Кризис психоанализа - Эрих Фромм

Разумеется, влияние общества на формирование характера выходит за пределы стадии детства. Черты характера, наиболее полезные для данного общества, обеспечивают продвижения индивида в рамках данной экономической, социальной или классовой структуры. Эти черты «социально вознаграждаются», обеспечивая адаптацию характера индивида к тому, что считается «нормальным» и «здоровым» для данной социальной структуры[134]. Следовательно, развитие характера подразумевает адаптацию структуры либидо к социальной среде сначала через семью, затем через прямой контакт с общественной жизнью.

Здесь особую роль играет сексуальная мораль общества. Как мы указывали, значительная часть прегенитальных устремлений индивида растворяется в генитальной сексуальности. В той мере, в какой сексуальная мораль данного общества накладывает запрет на разные формы генитального удовлетворения, должно происходить усиление прегенитальных импульсов или сопутствующих им черт характера, то есть усиление оральных и анальных черт характера в жизни данного общества.

Поскольку характер определяется либидозной структурой, его черты остаются относительно стабильными. Адаптируясь к существующей экономической и социальной структуре, они не меняются с такой быстротой, с какой изменяются общественные связи. Либидозная структура, из которой развиваются эти черты, обладает определенной инерцией; требуется длительный период адаптации к возникающим экономическим условиям, прежде чем мы получим соответствующее изменение в либидозной структуре и результирующие черты характера. Это причина замедленного изменения идеологической надстройки по сравнению с экономическим базисом.

Попытаюсь применить открытия психоаналитической характерологии к конкретной социологической проблеме. Проблема «духа», то есть психической основы капитализма, представляется особенно подходящим примером по двум причинам. Во-первых, потому, что часть психоаналитической характерологии, относящейся к определению анального типа личности, оказалась наиболее разработанной, дающей представление о «духе» буржуазного общества. Во-вторых, потому что многочисленные социологические работы по этой проблеме вполне уместно дополнить новой точкой зрения.

Что я имею в виду под «духом» капитализма (или буржуазного общества)? Я имею в виду общую сумму характеров, типичных для людей в этом обществе, и их динамическую функцию. Я употребляю здесь «характер» в очень широком смысле и мог бы использовать определение Зомбарта (Sombart), данное для «духа» экономической системы. Он определяет его как «общую сумму психических характеристик, вовлеченных в экономическую деятельность, включающих все выражения интеллектуальной жизни и все черты характера, присутствующие в экономических усилиях, а также все цели, ценности и принципы, влияющие и регулирующие поведение людей, занятых этой деятельностью»[135].

Однако поскольку меня интересуют психические черты индивидов, составляющих данный класс или общество, мое определение относится не только к экономической деятельности. Более того, в отличие от Зомбарта меня интересуют главным образом не «принципы» и «ценности», а черты характера, идет ли речь об экономической деятельности или нет.

Не будем касаться и связи, существующей между буржуазным духом и протестантизмом и протестантскими сектами. Это настолько сложная область, что даже беглые наблюдения увели бы нас слишком далеко в сторону. По этой же причине не будем исследовать экономические корни капиталистического общества. Методологически допустимо описание специфического характера общества и его специфической либидозной структуры, которая является производительной силой, участвующей в формировании этого общества. Полное социопсихологическое исследование должно было бы начинаться с описания экономических условий и примеров того, как либидозная структура адаптируется к ним.

Наконец мы оставим в стороне другой сложный и много дискутируемый вопрос, имеющий отношение к истории: в какой период истории действительно можно начать говорить о наступившем капитализме и сложившемся буржуазно-капиталистическом духе? Вместо этого мы начнем с предположения, что такой дух есть и что ему присущи определенные общие проявления – встречаем ли мы его впервые во Флоренции XV века (как утверждает Зомбарт), или Англии XVII века, как у Дефо, или у Бенджамина Франклина, или Эндрю Карнеги и типичного торговца XIX века[136].

