Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Не берусь утверждать категорически, у кого впервые родилась мысль о создании Конной армии, может, сразу у нескольких человек — так подсказывала обстановка. Знаю только, что в штабе Южного фронта об этом первым заговорил Александр Ильич. И он же сделал первый практический шаг для осуществления этой идеи: придал Буденному несколько бронепоездов, а главное — усилил его 11-й кавалерийской дивизией. В отличие от основных полупартизанских дивизий Семена Михайловича — 4-й и 6-й, в которых коммунистов и комиссаров почти не было, 11-я кавдивизия формировалась в центре страны на новой организационной основе. В ней имелось много рабочих, партийцев, боевой дух ее был особенно высок.

Итак, Егоров воевал, осуществляя в трудных условиях крупномасштабные операции, а Сталин, находясь рядом с ним, учился у Алексея Ильича, как готовить и проводить оные операции. Для Сталина это была большая и важная школа, заложившая фундамент того, что проявится потом во время Второй мировой войны. Нельзя понять многие последующие решения и действия Иосифа Виссарионовича, если не учитывать того опыта, который он, до этого в основном политический руководитель, получил на Южном фронте, работая вместе с Егоровым.

Той осенью в значительной степени определилось и мое место при Сталине, те обязанности, которые довелось потом в разных вариантах выполнять до самой его смерти. Должности советника при Сталине не существовало. Да он со своим самолюбием и не потерпел бы официальных советчиков. Но ему нужны были люди, которым он совершенно доверял, мнение которых охотно выслушивал, на плечи которых мог без колебаний переложить часть своего груза. Одним из таких людей волею судеб оказался я, ставши негласным советником Сталина, в первую очередь по военным вопросам.

Повторю, что сам Иосиф Виссарионович в ту пору слабо разбирался в стратегии, в оперативном искусстве и даже в элементарной тактике. Чего уж там — с военной картой работать еще не мог — не занимался он этим прежде. А показывать свою некомпетентность, вносить дилетантские предложения, утверждать решения, суть которых не совсем понимал, Сталину не хотелось. Я же с удовольствием делился с ним своими соображениями, основанными на солидном теоретическом фундаменте и практическом опыте. Делился, естественно, когда оставались вдвоем, но, по его просьбе, присутствовал с ним на всех военных заседаниях, совещаниях. Ему, очевидно, импонировала моя молчаливость, стремление быть незаметным, держаться в тени. После трагических событий моей жизни я стал неразговорчив и вообще сторонился людей, особенно тех, которые любят задавать вопросы. Сталина это устраивало. В полном распоряжении Иосифа Виссарионовича было два ума — его собственный и мой. Любое событие, любое решение он мог оценивать, по крайней мере, с двух точек зрения.

В штабе Южного фронта, в Серпухове, Сталин бывал нечасто, точнее сказать, наездами. Проводил в Москве, в других местах по несколько дней, иногда целую неделю. Ведь будучи членом Реввоенсовета Южфронта он выполнял и другие обязанности как член ЦК партии, как народный комиссар по делам национальностей, как нарком государственного контроля. Это требовало времени. Я удивлялся: зачем на одного человека возлагать столько забот, он же просто физически не может во все вникнуть, трудиться с полной отдачей, без спешки. Людей, что ли, надежных не хватало на все должности?!

Уже в ту пору Иосиф Виссарионович, не любивший беспричинности, нелогичности, случайностей, большое значение уделял тому, как предстать перед людьми, какое впечатление произвести. Заранее обдумывал поступки, слова, жесты. Даже одеждой все заметнее подчеркивал свое двоякое положение: военного деятеля и партийного руководителя. Шинель носил солдатскую, просторную и длинную; в такую обрядил его когда-то в Красноярске бравый фельдфебель Охрименко. Привык, значит. А на голове — лохматая ушанка, какие носили обычно рабочие в Питере (молодая жена Аллилуева в Петрограде подарила). Френч у Сталина военного фасона, со стоячим воротником, с накладными карманами, но пуговицы обтянуты материей. И брюки штатские. Фуражку он тогда почти не носил, она плохо держалась на его пышной, пружинистой шевелюре. Усы не щеточкой, как у штафирок, а совсем военные, густые, подбритые снизу ровной чертой. Но вояки, особенно кавалеристы, закручивали кончики усов в стрелку, обретая лихой вид, а для Сталина это было бы слишком. Он знал меру.

Находился ли Иосиф Виссарионович в Серпухове или уезжал, при всех условиях я должен был знать, что делается на Южном фронте, какие у нас успехи и неудачи, какие распоряжения поступили сверху или отданы Егоровым; численность наших и вражеских войск, наличие боеприпасов; данные разведки, расположение госпиталей, местонахождение бронепоездов и многое, многое другое. Вопросы Сталина бывали самые неожиданные. То он просил охарактеризовать командира энского полка; то интересовался, какие силы Деникина отвлечены на борьбу с Махно; то вдруг ему требовались сведения, сколько подков необходимо отправить в 11-ю дивизию. И я всегда, вернее почти всегда, сразу и безошибочно отвечал ему, чем и тешил свое собственное честолюбие. Я жил только интересами фронта, вникая буквально во все, и Иосиф Виссарионович ценил это. Случалось так: приезжает Сталин в Серпухов, а в это время Егоров находится где-то в войсках. Мне приходилось делать обзор событий по всему фронту. Александр Ильич Егоров настолько привык к этому, что, отправляясь в путь, обязательно говорил мне, какие сведения выделить, к чему привлечь внимание Сталина.

