста, — Юраша подцепил вилкой крупную черную маслину и протянул брюнетке. — Глотайте с косточкой — она так же полезна, как мумиё.

— Благодарю вас, — благовоспитанно сказала брюнетка, тщательно обсасывая косточку, однако не решаясь проглотить ее.

— Сам ты мумиё, — сердито сказал Алик. Этот мартовский кот начинал раздражать его. В присутствии хорошеньких женщин он совершенно терял голову, становился невыносимо наглым. Да еще воображал, что его манеры есть не что иное, как утонченный аристократизм.

Девицы засмеялись. Юраша морщил лоб и пялил глаза, потом принужденно показал зубы:

— Со мной был забавный случай. Поздно вечером я закончил читать очень страшную книгу и хотел закрыть окно — я живу на первом этаже. И вдруг вижу, рядом по наружной стене тянется волосатая рука с растопыренными пальцами. Я заорал как сумасшедший.

— Представляю, — ухмыльнулся Алик, старательно обкусывая маслину. — И что же дальше?

— Ничего, — посмотрел на него левым глазом Юраша. — Оказалось, дворник хотел выключить лампочку. Он охнул и мешком свалился на землю. Инфаркт. Два месяца в больнице лежал.

— Ничего себе, веселенькая история, — сказал Алик. — Шариков в своем репертуаре. Я не ожидал, что ты такой нервный, дружок.

— Не называй меня «дружок», — засопев, попросил Юраша. — Мне это не нравится. Я тебе не собачка.

— Ладно, милый. Не нравится — не буду.

Вокруг бурлили ресторанные страсти, сновали официанты с подносами, вновь заняли после отдыха свои места музыканты. Алик, Юраша и их подружки непринужденно шутили, рассказывали анекдоты, мило улыбаясь, услуживали друг другу.

Поджарка вызывающе шипела на сковороде. Юраша схватил кусок мяса и стал дуть на него, перехватывая то одной, то другой рукой. Потом, мотая головой, как пес, откусил добрую половину и, жмурясь от удовольствия стал жевать.

— Шариков, — притворно вздохнул Алик, — когда ты научишься вести себя за столом? Мясо надо есть с помощью ножа и вилки, а не рвать зубами, как первобытный дикарь. Ты ведь не в лесу, а в приличном обществе.

— Так вкуснее, — сказал Юраша с набитым ртом.

— Ладно, — смилостивился Алик, — что было, то было. И здесь ни убавить, ни прибавить, как писал поэт. Переменим пластинку. Вы, Катенька, знакомы с Иммануилом Кантом?

Катенька, румянясь, захлопала ресницами. Ее физиономия напряглась в энергичном умственном усилии. Глаза — два кусочка весеннего неба — замерли без движения.

— Нет, не знакома. Но я, кажется, встречалась с его сыном. Высокий такой, нахальный.

— Да, очевидно, это был его сын, — невозмутимо согласился Алик. — Вы ведь прогрессивная женщина. Правильно делали, что не встречались с папой — он законченный агностик, к тому же еще критик чистого разума. Наш идейный враг. И все-таки он высказал пару разумных мыслей насчет женщин. Он утверждает, и я вполне с ним согласен, что, если женщина желает заниматься наукой, ей следует вначале завести себе бороду.

— Вот молодец этот, как его, Кант, — засмеялась Катенька.

Высокая блондинка с карими загадочными глазами — молчала и не выражала никаких эмоций. Но Алик чувствовал, как к его сердцу приливает сладостный холодок вожделения.

Алику захотелось выговориться, его потянуло к откровенности, скандальной, циничной и грубой.

— Меня лично ничего не волнует. Я циник и эгоист. Я не признаю никаких обязанностей. Говорят, жизнь — это форма существования материи. Не возражаю. Но пусть моя будет самой приятной, Я хочу быть как быстрая рыбка среди водорослей.

— Прелестно! — воскликнула блондинка. — Это так красиво — быть рыбкой. Давайте выпьем за это.

— Давайте! — поддержал Алик. — С удовольствием. — И тут, как на грех, в его дыхательное горло попала крошка и он закашлялся. Алик мучительно покраснел и долго кашлял. Его сотрясали все новые и новые приступы кашля.

Юраша и девушки ждали, пока он успокоится. Алик наконец замолчал, схватил бокал с минеральной водой, захлебываясь и лязгая зубами о стекло, сделал несколько крупных глотков и, внезапно замолчав, отрывисто сказал:

— Говорят, нельзя жить, не опираясь на что-то. Лично я нашел для себя надежную точку опоры.

— Какая же она, эта точка опоры? — благовоспитанно спросила блондинка, отрезая ножиком кусочек мяса.

— У меня есть сильная отрицательная идея, своя железная убежденность: на мой век дураков хватит.

— Браво, Алик! Сегодня ты превзошел даже Иммануила Канта. Выпьем за лопоухих. Без них жизнь была бы ужасно скучной, — Юраша уже оклемался и до ушей показывал зубы. Глаза его бегали из стороны в сторону — смотрели то на девушку слева, то на сидящую справа. Девушки вновь зааплодировали холеными пальчиками.

Алик откинулся на спинку стула. Ему, как новоявленному пророку, нужна была аудитория и приверженцы. Он выплеснул в толпу квинтэссенцию своих взглядов — его поняли и вознесли.

— Я люблю азарт, люблю игру, люблю красивых девушек, — отрывисто говорил Алик, вгрызаясь в кусок мяса и вращая белками глаз. — Азарт — соль жизни, ее неповторимый блеск. А ну-ка, что там на кону? Собственная жизнь? Какая чепуха! Ва-банк! И у нас двадцать одно. Мы победители. Гарцуем на белых жеребцах. Наливай, Юрашка, не жалей желтой отравы. Допьем и двинем с прекрасными незнакомками в нашу резиденцию. Да не забудь дать на «чай». Не мелочись. — Глазами, затуманенными пьяной поволокой, он обольстительно посмотрел на обеих девушек.

— Все будет, как надо.

— То-то же. И захвати с собой пару бутылок шампанского. Пусть знают, как гуляют потомственные русские аристократы. Даром, что ли, моя родная тетя была фавориткой великого князя, члена императорской фамилии?

…В «резиденции» проснулись только к обеду. Вокруг был сплошной кавардак, как после вавилонского столпотворения. Безумно болели головы.

— Не надо было пить шампанское, — с сожалением процедил Алик. — Надрались, как туземцы. До полной потери сознательности. Кстати, а где эти глупые кошки!

«Кошек» нигде не было — это было ясно с первого взгляда. На столе, придавленная донышком пустой бутылки из-под шампанского, лежала записка. Юраша, запинаясь, вслух прочитал ее: