Криминал как основа происхождения Русского государства и три фальсификации тысячелетия - Евгений Кубякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь любому становится понятно, чего это киевляне хотели побыстрее окреститься. Конечно, представьте, твою жену или сына убивают у тебя на глазах, а ты еще должен при этом веселиться. Тут хоть христианскую, хоть сатанинскую веру примешь, лишь бы поскорее. Теперь ни у кого сомнения нет: Русь крестилась в первый же день, бегом и натощак. Почему понятно любому? Потому что это естественная реакция самозащиты. Главное — умело подтасовать факты, и человек сам придет к выводу, который от него требуется.
Гумилев применяет «идеологический прием» времен Советского Союза. Такими приемами историки постоянно сопровождали выпуск каждого пособия или учебника того времени. Например, у нас в третьем классе в учебнике сопоставлялись два рисунка: на одном крестьянин шел с плугом за лошадью, а на другом крестьянин пахал на тракторе. И назывались эти рисунки: раньше и теперь. Тогда история делилась на два этапа: до революции и после революции. Соответственно, рисунки надо было понимать так: до революции крестьяне жили плохо и бедно, потому что пахали на лошадях, а теперь живут хорошо и богато, потому что пашут на тракторах. А за все надо благодарить Октябрьскую революцию. Если бы ее не было, то до сих пор пахали бы на лошадях. Конечно, некоторым бы хотелось задать вопрос, мол, в Америке или Англии революции не было, так там что, до сих пор на лошадях пашут? Если же на тракторах, то, выходит, революция здесь не при чем? Революция, получается, и не нужна была? А учебник это как раз подтверждает.
Но составители учебника точно знали, что такой вопрос никто не задаст. Задать такой вопрос — означало усомниться в исторической справедливости партийного курса, т. е. проявить несознательность. А несознательный, значит, глупый, не понимающий советской политики. Над несознательными положено было смеяться. Причем смеяться должны были все присутствующие. Уклонение от смеха приравнивалось к пособничеству несознательным. С одной стороны, смеяться над глупым приятно, потому как автоматически превращаешься в умного, и все вокруг видят, что ты умный. Но с другой стороны, чувство собственной гадливости неприятно хватает за нутро. Смеяться приходилось над действительно умными и смелыми людьми, а иногда даже над своим лучшим другом. Но смеяться являлось обязанностью, от которой никто не освобождался.
Иногда случались казусы. Если подобный вопрос задавал мальчик, который был сильнее всех физически, то остальные мальчики побаивались начинать смеяться. Начнешь смеяться, а он тебе несознательно заедет в ухо, какой уж тут смех? Тогда на помощь приходили девочки. Их бить не полагалось, поэтому им смеяться было не страшно. К тому же для них это отчасти являлось средством мести за прошлые обиды и разбитые девичьи сердца.
Несознательность имела второй аспект. Несознательный почти приравнивался к скрытому врагу советской власти. Поэтому, насмеявшись вдоволь, надо было сдвинуть брови и сказать: «Надо к тебе получше присмотреться. Может, ты не так прост, как кажешься?»
Были, конечно, и другие причины не задавать подобных вопросов. Например, все были «охвачены» различными общественными поручениями и должностями. За такие вопросы можно было запросто «слететь» с должности звеньевого октябрятской звездочки. А расставаться с «портфелями» никто не хотел. Расстаться с «портфелем» для третьеклассника так же тяжело, как и для секретаря райкома. Лучше молча согласиться.
Есть и другие примеры. В том же третьем классе учебники объясняли, что ранние революционеры, имелись в виду всякие там эсеры и проч., очень хотели убить царя. Они не понимали, что, если они убьют царя, то помещики, капиталисты и попы поставят нового царя. И для простого народа ничего не изменится. Конечно, нам было приятно. Революционеры, пусть даже эсеры, но все-таки взрослые дяденьки. А таких простых вещей не понимали. А мы, третьеклассники, понимаем. Значит, мы умнее тех взрослых дяденек. Да что там те дяденьки? Даже Александр, брат Ленина, и тот бросал бомбу в царя. Значит, и он не понимал. Ощущать в третьем классе, что ты умнее брата Ленина, это, надо сказать, высокая ответственность. И опускаться до сомнения в правоте учебника было бы просто «низко».