Специфическую природу буржуазно-капиталистического духа лучше всего описывать в негативных терминах, отмечая качества докапиталистического духа (например, периода Средневековья), которые он утратил. Получение удовольствия и наслаждения от жизни больше не является целью, как и удовлетворение экономической деятельностью. И это верно, говорим ли мы о мирских удовольствиях, которыми наслаждался феодальный класс Средневековья, или о «блаженстве», которое Церковь обещала массам, или о наслаждении, которое человек получал от пышных торжеств, праздников, произведений живописи и архитектуры. Считалось, что человек обладает данным от рождения правом на счастье, блаженство или удовольствие; это было подлинной целью всей человеческой деятельности, экономической или иной.

Буржуазный дух внес решительную перемену в это отношение к жизни. Счастье или блаженство перестали быть само собой разумеющейся целью. Нечто другое вышло на первое место в шкале ценностей – долг. Краус считает, что это одно из наиболее значимых различий между схоластической и кальвинистской установками: «Что резко отличает рабочий этос Кальвина от схоластического периода – это отказ первого от целенаправленности и упор на формальное подчинение требованиям жизни. Призвание к определенному виду работы больше не имело значения. Требовалась железная дисциплина для выработки глубокого чувства подчинения и долга»[137]. Несмотря на расхождение с Максом Вебером, Краус в согласии с ним писал: «Вебер был несомненно прав, когда отметил, что „примитивная церковь, мир Средних веков никогда не считали, что выполнение долга в рамках мирского призвания человека является высшей формой этической саморегуляции“[138]. Признание долга (вместо счастья или блаженства) в качестве высшей ценности из кальвинизма проходит через весь диапазон буржуазной мысли, в теологических или других рационализациях.

Еще одно изменение произошло, когда понятие долга стало центральным. Люди больше не занимались экономической деятельностью ради поддержания надлежащего традиционного жизненного уклада; приобретение собственности и накоплений как таковых стадо этической нормой независимо от того, нравилось ли человеку приобретать или нет. В литературе так много ссылаются на этот факт, что нам остается только предложить несколько впечатляющих примеров.

Зомбарт упоминает о «семейных книгах» рода Альберти как об особенно разительном примере новой ценности, придаваемой накоплениям и экономии. Вот несколько цитат.

«Бойся лишних расходов, как чумы».

«Всякая трата, которая не является абсолютно необходимой, – это безумие».

«Бережливость хороша и достойна похвалы, а напрасные расходы вызывают отвращение».

«Бережливость никому не вредит, но помогает семье».

«Бережливость благословенна».

«Знаете, какой тип людей мне больше всего нравится? Те, кто тратит деньги только на абсолютно необходимое и бережет излишек: таких я называю рачительными хозяевами»[139].

Альберти также проповедует экономию в расходовании энергии и времени.

«Чтобы не тратить зря этот ценный товар – время, – я следую следующему правилу: никогда не поддаваться лености. Я буду избегать сна до тех пор, пока не почувствую, что валюсь от усталости… тем самым я избегаю лени и сна, ставя для себя какую-нибудь задачу. Чтобы сделать то, что должно быть сделано, я составляю расписание, когда встаю утром и намечаю планы на день. Я оставляю время для всего, что предстоит сделать, планируя утро, день и вечер. Тем самым я содержу все свои дела в порядке без всяких затруднений… Вечером, прежде чем ложиться спать, я обозреваю все, что сделал в этот день… Лучше потерять сон, чем время»[140].

Тот же дух пронизывает пуританскую этику[141], максимы Бенджамина Франклина и поведение бюргера XIX века.

Тесно связана с отношением к собственности другая характерная черта буржуазного духа – важность, придаваемая частной сфере.

Частная сфера – это нечто святое; всякое вторжение в нее является тяжким преступлением. (Сильные аффективные реакции против социализма, обнаруживаемые даже среди многих из тех, кто не имеет собственности, можно объяснить в значительной мере обобществлением, представляющим собой угрозу частной сфере.)