Граф Никита Панин - Зинаида Чиркова

Она еще по-детски прятала роскошные рыжеватые волосы под чепец, хотя и носила платье с маленькими фижмами. Ей, как и Анне, никто не догадался отрезать детские крылышки, но она не страдала по этому поводу, уже поняла, что при дворе никому ни до кого нет дела, все заняты только собой, а уж что касается девочек, то если не вспомнила императрица об их дне ангела, значит, никто и не подскажет ей, не напомнит…

Елизавета была добра к ним, но нрав имела переменчивый. Оказав ласку или милость, она надолго забывала о человеке, если он не торчал постоянно перед глазами, поэтому придворные дамы, фрейлины и чины старались возможно чаще попадаться ей на глаза. Авось вспомнит, авось что-нибудь подарит. Она дарила часто и охотно. То рассказчице Мавре Егоровне за особо сложную и затейливую сказку, то чесальщице пяток за особое угождение, то просто так давала рубль золотом ни с того ни с сего. Подачек таких Аннушка с Машей не получали и на других, выпрашивающих их, глядели с холодностью и презрением.

К десяти утра в аллеях появились придворные. Императрица всегда ездила много и охотно, но особенно любила Царское Село, выезжала всем двором, забирала с собой фрейлин, придворных, поваров, камердинеров, бесчисленное множество слуг, мебель, посуду, ковры. Жила она здесь во дворце, а придворные должны были селиться по углам и квартирам, отчего местные старожилы сразу взвинчивали цены. Фрейлинам полагалось отдельное помещение, и все они, человек двадцать самых молодых, постоянно толклись в одной комнате, где не только удобств никаких не было, но даже и кроватей. Спали на полу, опасаясь ползучих кровопийц — клопов, которые здесь плодились в невероятных количествах.

Но за тесноту вознаграждены бывали Машенька и Анна чистым свежим деревенским воздухом, ароматами, несущимися с полей, широкими просторами до самого горизонта и очень любили эти поездки в Царское.

Сегодня было Рождество Богородицы, и весь двор отправлялся в местную приходскую церковь, чтобы выслушать обязательную службу и помолиться Святой Матери.

Аннушка и Машенька накрыли свои пышные волосы скромными платочками не в пример другим фрейлинам, разодетым в кружевные плоеные чепцы и громадные фижмы. Они знали, что в церковь женщине нельзя ходить с непокрытой головой, и строго соблюдали все обряды и обычаи…

Толпа празднично разодетых придворных усеяла все аллеи, когда из внутренних покоев показалась императрица. Маша и Аня пристроились в хвост длинной процессии фрейлин, медленно продвигавшихся за Елизаветой, и шли, опустив глаза в землю и никого не видя. Они приготовились к службе, и все их мысли сосредоточились на небесной заступнице, явившейся во сне к их матери. Они свято хранили в памяти каждую деталь ее рассказа и не уставали напоминать друг другу об этом.

Императрица вошла в ярко освещенную церковь. Темные лики образов Христа, Богородицы, святых обрамлялись золотыми и серебряными окладами и жарко горели при свете тысяч огоньков свечей. Вовсю пылало большое паникадило, спускающееся с середины купола, а вокруг основания его золотой цепи расположились святые угодники, ангелы, херувимы.

Маша и Аннушка давно знали эту церковь. Золоченый иконостас украшался старинными иконами, а резные врата напоминали кружево — так затейливо переплетались в них ветви деревьев, цветы, птицы.

Мощный бас священника потряс всю церковь: началось славословие Богородице. Ему откликнулся ангельский хор певчих, сладко и мелодично восхвалявших Небесную Заступницу. Маша почувствовала, как на глаза ее наворачиваются слезы — она всегда плакала во время службы, ангельское пение навевало на нее невыразимую грусть. Анна, напротив, была серьезна и сосредоточена, но слез не лила…

Маша утерла глаза, перекрестилась на образа и стала тихонько рассматривать убранство храма, чтобы отвлечься и не разреветься в голос, как это уже не однажды с ней случалось. Битком набитая церковь смешала людей всех званий. Больше всего тут было простолюдинок в темных платочках и темных одеждах. Словно живые цветы расцветали между этими темными одеждами наряды придворных. Но все вместе стояли на коленях, крестились и подпевали хору, молились, подхватывая слова священника. Особая атмосфера стояла в церкви, благодаря мелодичному пению.

