Апогей (СИ) - Явь Мари "Мари Явь"

Его соответствие божеству спотыкалось лишь на одном пункте — всемогуществе. Захария был парализован ниже пояса, потому передвигался исключительно в инвалидном кресле и оттого крайне редко покидал границы своих апартаментов.

Однако будет большой ошибкой считать, что паралич сделал из него слюнявого слабака. Ни раньше, ни теперь слово «слабак» не могло стоять рядом с его именем. Взгляд Зевса, убедительность Цицерона, решительность Соломона: стоит пожить здесь всего пару дней и начинаешь понимать, почему на старика смотрят так, словно он некогда выкопал Тихий океан.

Наш первый разговор был долгим, полным выдержанных пауз, вопросов и уверений с его стороны. Но главная мысль нашей беседы была такова: я вернулась в лоно семьи. Для него это было радостной вестью. Для меня? Трагедией.

Когда разговор закончился, и я вышла, благословленная рукой хозяина этого места, стало ясно, что все здесь просто подхватили его песню. Люди, которых я встречала, с которыми поневоле знакомилась и общалась, повторяли вслед за ним. О мести. О ненависти. О силе истинных людей.

«Человек — венец творения» — для Захарии это было неоспоримой истиной, девизом законников.

Может, именно это выпячивание собственного «я» не нравилось мне в здешних людях и месте. Или же объединяющая их злоба, частью которой я не хотела становиться, пугала и не давала почувствовать в безопасности. А может, вместе соединились все отрицательные факторы, начиная моим побегом и кончая здешних гнусных сплетен обо мне и Амане, но я ясно поняла, что никогда не смогу назвать это место своим домом.

Отец (тот, который меня вырастил) приучил меня смотреть на мир иначе. Я не следовала его политике всепрощения, но это вовсе не означало, что теперь я готова стать так же как и все эти люди машиной для убийств. А ведь под местью Захария понимал именно это: я должна была пройти курс его невероятных тренировок, которые сделают из любого человека супермена, а потом, когда настанет час, убить ублюдка Амана во имя себя и своей новой семьи, которую сплотила череда потерь. Старик считал, что убийство за убийство — именно то лекарство, которое мне необходимо. Я молчала, не собираясь это оспаривать или же выражать бурного восторга.

— Но тебе, конечно, необходимо пока прийти в себя. Свыкнуться с потерей. С новой обстановкой. — Вспоминала я впоследствии его длиннющий монолог. — Кнут поможет тебе. О, ты не представляешь, Мейа, как он рад, что наконец-то нашел свою кровь.

От одних, одержимых генеалогическим древом, я попала к другим, но точно таким же. И если тех я не успела достаточно хорошо изучить в виду расстояния, разделяющего наши социальные статусы, то мотивы этих людей я смогла понять за какие-то несколько дней.

Я была здесь не из-за милосердия Захарии или же его родственных чувств. Он не стремился к объединению своей семьи, как пытался показать. На самом деле у меня просто был долг. И под долгом я имею в виду вовсе не месть, хотя о ней и твердили на каждом углу, а примитивное размножение. Я была чистокровным человеком — благодатной почвой для продолжения потомства.

Вероятно, какую-то неделю назад меня бы это возмутило, вывело из себя. Теперь, размышляя и приходя к такому выводу, я мысленно пожимала плечами. Пускай делают и думают, что хотят. В конце концов, я поняла, что мои попытки сопротивления всегда оканчиваются довольно трагически. Кто знает, что могло произойти после очередной такой?

На этой базе находилось чуть больше двухсот человек. Довольно много, но понимать саму эту цифру ты начинаешь лишь когда оказываешься в столовой, выстаивая очередь за своей порцией, окруженный шумом — своим злейшим врагом. С некоторых пор я полюбила тишину, хотя первые дни она казалась мучительной, потому что ставила перед фактом полнейшего одиночества. Теперь же я находила молчание приятным, оно давало пространство, свободу…

Если верить Кнуту, я здесь уже почти две недели, но время мало что для меня значит. Я ни к чему не стремлюсь, для меня каждый день — понедельник. Ничего не меняется, даже погода, ведь за эти две недели я так и не увидела неба над своей головой. Захария говорит, что выходить наружу опасно.

