Подлецы и герои - Александр Афанасьев

Государя тогда обвиняли и патриоты, многие в те дни поехали в Сербию добровольцами. Обвиняли в том, что не пришел на помощь братскому славянскому народу. Но Государя можно было понять – он, самодержец, монарх – как он мог помогать террористам! Как он мог помогать «Черной Руке», когда ее руководитель Драгутин Дмитриевич открыто заявил: «Профессия монарха дает слишком много прибыли, поэтому монархи должны платить народу высокие налоги своей кровью»?[62] Сами того не понимая, горе-патриоты толкали страну, и без того разъеденную изнутри уже упомянутой ненавистью, на путь, ведущий в пропасть.

Сараевское покушение закончилось ничем. Убийц заковали в цепи и казнили – уморили голодом. Дмитриевич скрылся – его найдут и расстреляют потом, много позже. Расстреляли еще многих, подавили пару не слишком серьезных бунтов, но самого главного, того, на что рассчитывали организаторы сараевского убийства, не произошло.

Мировая война обошла Сербию стороной, все бои разгорались либо севернее – во Франции, либо много южнее – на Востоке и на Африканском континенте. Как было во все времена, белградский котел находился на жарком огне и с намертво закрытой крышкой. В Сербии можно было оглохнуть от стрельбы – стреляли все: мужчины, женщины, дети, весь сербский народ проводил все свободное время в тирах, готовясь к войне. Уже не рассчитывая на предавшую их Россию, сербы связались с куда более опасными людьми – Всемирный конгресс масонов двадцать пятого года прошел не где-нибудь, а в Белграде[63]. От пуль сербов погиб молодой император Карл, племянник Франца Фердинанда, в том же двадцать пятом году. Но он был так слаб и настолько ни на что не влиял, что никто особо и не обратил внимания на его смерть, никто не покарал сербов за очередное убийство. Тем более что и за сараевским злодеянием все явнее вырисовывалась картина его реального организатора – Великобритании!

Но сербская проблема была. Ее пытались решить разными способами. Например, еще при Франце Иосифе австро-венгры перестали закупать у сербов свиней, считая, что таким образом подкосят их экономику. Но сербы закупили оборудование для консервирования и стали поставлять свою свинину даже в Североамериканские Соединенные Штаты. Проблема Сербии была постоянным нарывом на теле Австро-Венгрии, и после того, как Франц Иосиф бездарно упустил германизированную, совращенную младочехами Богемию, второго такого позора венский престол допустить никак не мог.

Решилось все в тридцать седьмом. Опасались только одного – России. Как-то очень вовремя, когда император Михаил был уже при смерти, произошло неудачное покушение на императора Австро-Венгрии Эрнста[64]. В отличие от прочих представителей Габсбургов, предпочитавших «править, не правя», этот отличался умом и долей необходимой правителю жестокости. Он наконец-то сделал то, что давно следовало сделать, – превратил дуалистическую монархию в триалистическую. Но третьими стали не сербы, а их злейшие враги – хорваты. Тогда же возникло усташество – радикальное националистическое движение хорватов, весьма схожее по своим постулатам с итальянским фашизмом. Давно известно, что фашизм возникает там, где государство слабо, а народ унижен. Но здесь было еще хуже – власть не только не препятствовала хорватскому фашизму, но всемерно попустительствовала ему. Приложила свою руку к происходящему и Римская католическая церковь – Папа Пий одиннадцатый прилюдно благословил руководителя усташеской организации Анте Павелича на распространение католичества среди заблудших православных сербов. Какими способами это дозволялось делать – поглавник[65] Павелич не уточнил…

Все тридцатые годы на территории Сербии шла война. Об этой войне не принято вспоминать, о ней нет ни строки ни в одном учебнике истории, но она была. Война жестокая, тайная, беспощадная, необъявленная. Вся территория между Белградом и Загребом, усташеской столицей, была зоной войны. Редкий день обходился без стрельбы, а ночью полноправным хозяином югославянской земли становился ужас. Никто не напишет о тех временах правду, никто не вспомнит, кто умер под пытками и в чьем подвале, кого растворили в кислоте, кого закопали в безымянной могиле. Правда тех времен лишь одна – погибших были не сотни и даже не тысячи. Десятки тысяч нашли ужасную смерть в той бойне, и убивали друг друга представители одного народа – но с разной верой. Только с мрачными средневековыми временами Реформации и борьбы с ересями можно сравнить те годы – когда в некоторых селах не оставалось ни единой живой души…

Но задачи, ставившиеся перед поглавником Павеличем в Ватикане и Вене, так и не были выполнены. Сербы упорно сопротивлялись, отвечая смертью на смерть, пулей на пулю. Весь народ ушел на войну, не видя в ней конца, но алкая победы.

