Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила

полыхающим западом, границы поэтического кругозора,

бликовавшие между родным садом и родной вселенной,

фиксируются на ориентирах, четко обозначающих ширь и даль.

Все становится на свои места:

Я не знаю, у какой заставы

Вдруг умолкну в завтрашнем бою,

Не коснувшись опоздавшей славы,

Для которой песни я пою.

Ширь России, дали Украины,

Умирая, вспомню… и опять —

Женщину, которую у тына

146

Так и не посмел поцеловать.

И похоронку принесут — ей…

Близкая гибель — рефреном, как и у всех поэтов-

сверстников, мальчиков Державы. У Когана: ―Умрем в боях‖. У

Кульчицкого: ―Упаду в бою‖. У Майорова: ―Что гибель нам?

Мы даже смерти выше‖. Чудится что-то фатальное в этих

строках. Что-то даже холодное, отрешенное в этих

констатациях. Неужто страх смерти, трепет живого существа,

которое вот-вот будет угроблено, не мучает, не потрясает, не

проникает в стихи?

Да есть же все это!

Выстрел… Еще не понимая, что это смерть, еще живое

существо падает. Кровь, отворенная пулей, стекает на снег. Под

тяжелым телом цветет проталина. Умирающий смотрит в небо

тоскующим зрачком, начиная смиряться с тем, что произошло,

он видит рассвет и звезды, видит бегущих к нему людей, видит

даже сам воздух, которым больше не дышать. Мускулы все еще

сокращаются рывками, судороги бегут по телу, слезы ртутными

каплями катятся на землю, глаза, застывая, ищут небо —

большие серые глаза…

Я освобождаю эту сцену от магии стихотворного ритма,

чтобы лучше проступила фактура. Мучительная борьба за жизнь

существа, расстающегося с жизнью. Подробно, паузно, по

―шажочкам‖. О, какая боль сквозит из этих ―ямбиков‖, какая

―пестрая‖ материя бьется, голосит, плачет в них, как медленно

умирает живое и как не хочет умирать!

Это написано о волке.

Стихи 1938 года.

На людей Майоров так и не решился перенести эту

медленную боль.

Три года спустя беда пала на людей.

Все прошлое, ―оборванное донага‖, отлетело. Обнажилась

последняя истина. Тяжелая. Простая. Нагая. Или, как любил

говорить Майоров, прямая.

Попав на фронт, он увидел это своими глазами. Увидел

неубранные, обнаженные тела наших убитых бойцов. И

почувствовал, как великая поэзия водит его пером.

147

Возьми шинель — покроешь плечи,

Когда мороз невмоготу.

А тем — прости: им было нечем

Прикрыть бессмертья наготу.

Политрук пулеметной роты Николай Майоров погиб

8 февраля 1942 года.

* * *

Из каждых ста мальчиков этого поколения

лишь троим судьба оставила шанс договорить.

Наталья Чернова

«Где мы прошли…»

Где мы прошли с обугленными ртами

И мужество, как знамя, пронесли.

Николай Майоров

1.

Он был историком. Учился на истфаке МГУ. И был поэтом.

Очень основательная, очень цельная натура Николая Майорова

во всем искала глубины, самой сути:

Вот так, храня стремление одно,

Вползают в землю щупальцами корни,

Питая щедро алчные плоды, —

А жизнь идет, — все глубже, все упорней

Стремление пробиться до воды,

До тех границ соседнего оврага,

Где в изобилье, с запахами вин,

Как древний сок, живительная влага

Ключами бьет из почвенных глубин.

Его, Майоровские, корни уходили в недра истории: к тому

путиловцу, что охранял ленинский броневик, к скифским

148

курганам и к тому древнему человеку, который, кутаясь в

«Тепло звериной шкуры», высек на скале свой первый

рисунок…

Все это образы его стихов. Он перекинул мосты из

прошлого в настоящее. Он знал: человек немыслим без памяти.

Не только своей — памяти человечества…

Приду к тебе и в памяти оставлю

Застой вещей, идущих на износ,

Спокойный сон ночного Ярославля

И древний запах бронзовых волос…

Он был историком. Но пришел час, когда он должен был

оставить свой истфак (уже заканчивал — учился на четвертом

курсе) и ехать под Ельню копать противотанковые рвы. А

любимой писал: «Я не безногий, чтобы ехать на работу». Он

добивался отправки на фронт. И добился.

Историк сам ушел вершить историю…

2.

Наш музей «Строка, оборванная пулей» третий год ведет

поиск по судьбе поэта, политрука роты 1106-го стрелкового

полка 331-й дивизии. Начали мы поиск от истоков судьбы

нашего героя, с города, где он рос и формировался. В Иванове,

на 1-й Авиационной улице (теперь улица Николая Майорова),

есть маленький одноэтажный домик , в котором провел свое

детство Николай.

Под окном этого дома трава всегда была вытоптана — здесь

собирались братья Майоровы, к ним приходили друзья,

неугомонные ребячьи голоса оглашали двор.

Школьные товарищи хорошо помнят невысокого

коренастого паренька («Мы были высоки, русоволосы…» —

Это потом, в стихах, он стал высоким», — скажет много лет

спустя его университетский друг Виктор Болховитинов).

Помнят, как подымался он на небольшую школьную сцену, кА,

волнуясь, все же решался и читал, читал свои стихи… Помнят,

149

как бережно хранила тетрадки со стихами и рисунками к ним

Николая Шеберстова старенькая учительница…

Секретарь Ивановской писательской организации Виталий

Сердюк, много писавший о своем земляке Николае Майорове,

показал нам его портрет, выполненный Николаем

Шеберстовым, и добавил: «Это наша реликвия».

Мы, разумеется, запомнили и портрет, и имя художника,

его создавшего, и встретились с ним в Москве.

Николай Александрович Шеберстов в ту пору

иллюстрировал собрание сочинений Вильяма Шекспира.

Рассматривая эти иллюстрации, мы вспомнили, как, то ли в

шутку, то ли всерьез, Николай сказал в своих стихах: «Ей не

понять Шекспира и меня…» И вот Шеберстов, который в

школьные годы начинал с рисунков к стихам Николая,

иллюстрирует Шекспира!

Подумалось: как знать, живи сегодня Майоров, каких бы

глубин достиг его талант, так щедро обещавший еще в самом

начале большого поэта…

В экспозиции нашего музея появился портрет Майорова,

сделанный рукой Николая Шеберстова. А экскурсовод Лена

Каюдина на одной из экскурсий сказала: «Друзья Майорова

считают, что на портретах Шеберстова Майоров похож на себя

больше, чем на фотографиях». — «Почему?» — удивились

экскурсанты. «На фотографиях может быть искусственность.

Майорову это не свойственно. Но есть какое-то напряжение. И

вообще фотография — это мгновение. А Шеберстов писал

портреты друга, которого хорошо знал. И на портрете — тип,

характер».

Разумеется, дороги нам и фотографии. Члены совета музея

горячо благодарны ивановскому товарищу Н. Майорова Борису

Боброву, который воссоздал мгновения из жизни Николая.

Он передал в наш музей свои негативы. Они старенькие —

пятый десяток. Но Владимир Средний сделал все, чтобы

победить возраст этих негативов. И в книге «Мы», сделанной

руками ребят, появились снимки восемнадцатилетнего Николая.

«Мы» — так по имени одного из главных стихотворений

была названа книга стихов, вышедшая через двадцать лет после

150