Мои догадки оказались верны, база действительно находилась под землей, и брат уверял, что здесь мы — в полной безопасности, ведь ее никто и никогда не найдет. Вероятно, такая паранойя была оправдана, однако отделиться от остального мира и считать всех, кто наверху, врагами… их жизнь была полна не только ненависти, но и сводящего с ума страха, отчего мне их было искренне жаль.

Кажется, они видели эту жалость с моей стороны, чуяли вызывающую инаковость, потому сторонились меня, словно боясь заразиться подобным вольнодумием. А я, видя эти взгляды, думала над тем, что эти люди чувствуют себя счастливыми просто потому что не одиноки. Что их даже не двести, а многим больше. Что эта база — лишь островок в океане, а таких островков еще целая куча. Думаю, там творилось подобное сумасшествие, поощрялась изоляция и брак только с членами твоей общины. И, наверное, на каждом островке был свой бог, вроде нашего Захарии. И того человека также считали сильнейшим законником всех времен и народов, осмелившимся однажды бросить вызов чистокровному вампиру. Убившим ублюдка, но понесшим потери, из-за чего теперь вынужден кататься в кресле до конца своих дней. А ведь именно такие байки ходили о Захарии по коридорам этой базы.

— Эй, новенькая. — Толкает меня сзади Пышка. Я до сих пор отказываюсь запоминать их имена, потому даю свои собственные. — Крис просила передать, что сегодня на тебе стирка.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Кристину, которая стоит сзади. Нас разделяет человек десять. Приветливо помахав мне, девушка демонстрирует ядовитейшую улыбку, и я отворачиваюсь.

Кристина (одна из тех, чьи голоса встретили меня в первый же день) была стервой, девушкой моего брата и завхозом по совместительству. Она распределяла обязанности между женщинами, помогая им отрабатывать свой хлеб. И я не являлась исключением. Это может показаться странным, но я не была против физического труда, хотя за год совершенно от него отвыкла. Просто кроме стирки, глажки, готовки и уборки здесь нечем было заняться. Библиотека на базе была весьма скудная, потому что тут выше ценилась физическая сила. Иногда я посещала скучные лекции, которые проводились для всех новичков, решивших вступить в ряды законников. На этом настоял Захария, решив, что время пришло, а у меня просто не было ни сил, ни желания с ним спорить. Собственно, я в последнее время была так покорна, что увидь меня сейчас Франси, наверное, не узнала бы…

Забирая из рук раздатчицы свою порцию тушенки и макарон, а также твердокожее зеленое яблоко, я отхожу, осматривая шумный зал. Я уже знаю, за какой именно стол сяду, просто мне нужно убедиться сначала, что я там буду не одна. Так и есть, потому, взяв курс, я иду вглубь огромного зала. Вперед, к дальней стене, немного левее, после чего опускаю свою поднос, садясь напротив Молчуна.

Это уже стало привычным как для него, так и для меня. Раньше он всегда сидел один, и я так не смогла выяснить почему: никто не решался подсесть к нему или же он сам никому не разрешал нарушать свое личное пространство? Думаю, первое, потому что когда я подошла к нему с просьбой позволить сесть именно за этот стол, он мне не отказал. Вообще-то, парень промолчал, и это хоть и не было восторженным согласием, но и как отказ не читалось.

И, конечно, были причины, по которым я предпочла сидеть рядом с ним, а не со своим братом, его девушкой и шумной компанией их друзей. Мне нравилось молчать вместе с Иудой. А еще он напоминал мне Франси.

Начиная ковыряться в своей тарелке, я в очередной раз думала над нелогичностью человеческой души. Моей, в частности. Все это время, пытаясь возненавидеть клан Вимур, вынесший моим родным смертный приговор, я натыкалась на необъятную пустоту. Мне не из чего было растить свою ненависть. Представляя лица Франси, Каина, главы, мадам Бланш, я просто не могла вообразить тот момент, когда они коварно решились на убийство, и с этой целью послали жестоких палачей, ожидая, когда те, выполнив поручение, приволокут меня обратно в особняк, для продолжения экзекуции.