Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы - Элла Вашкевич

Но что он может сделать сейчас? Что остается психологу, чей пациент давно умер? Поехать на кладбище, где в скромной могиле рядом со своей сестрой покоится Фаня Фельдман — а на памятнике значится «Фаина Раневская», и это правильно, ведь персонаж ушел вместе с автором…

Хуже всего было то, что психолог отчетливо понимал: он мог бы сделать Фаню Фельдман счастливой, мог бы избавить ее от комплексов, отравивших ее жизнь. И одним радостным человеком стало бы больше. Фаня Фельдман вышла бы замуж, у нее были бы дети, внуки… И — никакой одинокой старости, согретой лишь маленькой зловредной собачкой. И Пушкина она читала бы не собаке, а внукам, а то и правнукам…

Но психолог понимал еще и то, что если бы Фаня Фельдман переступила через порог его кабинета, он отказался бы ее лечить. Да, это было бы крайне непрофессионально, но он не мог представить, как можно было бы жить, если бы никогда не было Фаины Раневской! Мир потерял бы слишком много, слишком!

Психолог вспомнил вопрос, который Роза Скороход задала своему неудачнику-сыну: «Скажи мне, ты же умный. Скажи — за что пропала моя жизнь? Потому что я сама не могу понять…» Он знал ответ для Фани Фельдман. Потому что сам психолог считал себя человеком эпохи Фаины Раневской и точно знал, что жизнь Фани Фельдман вовсе не пропала напрасно.

Поэтому он мог сделать только одно: поехать на кладбище, рассыпать цветы по надгробию и сказать все, что понял. И может быть, неяркий луч предзакатного солнца сложится в тихую неуверенную улыбку Фани Фельдман…

Такой же, как тот, что проник через оконное стекло и уколол Психолога в глаз. Голова немедленно отозвалась острой болью, и Психолог охнул, потирая лоб пальцами. Нащупалась солидная шишка, которая все еще продолжала набухать.

Психолог крепко зажмурился, а потом резко открыл глаза. Он находился вовсе не в своем кабинете, а сидел на полу в помещении для приемов. Рядом лежал проклятый карниз, нагло поблескивая металлическими шарами, один из которых и ударил Психолога прямо по лбу.

— Хорошо еще, что обошлось только шишкой, — пробормотал Психолог, оценивая увесистость шаров.

Дверная ручка начала медленно поворачиваться, и Психолог замер. Он знал, что произойдет дальше: дверь распахнется, и в комнату вплывет Она, великая актриса, которой он поклонялся с детства…

Дверь распахнулась.

— Ой, а что это у вас тут упало? — секретарша Психологического Центра впорхнула в комнату, таща за собой шлейф приторного аромата духов. — Я там сижу у себя, на звонки отвечаю, отвечаю, а потом слышу — ка-ак бумкнет!

— Карниз упал, — буркнул Психолог.

— Ой, то-то я смотрю, что на вас что-то желтенькое! — обрадовалась неведомо чему секретарша. Она по-птичьи крутила аккуратно причесанной головкой, рассматривая неловко сидящего на полу Психолога. — А на работу вы в сером костюме приходили, я помню.

— Ну да, в сером, — подтвердил Психолог, выпутываясь из штор. — Вот он, цел и невредим. — Он продемонстрировал слегка измявшийся в борьбе с карнизом серый костюм с тонкими черными полосками. — И даже галстук на месте.

— Да, галстук — это очень важно, — подтвердила секретарша. — А что, карниз теперь так и будет на полу лежать?

— Конечно будет! — рявкнул Психолог. — Если вы не позвоните и не вызовете мастера. Пусть придет и повесит на место.

— Сейчас позвоню, — прощебетала секретарша, упархивая в дверь. Общаться с различными мастерами, рабочими и сантехниками ей нравилось больше, чем с сотрудниками Психологического Центра. Психологов девушка побаивалась. Ей казалось, что взгляды у них слишком пронзительные, что они могут влезть прямо в голову и узнать все-все мысли, даже самые тайные, которые страшно доверить близкой подруге. Правда, именно у этого психолога было два неоспоримых достоинства: он был молод и холост. Поэтому секретарша решила, что нужно будет попробовать подкормить его салатиками и свежими булочками. Чем бесы не шутят, а вдруг и получится… К тому же у него есть собственный кабинет!

