Новые туфли хочется всегда - Лина Дорош

Почувствовала себя абсолютно здоровой, но без сил. Еще вспомнила, что ушла с обеда с кривым лицом, выражающим невнятную эмоцию. Утерла слезы, умылась и вышла на улицу. Матвей так и сидел за столом. Водка стояла на столе, но он не пил. Его глаза погрузились куда-то в глубину его мыслей. Он не среагировал на мое появление.

– Я хочу выпить, – чтобы меня услышали, громко поставила свой стакан перед ним.

Он очнулся сразу, молча налил в рюмки водку.

– Я хочу выпить за то, чтобы мы опять смогли говорить глупости, шутить и дурачиться, – выпила залпом, не дожидаясь его реакции, – иначе все эти разговоры и мои слезы зря.

– Ты плакала?

– Да.

– Почему?

– У слез одна причина – дурь. Другой не бывает.

– Не ждал от тебя такой реакции.

– Почему?

– Знаешь, ты производишь впечатление очень счастливого и легкого человека, – Матвей положил голову на стол.

Лицо у него стало очень детским. Я провела указательным пальцем по его бровям. Сначала по левой. Потом по правой. Медленно, будто рисуя чайку. Матвей закрыл глаза.

– Знаешь, раньше, когда я видела счастливого человека или счастливую пару, мне хотелось узнать, в чем секрет их счастья.

Матвей слушал с закрытыми глазами.

– А сейчас?

Я еще раз нарисовала чайку.

– А сейчас я боюсь спрашивать.

Он открыл глаза.

– Почему?

Теперь я положила голову на стол, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Потому что боюсь узнать эту самую цену.

– Почему?

– Не уверена, что захочется ее заплатить.

Матвей молча смотрел мне в глаза.

– Выход есть?

– Есть, – с трудом оторвала голову от стола, – не знать. Лучше уж ее не знать. Платить, не думая, тогда есть шанс его, это счастье, получить.

Матвей родился в хорошей интеллигентной семье. Отец инженер-конструктор. Мама – преподаватель высшей математики в университете. Родители с детства развивали у мальчика тонкие структуры мозга, потому что знали об их существовании. Мальчик рос послушным. Играл в шахматы и очень редко в футбол. Он закончил школу почти с медалью. Легко поступил в университет на теоретическую физику, потому что ничего практичнее, по мнению родителей, в мире не существовало. Матвею шел 22-ой год, когда они перед защитой диплома поехали к однокурснику на дачу и на обратном пути попали в аварию.

Он плохо помнил тот момент, когда они разбились на машине. В машине их было пятеро. Три парня и две девушки. Матвей был без девушки. У него вообще тогда не было девушки. Он только строил планы после защиты диплома объясниться с Верой. Потому и поехал на дачу, чтобы поближе посмотреть на Веру – какая она. Вера сидела на переднем сидении. И Степа – хозяин дачи – за рулем. Они погибли. Троих с заднего сиденья врачи собрали по частям. Матвей потерял обе ноги.

Матвей только начинал жить. Он не был готов к случившемуся. И родители первое время пребывали в прострации. Мама плакала. Отец сдвигал брови и шмыгал носом. Вера погибла. Защиту диплома перенесли на год. А что будет через год? Как жить? Играть в шахматы? Зачем? Кто он теперь? Зачем? Кому нужен? Что он будет делать?

Матвей наливался обидой и злобой. Обида и злоба каждый день выходили со слезами, но потом опять начинали распирать его изнутри. Мама плакала. Отец хмурил и сдвигал брови. А Матвей всё пытался найти ответ на самый бесполезный вопрос: за что? Почему со мной? Пока однажды мама не пришла без слез и своим обычным жестким голосом не сказала:

–  Хватит.

Отец с Матвеем играли в шахматы. Они с недоумением посмотрели на мать.

–  Хватит! Я не могу больше на это смотреть! – она говорила спокойно, но очень энергично. – Мы мыслящие люди или кто? Планы должны измениться, но не отмениться! Не отмениться!

«Мы с отцом словно очнулись от забытья…»

Уже на первых словах я протрезвела окончательно. Пока Матвей говорил – молчала. Тихо наливала и пила водку. Не закусывала. Не пьянела. Он рассказывал так, чтобы не уходить в детали, не начать дрейфовать по волнам памяти, а следовать намеченному им самим маршруту. Он рассказывал для другого. Не для того, чтобы еще раз встретиться со своим прошлым, еще раз понять, что он победил – преодолел всё и победил всех. Он рассказывал, чтобы прямо сейчас сформулировать для себя что-то, чего он себе не говорил. С момента аварии. Что-то важное.

Сначала было очень трудно. Обидно. Непонятно. Как жить.

Чего-то ждал. От кого-то чего-то ждал. Ведь готовился совсем к другой жизни. Решил начать с малого – прийти на защиту ногами, а не в кресле. Начал бороться с протезами. Если бы не глаза мамы – бросил бы всё, и не один раз. Но она своим сухим молчанием не принимала моей капитуляции. И я пришел на защиту ногами.

Стал смотреть вокруг. Понял, что на хорошую жизнь мне нужно много работать, и открыл свое дело. Потом, когда уже встал на ноги, женился. Я многое пропускаю, потому что мне важно не жизнь свою рассказать, важно, чтобы ты поняла, да и сам я понял. Кое-что.

Встретил. Сначала долго на нее смотрел. Она была очень активная, деятельная. Она не признавала хандры и безделья. Она заражала всех своей энергичностью и оптимизмом. Роман никак не начинался. Не знал, как она воспримет мои ухаживания. Нужно ли ей всё это?

Боялся. Быть обузой. Всегда боялся. И сейчас боюсь. Хотя к тому моменту стал настолько сильным, что мне подвластным стало многое. Почти все. Сыграть в футбол только не мог. И побежать кому-то навстречу тоже не мог. Остальное доступно было все. Но я уже привык бояться быть обузой. А тут она – такая живая, и глаза сверкают, и щурится, когда на меня смотрит.

Желание тепла, дома, нежности взяло верх над страхом, и я объяснился. Она сказала: «Ну, наконец-то!» – и всё решилось само собой.

Поженились, стали жить вместе. У меня. Шум в доме появился, а семьи я как-то не начал ощущать. Она не заморачивалась над уютом. Над пирожками и борщами. Над тем, чтобы в выходной понежиться в кровати. Она вскакивала ни свет ни заря и неслась куда-нибудь и тащила меня за собой. Я бежал за ней. Потом стал отказываться. Тогда она стала уноситься без меня. Приносила мне вечером сосиски и макароны. Не замечала, что рубашки у меня не выглажены. Сдавала белье в прачечную. От ее взгляда ускользала пыль на мебели и грязь на полу. Не напрягалась по поводу полной раковины грязной посуды. Она брала книжку и уходила в комнату. Она кому-то что-то подолгу советовала по телефону. В ней многие нуждались. Я ее не осуждал, потому что она всё делала от чистого сердца. Она служила и помогала людям, и еще развивала себя как личность. Она была выше мещанских ценностей – так однажды она мне сказала.