Львиное Око - Лейла Вертенбейкер

— У тебя грязное воображение, — ответил Хайме, и Талла снова расплакалась.

— Но я хочу, чтобы ты взял ее. Ты же сам сказал, что скульптура тебе нравится, — запротестовала Герши. — Я хочу, чтобы все были счастливы.

— Тогда спасибо, — с поклоном поднялся Хайме. Взяв произведение искусства из рук Герши, он отвернулся и раздвинул тяжелые портьеры… Был час, когда мрак постепенно сменяется самым темным оттенком синего цвета, — предрассветный час, когда умирающие испускают дух, когда ночь терпит поражение. Открыв окно, Хайме оттолкнул от себя скульптуру. Не задев балкона, она упала вниз. С улицы послышался вопль, потом крики и мужской голос, зовущий полицию.

— Полиция! — закричал что есть мочи и я.

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Наши гости были из тех, кто не вызывает, а избегает полицейских.

— Уходите! — скомандовал я, размахивая руками. — Живо! Вот сюда.

Повинуясь моим распоряжениям, гуляки не стали мешкать, а торопливо забрали свои подарки и вслед за мной прошли через спальню и спустились по наружной лестнице. Я сказал шепотом, чтобы они не шумели, и велел двум девушкам проводить Таллу, шатавшуюся под тяжестью подарков, которые надавала ей Герши, но оставить их отказывалась. Во дворе появились жандармы. Из открытой двери консьержки на них падал желтый свет. Гуляки, успевшие спуститься, спрятались в тени и прижались к стене, а те, кто находился на ажурных ступенях, застыли как статуи.

Мадам Шенне, которая хныкающим голосом заявила, что крепко спала и не слышала никакого шума, провела flics[33] через двор по парадной лестнице. Вся наша шатия-братия тотчас исчезла из поля зрения.

— Входите же, господа, — услышал я призывный голос Герши, доносившийся из прихожей. Это был голос беспомощной женщины, обрадованной появлением стражей закона и порядка. Величественным жестом она пригласила жандармов в гостиную, где царил невообразимый хаос.

— Мадам Мата Хари, — произнес я по-отечески, в то время как она с деланным ужасом осматривала комнату. — Что натворили!..

Я лихорадочно думал, как найти выход из положения, но на выручку мне пришла Герши, хотя она и была пьяна.

— Ах, эта молодежь, — проговорила она грустно-снисходительно. — Студенты! Они восхищаются моим искусством и часто врываются ко мне в дом. Я сожалею, господа. — Она говорила так убедительно, очаровательно сжимая пальцы рук и всем своим видом выражая огорчение, что я и сам поверил ей.

— Так, так. — Самый старший из полицейских поджал губы. Потом достал блокнот. — Не назовете ли несколько фамилий?

— Пожалуйста, — ответила Герши. — Позвольте представить вам моего импресарио, месье Лябога. — Затем, прижав ладонь ко лбу, чуть покачнулась и беспрепятственно вышла из салона.

Все сложилось как нельзя лучше. Ведь я был представителем той буржуазии, к которой они относились с почтением. Сделав вид, будто личности «студентов» мне неизвестны, я начал дискуссию о том, куда идет нынешняя молодежь. (Дурные цели. Распущенность. Безумные идеи.) Мы с господами фараонами даже подружились. Что же касается искусства мадам, которое так разожгло этих недоучек, я стал подчеркивать сакральный характер ее танцев, ее приверженность древним формам, а потом пощекотал им нервы, сделал краткий экскурс в область обнаженной натуры.

Вновь наполнив бокалы, мы согласились, что настоящие мужчины понимают такие вещи. А в университетах — одни дикари.

Потом Григорий, которого и во сне преследовали кошмары, издал дикий вопль. Не знаю, какой черт ему приснился, но весь дом тотчас превратился в ад. Мне ничего не оставалось, как проводить стражей закона в спальню.

Они лежали, их темные кудри переплелись — нимфа в нижней юбке и сатир в чертовой коже. Рука Герши лежала на его груди, как бы защищая его, ресницы ее были опущены, как опахала. Он уже сник, и оба дышали ровно в унисон.

Кто поверит, будто Григорий покончил с собой вовсе не от любви к Мата Хари?

XIV

ЛУИ. 1905 год

Париж в августе. Каждый квартал — это собственная загородная резиденция. Буколические ранние вечера, тучи насекомых. По утрам, выметая на пустынную улицу пыль, проникшую в окна, зевают домохозяйки. В полдень можно, не держась за руль, проехать по всей площади Согласия на велосипеде. Влюбленные допоздна сидят в парках и общественных садах. Заслышав удары барабана или звон колокольчика, они уходят на набережную.

В сентябре, после завершения выставки автомобилей в «Гранд Палэ», начинались наши гастроли в театре «Олимпия». Мата Хари должна была стать сенсацией. Но это еще не давало гарантий на успех и новых ангажементов.