И тогда Габсбурги пошли ва-банк…

– Пуцают!

Вот ведь пацаны! По двенадцать лет, а то и десять – с биноклями сидят на крышах, которые еще остались целыми. Сколько же их полегло под снарядами – ведь когда падает снаряд и рушится дом, шансов почти нет. Но сидят. Не сгонишь.

– Доле![66] – истошно крикнул кто-то.

Крепость на другом берегу, снаряду всего-то – через Дрину перелететь. Четники едва успели повалиться навзничь кто где был, как страшный удар сотряс землю, выбил воздух из легких, перехватил дыхание. Восьмидюймовка, главный калибр Землины, крупповские осадные орудия прямой наводкой – по городу, в котором и так мало что осталось после семи дней боев. Обстрелы начались еще вчера, когда усташи поглавника Павелича так и не смогли форсировать Саву, хотя пытались, и не раз. Сейчас-то точно смогут – вот только останется ли что-либо на том берегу – вопрос…

– Пуцают!

Содрогается земля, что-то рушится со стоном, как будто погибает живой человек. Совсем рядом…

– Пуцают!

Да сколько же у них снарядов? И сколько они собираются так стрелять? Почему они не выходят в открытый бой! Ведь их же больше в несколько раз. Ах да… боятся… Боятся, потому что сербы намерены стоять до конца. И значит, вода в Саве еще долго будет красной. Красной от крови, пролитой за Сербию…

– Пуцают!

На сей раз хрястнуло так, что четник Милан Митрич, пулеметчик одной из чет, и впрямь подумал – все. Снаряд весом с полтонны лег где-то совсем рядом, и от его разрыва земля не просто содрогнулась – она подпрыгнула, ударив в грудь с безумно свирепой силой. Рядом что-то рушилось, хрустко, ужасно медленно, было нечем дышать от гари и пыли, что-то колотило по спине – падало поднятое разрывом.

Вот и все… Матерь Богородица…

– Митрич! Митрич, где ты?!

Что-то, что навалилось на спину, вдавив его в жидкую, мерзкую грязь улицы, вдруг перестало давить на спину, куда-то исчезло. Милан попытался вздохнуть, от недостатка кислорода уже круги перед глазами, хватанул воздух – и надсадно закашлялся…

– Жив?

– Живе… – слова продрались через пересохшее горло.

– На, испей!

Вода во фляге была теплой и грязной, омерзительно воняющей какой-то тиной – но для пересохшего горла это был бальзам.

– Поднимайся! Сейчас усташи пойдут!

– Живео Сербия! – крикнули совсем рядом.

Слава Божьей матери – пушки Землины не могут стрелять постоянно, от таких снарядов велик износ ствола, орудие при интенсивной стрельбе может даже разорвать. Поэтому так и воевали – сначала обстрел, потом в атаку шли усташи – те, кто к этому моменту оставался в живых. Впрочем, и защитников Белграда оставалось в живых уже немного…

Пейзаж по сравнению с тем, как Митрич видел его последний раз, сильно изменился – по левой стороне снаряд угодил прямо в дома, оставив на их месте дымящиеся развалины. Улицу застилал дым – что-то горело.

– А-ха… Они по усташам попали! Живео Сербия!

– Живео Сербия!

Действительно – горели танки. Вернее, не танки, а танкетки всего лишь с одним крупнокалиберным пулеметом, против настоящего танка такая танкетка продержится, дай боже, минуту. Но против мирняка, для подавления волнений, такой танк в самый раз. И эти танки передали хорватам – а два из них сейчас горели, в одном уже сорвало башню, второй завалили обломки рухнувшего дома. Прямо посреди улицы – огромная воронка. Угодили пушкари австрийские, угодили – теперь тут не пройдешь, не проедешь, лучшего дополнения к баррикаде и не придумаешь.

Совсем рядом, перед баррикадой, валялся труп – непонятно, серб или усташ. Даже не труп – а что-то напоминающее мешок. Грязный, бесформенный мешок.

– Обходят! Левее обходят!

– За мной!

Дом еще не рухнул, хотя был ранен, и ранен смертельно, даже попадания рядом, не прямого, хватит. Трещины в полу, в потолке, в стенах. Один за другим четники исчезали в проломе окна первого этажа, придерживая оружие – в основном трофейное, взятое с тех же усташей.

Сломанная мебель, перекошенный дверной проем…