Неожиданно Маша увидела, как перешла на другое место императрица. Никто в церкви не смел и пошевелиться, да и народу — не протиснуться. Однако Елизавета не стояла на месте и во время службы не раз переходила туда и сюда, а то и вовсе выбиралась на воздух. Так и теперь. Походив по церкви (народ почтительно давал дорогу императрице), Елизавета тихонько подвигалась к выходу. Никто и не заметил, как императрица вышла. И только Маша пошла за ней. Вдруг спросит что-нибудь, что-то понадобится…

Но Елизавета спустилась по высоким ступенькам паперти, сунула в руки сидящим нищим несколько монет и прошла от крыльца к видневшейся дорожке, заросшей травой.

Маша следила за ней глазами и только удивлялась, почему никто из высших чинов и сопровождавших императрицу статс-дам не пошел за Елизаветой. Одна, в розовом платье струящегося атласа, в плоеном кружевном чепце на голове, задумчиво шла Елизавета по дорожке и вдруг остановилась. У Маши так и замерло сердце.

Императрица постояла мгновение, покачнулась и стала медленно оседать на землю. Ноги ее подогнулись, и она раскинулась на зеленой траве, подогнув ногу и опираясь плечом о землю. Потом и голова ее откинулась на траву, и тут Маша с ужасом поняла, что не знает, как поступить в этой ситуации. Бежать — позвать на помощь? Бежать к Елизавете, спросить, чем помочь? Что делать? Она кинулась обратно в церковь, подбежала к Ане.

— Государыня упала, лежит на траве, — дернула она ее за руку.

Анна дико взглянула на Машеньку.

И обе пулей вылетели из церкви.

Возле государыни уже толпился народ. Никто не смел подойти близко, тихо разговаривали. Одна смелая старуха приблизилась, накинула на лицо императрицы платок.

И перекрестилась.

— Мертвая, что ли? — вскинулась Анна.

И убежала в церковь — звать старших, спросить, что делать.

А Маша подошла ближе, встала на колени возле Елизаветы и так стояла, не зная, как быть — снять платок с ее лица или оставить так…

Анна протиснулась к Шувалову. Он стоял на коленях, мелко и часто крестился и бил лбом в коврик, положенный возле ног.

Аннушка дернула его за руку. Александр Иванович резко повернул к ней лицо, глаз его забило мелким тиком…

— Государыня на земле лежит, — только и успела шепнуть Анна, как старик резко поднял свое грузное тело и заковылял к выходу, расталкивая молящихся.

Священник продолжал мощным густым басом возглашать славословия в честь Рождества Богородицы, а все внутри церкви вдруг заволновались, придворные вскочили с колен и бросились к выходу. В дверях образовалась давка, никто не знал, в чем дело, крики и шум заполнили храм.

Толпа выплеснулась на паперть и увидела другую толпу, стоящую вокруг простертой на земле государыни.

Александр Иванович уже распоряжался, руки его мелко и быстро тряслись, правая сторона лица дергалась в нервном тике.

Послали за лекарями. Но лейб-медика царицы Кондоиди не оказалось, он остался в Петербурге, отговорившись нездоровьем.

Бестолково бегали и суетились придворные, не зная, что делать. Гофмейстерина опустилась на колени возле государыни, пыталась дать ей понюхать нюхательную соль. Руки у нее тряслись, и флакончик с солью то и дело ударял императрицу то в губы, то в нос.

Заместитель Кондоиди француз Фюзадье явился не скоро: его сыскали где-то у местных жителей.

Когда он пришел, вокруг тела императрицы уже стояли ширмы, народ толпился в отдалении. Тут же приготовлена была кушетка. Но никто не знал, можно ли переложить царицу с земли на кушетку. Единственное, что смогли за эти несколько часов сделать — огородить ширмами…

В ужасе и смятении суетились вокруг ширм люди, охали и ахали фрейлины, сумрачно размышляли о будущем высшие придворные чины, которых забрала с собою из Петербурга государыня. У всех на уме только один вопрос: конец это или нет? И что будет? Каждый дрожал за свое место, каждый думал, куда бежать, к кому подольститься…

Александр Иванович храбро распоряжался, но и у него захолонуло сердце — а ну как это конец? Тогда на престол взойдет Петр, а Александр Иванович не всегда бывал с ним любезен. Вот уж когда отольются кошке мышкины слезы…

Фюзадье сначала долго размышлял, приоткрывая императрице веки, слушал сердце, прижав ухо к августейшей груди, наконец, решил, что самое важное дело — пустить кровь. В XVIII веке от всех болезней пускали кровь — это действительно давало облегчение в некоторых случаях. Но здесь, верно, был другой случай. Кровь капала из ноги в подставленный медный таз густая, тяжелая и сразу же застывала.