Конечно, такое положение вещей влияло и на учебни-кописателей. Уверовав в свою безнаказанность, они обленились умом или, по современному говоря, оборзели. Учебники в идеологическом отношении делались все топорнее и топорнее. Лень довела до того, что учебники начали «пороть» явную антисоветчину. В идеологическом отделе ЦК КПСС тоже не оказалось людей, которые бы понимали, что такое идеология и для чего она нужна. В конечном итоге глупость победила и там, и там. Общество, ничем не скрепленное, рассыпалось само без влияния внешних факторов. А вот казенный «почерк» старых учебникописателей и сейчас прорывается наружу. Этого уже не исправить. Использование подобных «способов» характеризует подлючую натуру самих писак, но не имеет исторической ценности.
Напоминаем, что культ ведических Богов в Киеве ввел не Владимир. Человеческие жертвы для них не приносились. Утверждение, что Владимир начал уничтожать киевлян под видом ритуальных убийств, не выдерживает критики. Киевляне никогда бы такого не позволили. После первого же случая Владимиру бы самому оторвали башку.
Так что крещение проходило не так простенько и бесхитростно, как хочет представить это Гумилев.
А вот приглашение Владимиром киевлян «на крестины» вполне соответствует характеру самого крещения:
«Если не придет кто завтра на реку — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, — будет мне врагом».
Бесспорно, пришли почти все. Перед этим Владимир устроил показательное «избиение идолов», тем самым намекнул, что может ожидать нежелающих креститься. Записываться во враги князю без особых причин смысла не было. Сходить, лишний раз окунуться, не велика потеря. Но также надо понимать, что люди, вчера только услышавшие о необходимости крещения, не успели осознать происходящего. Насильственное купание в реке никак на них не повлияло и тем более не изменило их убеждений.
Учеными пропагандируется идея о том, что еще до крещения в Киеве уже было много христиан. Особый упор при этом делается на купцов. Якобы ввиду многих дальних поездок они раньше других имели возможность познакомиться с христианством и соответственно до глубины души прониклись новым верованием. Арабский писатель того времени Ибн Хордадбег описывает, что после того, как для язычников и зороастрийцев была введена повышенная ставка налога на торговлю, а для христиан и иудеев она стала вдвое меньше, все киевские купцы с пеной у рта начали доказывать, что они и есть самые настоящие христиане. Неудивительно, что, узнав о возможности «уйти от налога», на русских купцов срочно снизошел Святой Дух. Жалко, что Ибн Хордадбег не оценил их высоких религиозных чувств и в летописи назвал купцов грабителями.
Так что согласны. Да! Были купцы-христиане. Только не в том смысле, а в си-и-ильно переносном.
Есть «любители» удревнить христианство на Руси вплоть до Андрея Первозванного. Но при этом не замечают, что древность русского христианства как раз и подтачивает мнимую любовь русской общественности к нему. Если на Руси были знакомы с христианством более чем за полтысячи лет до крещения, но оно не получило широкого распространения, значит, не приняло его русское «нутро».
Многие косвенные признаки говорят о массовом сопротивлении христианизации на Руси. По неподтвержденным данным, только Владимиру пришлось стереть с лица земли около трети русских городов. Новгород на Волге, очевидно, так и не принял крещение. Хотя Лин фон Паль сообщает:
«Крещение новгородских язычников больше напоминало избиение неверных в Иерусалиме рыцарями-крестоносцами сто лет спустя. Путята крестил новгородцев огнем, говорили люди позже, а Добрыня — мечом. Более книжными словами выражается Никольский: греческий священник с крестом, сопутствуемый дружинником с мечом, проповедовал не столько религию, сколько подчинение во имя этой религии княжеской власти».
Вряд ли Новгород Великий добровольно принял христианство. Можно ли сомневаться, что остальные города крестились по сценарию, отличному от новгородского? Муром открыл ворота крестителям князя Константина, которого впоследствии назовут святым и равноапостольным только через сто лет от начала христианизации. Сообщается, что даже во времена составления «Повести временных лет» «язычники» Ростова убили епископа Леонтия, а вятичи предали мученической смерти монаха Клево-Печерского монастыря Кукшу. Уж если Болгария, покрытая византийскими войсками, подняла мятеж, то наивно считать, что Русь с ее просторами и лесами, где можно прятаться веками, мирно перенесла крещение.