Я был доволен своей работой, независимым положением, кругом людей, с которыми приходилось общаться. Многое перенял для себя у Егорова. Хорошим человеком оказался уполномоченный Реввоенсовета Южфронта Григорий Константинович Орджоникидзе. Интеллигентный, образованный дворянин, обладавший чувством юмора, — с ним приятно было работать и коротать минуты отдыха. А вскоре в Серпухове появился и Климент Ефремович Ворошилов. Его тайком вывез из Москвы Сталин.

Весьма неудачно сложилось у Ворошилова минувшее лето. Он формировал на Украине новую 14-го армию. Создавалась она из партизанских отрядов, из остатков разбитых полков, из добровольцев; умелых командиров почти не имела, а к военспецам — бывшим офицерам — Ворошилов по-прежнему относился с недоверием и даже с ненавистью, хотя вопрос этот был уже ясно и недвусмысленно решен партией. Ну, и никаких успехов не смогли добиться Климент Ефремович и его ближайший помощник Кулик. Всю Украину захватил враг.

Тут уж мстительный Троцкий воспользовался возможностью свести счеты с Ворошиловым. По его распоряжению в трибунале началось следствие. Ворошилова обвинили в нарушении приказов, в преступном, небрежном отношении к существующим установкам и положениям, в применении отрядно-партизанских методов командования и ведения боевых действий, что привело к поражению, к потере Украины. Вот и оказался Климент Ефремович в столице: не у дел и с нависшим над головой карающим мечом. А Сталин взял да умыкнул его подальше от Троцкого, в свою вотчину, под защиту своих войск. Тем более что знал: командующий фронтом Егоров возражать не станет — сам на ножах с Троцким.

Александр Ильич по душевной простоте, по российской щедрости своей в незлопамятству не мог не порадеть знакомому сослуживцу, совершенно не беря в расчет лютую ненависть Ворошилова ко всем дворянам и офицерам. Три богини, вечные пряхи, в военные годы, казалось, совершенно запутавшиеся в своих нитях, хаотично рвавшие их, на самом деле вполне обдуманно и хитроумно переплетали судьбы, завязывая такие немыслимые узелки, которые предстояло в будущем разрубать с болью и кровью. В Царицыне Ворошилов начал формировать 10-ю армию, а завершил формирование, создал регулярное войсковое объединение Александр Ильич. На Украине Ворошилов собрал, слепил 14-ю армию, но когда выяснилось, что остановить врага эта армия не может, командовать ею послан был Александр Ильич, который и совершил невозможное, сорвал вражеское наступление. Сдав после этого 14-ю армию Иерониму Петровичу Уборевичу, сам Егоров возглавил Южный фронт, где и нашел пристанище подследственный Ворошилов. Вот какая вытягивалась цепочка.

У нас в Серпухове Климент Ефремович сперва чувствовал себя напряженно, поглядывал выжидающе, плотно сжимал тонкие губы маленького рта, что придавало его лицу обиженное выражение. Но, приветливо встреченный Егоровым, быстро оттаял, обрел уверенность. Он даже меня узнал и поздоровался. А в Царицыне-то вроде и не замечал.

Егорову и Ворошилову было о чем потолковать и что вспомнить. Оставив их ужинать, Иосиф Виссарионович вышел со мной в соседнюю комнату, спросил шутливо:

— Николай Алексеевич, где укрыть нам этого беглеца? Чтоб Наркомвоен не дознался и чтобы с пользой для дела?

Я сразу подумал о 61-й стрелковой дивизии, которая перебрасывалась к нам с Восточного фронта и сосредоточивалась в городе Козлове. Положение в ней было, выражаясь на тогдашний манер, аховое. Боеспособностью и дисциплиной она на востоке не отличалась, к тому же, как это часто бывает, перед отправкой из нее забрали лучших командиров и комиссаров, приберегли для себя. В пути личный состав разболтался. Едва прибыла первая бригада, начались случаи прямого неповиновения. Обмундированы люди плохо, вооружение слабое. После знакомства с этой дивизией я хотел предложить Реввоенсовету расформировать ее, обратив личный состав на пополнение других, надежных соединений. Но если послать туда столь опытного командира, как Ворошилов… Даже не начдивом, а исполняющим обязанности: для этого достаточно на первых порах устного распоряжения Егорова, без утверждения Москвы. Только не обиделся бы Климент Ефремович: армиями командовал, был членом правительства Украины, и вдруг — на дивизию.