Ее разоблачение должно было осуществляться по-королевски, чтобы не произвести шокирующего эффекта; а танцы исполняться в подчеркнуто сакральной манере, чтобы оттенить их сексуальность. Я работал день и ночь, подгоняя портных, внося изменения в декорации и костюмы. Подбирая музыкальное сопровождение, я уволил двух композиторов, зато третий заломил непомерно высокий гонорар. Впервые в жизни я не считался ни с какими тратами. Ведь мюзик-холлы любили ее, спорили из-за нее, «сливки общества» открыли ее (как будут открывать теперь кого-то еще). Перспектива остаться без работы нам больше не угрожала. Нельзя, чтобы Герши обманула надежды буржуа на осуществление их мечты.

Герши делала все, о чем я ее просил, но ей недоставало той особой трепетности и целеустремленности, которые были свойственны моей любимице. Сначала меня это даже обрадовало. Пусть отдохнет и развлечется. Зато потом, когда придется выкладываться, ей будет легче добиться своего.

А мне бы следовало встревожиться. Моя девочка утрачивала свой характер. Эту опасность я не предвидел и поэтому не прилагал никаких усилий к тому, чтобы предотвратить беду.

Оба Валлона оставались в городе и по пятам преследовали ее. Возникла довольно пикантная ситуация, а такого наблюдателя, как я, она не могла не развлечь. Оба были ничем не примечательные, крепко сбитые, до комического похожие друг на друга, буржуа. Среднего роста, в меру румяные. Среднего размера носы, возвышающиеся над одинаковой формы усами. Одинакового размера туфли. Даже манеры у них были одинаковые. К примеру, оба начинали разговор одними и теми же словами: «Ну. Ах. Однако…», и оба, заканчивая фразу, взмахивали фалдами фрака. После вечеринки у нее на квартире, окончившейся приходом полиции, Герши стала выказывать явное предпочтение им обоим. Мы часто спорили с нею касательно ее выбора.

— А почему не дю Ман? Он в два раза красивее твоих провинциалов, вместе взятых.

— Это модные панталоны. А ты сноб, — отрезала Герши.

Я сказала, что возражаю против такого обвинения. Я стал изгнанником по своей воле. Но если вы хотите знать правду о Мата Хари, то я должен рассказать и о себе. Моими предками были Валлоны (а не дю Маны), но мы, парижане, презирали своих лионских родственников.

— Эмилиана д'Алансон или Коко Марньер обменяла бы шесть Валлонов на одного дю Мана…

— Пускай они забирают и его себе, — сказала надменно Герши. — Я не кокотка, мой друг. Я не меняю своих мужчин, как драгоценности, и не нахожусь на содержании! Мата Хари — артистка. Я выбираю себе того, кто мне нравится. Кроме того, у меня больше никого нет.

— Ну что ж, мадам Артистка, у вас довольно странные вкусы: сегодня у вас папаша, завтра — сын.

Герши сидела за туалетным столиком, аккуратно подкрашивая веки. Со свойственным ей инстинктом она применяла чуть меньше грима, чем знаменитые кокотки, но и днем заботилась о своей внешности. Ведь без грима у нее было совсем детское лицо. Завершив макияж, она встала, взмахнув юбками.

— Странно, не правда ли? — Она улыбнулась, посмотрев на себя в зеркало. — Роже похож на пожилого мужчину, а Габриэль смахивает на мальчика. Мне нравятся оба.

— Будь осторожной, Мата Хари. — Слова мои прозвучали так сурово, что она обернулась.

Конечно, все ситуации, в которых замешаны члены одной семьи, потенциально взрывоопасны, но о чем я мог предупредить Герши? Она умела обращаться с мужчинами не хуже дипломатов высшей пробы. Умела утешать, льстить, отказывать в своих милостях с удивительным тактом и обладала особым талантом — не ущемлять их гордость. По существу, я не чувствовал приближения грядущей катастрофы, но мне было как-то не по себе. Так я ей это и сказал.

Суеверная, она нахмурила брови и взяла в руку гладкий камень, который называла счастливым амулетом и всегда носила с собой.

— Не надо, — произнесла она умоляюще, сжимая пальцами камень. — Мне так хорошо живется.

В том-то и дело. Именно этим и объяснялась перемена в ней. Наряженная по последней моде, она покидала свои роскошные апартаменты и вместе с Роже Валлоном отправлялась кататься на роликовых коньках на каток, расположенный на улице Сен-Дидье, на пикник, велосипедную прогулку или на ярмарку. Габриэль Валлон чаще всего увозил ее по вечерам. Думаете, в ресторан Максима? Вовсе нет. По ее настоянию они отправлялись в пивные и таверны, где она заказывала много блюд, съедала большое количество картофеля и завязывала дружеские отношения с владельцами этих заведений. Или в дансинг-холлы, где они с Габриэлем нередко выигрывали призы за лучшее исполнение танца — какую-нибудь безобразную куклу или огромную коробку дешевых карамелек. Ее вполне можно было принять за продавщицу из шляпного магазина.