Новый Мир ( № 12 2012) - Новый Мир Новый Мир

вздрогнут слепым узнаваньем,

только доверься, поверь...

Что теперь?

Осиновый кол тысячелетья изогнул лебединую шею

и скользит по обманчивой глади всё тех же болот.

Ничего не меняется, всё изменилось,

хлещет кровь лицедейская наравне с настоящей, —

мудрено различить.

Чудодейственной мазью удобств

заживляются раны.

Исполняется танец искусств

с мастерством непосильно ненужным.

Что мы можем понять в этих сложных изысканных “па”?

Наш мышиный народ со времён летописца последнего Кафки

остаётся всё тем же:

те же страхи гнетут, тот же труд неизбежный,

так же морщим мы лбы в непосильной попытке постигнуть

всё, что чудом выходит за рамки насущных забот,

разве что нас теперь искушают

океаном отборных прозрений, —

только щёлкни заклятием клавиатуры,

но у нас ни охоты, ни сил,

нас мутит от опасных просторов,

нам бы вырыть нору и дожить, как придётся...

Но и там что-то мерзкое слабо скребётся:

тщетность, злобный зверёк, нападает врасплох,

прогрызая бессонницей ласковость ночи.

Мы на месте бежим, коготками царапаем стены.

Эту скоропись страха лишь родственный ужас прочтёт.

Ничего, она скоро сотрётся.

              Памяти друга

Ты продолжаешь путь,

идя на год впереди,

словно включаешь суть

того, что произойти

должно в этой вязкой тьме,

будущим что зовут:

чей там глумливый смех,

где притаился Брут?

Возишься на чердаках,

в пыльных кладовках старья,

“будущее в руках

прошлого” — говоря.

Словно включаешь свет,

нам подавая весть.

Как так, тебя нет?

Мы, что ли, есть…

              Ворона Гоголя

Всех — в смех,

всех — в смех,

всех — в смех.

           Грех.

Грех — страх,

грех — страх,

грех — страх.

           Прах.

Прах — смех,

прах — грех,

прах — страх.

           Крах.

              Город

Город по пояс в воде,

в полуокружность

арки небесной продет,

что ещё нужно?

Дышит, вживляя в Неву

сеть капилляров.

Просто бродить по нему,

быть с ним на пару,

стиснутой силой домов

зренье ломая.

Жизнь не нашла себе слов, —

будет другая.

Только б и в новой навек

город продлился,

только б изгиб этих рек

в ней повторился,

только б совпала и там

сердца кривая

с тем поворотом к мостам

рельсы трамвая,

только бы впрок запасти

зёрна поживы, —

всласть побродить и уйти

в сход перспективы.

             *      *

                 *

слышен шорох сухой: машины

о шоссе вытирают шины

с безрассудным пылом наката

устремляются в щель заката

где-то там Земля оборвётся

из откуда куда несётся

затрудняется воздух синий

фонари выгрызают клинья

и наотмашь бросают крохи

кустарнику в переполохе

подступает пора разлуки

отовсюду тянутся руки

в бархат ночи тебя пеленают

в реку мертвых ладью опускают

и пускают по водной глади

оставляя живое сзади

по теченью вдоль сонных склонов

беспросветным путём фараонов

на лицо надевая маску

с выраженьем бесстрастной ласки

подстилая под ноги небо

где поётся и плачется немо

След гвоздя

Матизен Виктор Эдуардович родился в 1949 году в Ленинграде. Окончил мехмат Новосибирского университета и киноведческий факультет ВГИКа. Автор математических исследований, многочисленных публикаций по вопросам кино и книги рассказов о школе “Жизнь шкрабов” (М., 2006). Президент Гильдии киноведов и кинокритиков с 2003 по 2011 год. В 2009 году исключен из Союза кинематографистов России за критику руководства. В настоящее время — кинообозреватель “Новых Известий” и преподаватель математики. Живет в Москве.

Давным-давно, в памятные мало кому времена, один ученик принес в школу привезенный отцом из-за границы альбом абстрактной живописи и на перемене показал одноклассникам. Те, никогда не видавшие ничего подобного, столпились и стали разглядывать картинки. Прозвенел звонок, и на урок пришел студент, подменявший заболевшую математичку. Взглянув на кружок по изучению живописи, он произнес фразу из популярного тогда фильма Элема Климова “Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен”, который по недосмотру цензуры был выпущен на экраны:

— А чё это вы тут делаете, а?!

Ему показали обложку с “Черным супрематическим квадратом”.

— Нравится? — полюбопытствовал студент.

— Интересно. Только этот вот квадрат — ерунда какая-то. Пишут про него так, как будто это “Последний день Помпеи”. А ведь эдак каждый может намалевать! — сказал ученик, который принес альбом.

— Каждый может, да не каждый догадается, — заметил студент, почесав в затылке. — И не каждый посмеет выставить. А Малевич посмел. Да еще, поди, в правильный момент...

— А если бы он выставил черный круг? — вдруг спросил второй ученик.

— Круг?! — Студент призадумался еще на секунду. — От круга, может, еще больше шума было бы. Порочный круг. Роковой круг. Заколдованный круг. Круг судьбы. Круг ада. Сколько об этом понаписать можно — жуть берет…

— Так это что же, если любую фиговину выставить в подходящее время в подходящем месте и понасочинять всякой фигни, ее будут считать произведением искусства? — удивился первый ученик.

— Попробуйте на досуге, — сказал студент, приподняв правую бровь в знак того, что оценил формулировку. — А сейчас нарисуйте квадрат, впишите в него круг, перечеркните накрест диагоналями, впишите в один из образовавшихся криволинейных треугольников еще один круг и скажите мне, во сколько раз его радиус меньше радиуса первого круга. Поняли задачу?

— Давай, что ли, в самом деле попробуем? — сказал первый ученик второму после уроков. — Только вешать где? В картинной галерее нам это шиш сойдет...

— Чем тебе тут плохо? — Второй обвел взглядом стены кабинета литературы, где висели портреты классиков.

— А повесим что? — спросил первый.

— Был бы гвоздь, а что повесить — найдется, — ответил второй.

— Еле выпросил, — сказал первый, вернувшись из кабинета труда с гвоздем и молотком. — Кажись, у них уже и гвозди кончились. Как в фильме “Коммунист”, который на днях по телику показывали.

— Враг вступает в город, пленных не щадя, — оттого что в кузнице не было гвоздя, — вспомнил второй. — Ты повыше вбивай. А то спионерят будущее произведение искусства. Залезь вон на стул и давай…

Стул в кабинете был один — учительский. Первый ученик постелил на сиденье черновик, встал на него и забил гвоздь по соседству с портретом Маяковского, официальный титул которого, Великий Поэт Социалистической Революции, был сокращен старшеклассниками до ВПСР по аналогии с бытовавшим тетраграмматоном ВПЗР [1] , обозначавшим Льва Толстого, портрет которого висел неподалеку.