А Психолог, не зная о планах секретарши, уныло складывал яично-желтые шторы на подоконнике. Он уже понял, что его знаменитая пациентка не придет. Совсем. Он никогда ее не увидит, разве что на экране. И от этой мысли было невыносимо грустно, тоскливо и очень хотелось плакать…

Послесловие

Мелкий моросящий дождик сопровождал Психолога на Новое Донское кладбище. Через водяную пыль, висящую в воздухе, пробивались редкие солнечные лучи, и Психологу казалось, что это начинают зажигаться огни рампы, заливая все вокруг неправдоподобным, слишком красивым светом. Тем самым светом, который, как хороший микроскоп, увеличивает недостатки, позволяя их рассмотреть, определить и классифицировать, но также способен помочь разглядеть и достоинства, заставляя их радужно играть, подобно бриллиантам. В этом свете было то неуловимое «слишком», которое делает актерскую игру правдоподобной, превращает дерюгу в бархат, а стекло — в драгоценные камни. И вот уже не старый пыльный платан склоняется над кладбищенской дорожкой, а дивной красоты экзотическое растение, сверкающее свежими листьями, приветствует посетителя, указывая путь.

Психолог прошел мимо будки охраны, свернул на дорожку, протянувшуюся вправо от Центральной аллеи кладбища, дошел до первого поворота налево.

— Это где-то здесь, — сказал он себе и зашагал по блестящему от водяной пыли асфальту, внимательно вглядываясь в надгробия.

Слева от дорожки заметил простую плиту черного гранита, на гладко полированной поверхности которой были выбиты золотистые и белые, некрашеные, буквы: Фаина Георгиевна Раневская, Народная артистка СССР, 1896–1984, Изабелла Георгиевна Аллеен… Может, там было написано что-то еще, но весь низ плиты был закрыт цветочными букетами. Рядом с памятником прикорнула маленькая бронзовая собачка — грустная дворняжка с лохматым хвостом и вислыми ушами.

Психолог вздохнул. Почему-то он ожидал более монуметального, более торжественного памятника, а не банальную гранитную плиту в сочетании с простым земляным холмиком, усаженным цветами. А потом вдруг понял, что иначе и быть не могло. И дело вовсе не в стоимости памятника или одиночестве актрисы. Но всю жизнь она играла простых, понятных, близких и знакомых людей, и памятник на ее могиле должен быть так же прост и понятен, как и ее персонажи. Он просто обязан быть обыденным, иначе — напрасно ее персонажи заставляли людей плакать и смеяться, заглядывать в самые потаенные уголки души, видеть там свет и тьму. Эта могила — такая же часть персонажа, как и неизменная папироса… В ней нет пафоса, в ней только то, что должно быть: неизбывная тоска.

— Сколько цветов, а в аптеку сходить некому, — грустно улыбнулся Психолог, глядя на букеты, принесенные почитателями актрисы к ее последнему дому. — Ты тоже об этом думаешь, Мальчик?

Следуя за внезапным движением души, он отделил от своего букета две гвоздики и положил их перед бронзовой собачкой. Песик заслужил подношение. Ведь он был единственной близкой, родной душой последние годы актрисы. Он терпеливо слушал стихи Пушкина по ночам, бодро облаивал всех, кого считал врагами любимой хозяйки, в конце концов, он любил ее — преданно и верно, и единственный из всех знал о ней правду. Эта маленькая дворняжка, которую все считали зловредной и испорченной собачонкой, знала то, что не знали и не видели другие: хозяйкой Мальчика была не Фаина Раневская, а Фаня Фельдман, и именно ее пес любил всеми силами своей собачьей души.

— Уж тебя-то она не смогла обмануть, правда, Мальчик? — сказал Психолог. — Животные видят человека насквозь. Через все маски, роли и комплексы.

Ему показалось, что бронзовый лохматый хвост слегка шевельнулся.

Психолог рассыпал гвоздики по холмику, постоял немного молча, стирая с лица то ли дождевую морось, то ли слезы.

— Прощайте, Фаина Георгиевна, — выговорил наконец. — Вы были отличной пациенткой. И если вдруг… когда-нибудь… В общем, клетчатый плед я положил в шкаф. На всякий случай…

Он повернулся и пошел по мокрой асфальтированной дорожке к выходу, а моросящий дождик упрямо шел за ним, то обгоняя, то слегка отставая, и крупные капли, собирающиеся на листьях деревьев, иногда падали к его ногам. Одна, особенно большая, вдруг шлепнулась Психологу на нос.

— Вот же бесовское отродье! — рассердился Психолог, смахивая воду с лица.

Откуда-то послышалось насмешливое хихиканье, и издали донесся звук разбивающегося стекла.

Примечания

1

Раневская цитирует стихотворение «Дурнушка» С.Я. Надсона, 1883 г.

2

Имеется в виду сатирическая комедия Владимира Маяковского «Клоп», написанная в 1928–1929 годах.

3

Речь идет о Натане Менделеевиче (Владимире Германовиче) Богоразе, революционере, выдающемся этногеографе, лингвисте, североведе и писателе. Богораз был гимназическим товарищем Чехова.