Новые туфли хочется всегда - Лина Дорош

– Ну вот, как теперь узнать, где «мой» бок, а где «Ваш»?

– Швейцарская рулетка: если отравитесь – откусили с «моего».

– Я не азартный, – он отложил яблоко в сторону, – так как насчет борща и котлеток?

– Люблю, но заказала бы рассольник и пельмени.

– И долго бы объясняли, что такое перловка.

– Ну и что!

Я взяла яблоко и демонстративно откусила. Правда, с нетронутой стороны.

– А это вариант!

Он потянулся к яблоку, но я быстро его перевернула и откусила с единственного не тронутого еще бока.

– Вкусно?

– Сейчас – особенно.

– Я так и подумал. Ну, ничего, меня под монастырь просьба не подводить! Вы хотели на обед борщ и котлетки – мне и так доверия мало. Я пошел, а Вы поднимайтесь, пожалуйста.

Борьба за яблоко меня измотала, и я откинулась на подушку.

– Чуть-чуть еще поваляюсь – проснуться не могу.

– Проявите милосердие – борща уж очень сильно хочется, хотя я понимаю, что Вы и яблоком не слабо закусили.

Я запустила в него огрызком.

– Вам не говорили, что победителю положено быть снисходительным к побежденному? – с этими словами Матвей вышел из моей комнаты.

За соседним столом стоял шум и треск – Чук и Гек рубали борщ. Матвей тоскливо поглядывал на пустую тарелку и пустую рюмку. Под борщ нам принесли замороженный графинчик – граммов двести водочки.

Я села за стол. Матвей взбодрился, посмотрел на меня вопросительно.

– Наливайте, Вы, кажется, зарока не пить пока не давали.

Матвей быстро, но без суеты налил в рюмки граммов по тридцать.

– Вы очень красивая, – сказал и, не дожидаясь моей реакции, выпил.

Я выпила без реакции. Нам уже принесли супницу и сметану. Матвей потянулся к крышке. Я хлопнула его по руке:

– Руки прочь от борща! Я же не тянусь к бутылке.

Он любовался, как я наливала ему в тарелку борщ, клала сметану, отламывала хлеб.

– Вы очень красивая женщина.

– Я знаю, а Вы это только на озере заметили, да?

Себе я тоже налила швейцарского борщеца. Капусту покрошили какими-то ромбами, свеклу и морковку кубиками, картошку соломкой – в общем, от борща в этом супе были цвет и вкус сметаны.

– Конечно, там. Коротко стриженую женскую голову трудно назвать привлекательной.

– Кому как.

– Все, кто говорят иначе, врут. Поверьте мне.

– А Вы на каком языке рецепт борща давали?

– На английском.

– Уверены? Вас явно не поняли.

– У меня хороший английский.

– Кто Вам сказал?

– Пятерка по языку в аттестате выпускника английской спецшколы.

– А борщ Вы сами когда-нибудь варили?

– Нет.

– Ясно, Вы заказали не борщ, а суп с капустой, морковкой, свеклой, картошкой и сметаной.

– Возможно, а мне нравится – сил нет уже есть их протертые супы-пюре.

– Почему не наливаете?

Матвей наполнил рюмки.

– Теперь Ваш тост, – Матвей поднял рюмку.

Я задумалась.

– Странно, даже не знаю, за что и выпить.

– Я думал, скажете «за встречу».

– Так мы для аппетиту пьем или уже для разговора?

– Как-то само собой от борща и котлет ушли к Вашей красоте.

– Так давайте вернемся к котлеткам и за них выпьем.

– А что за них пить? Котлетки надо есть, давайте уже просто так выпьем, – Матвей заглотнул водку и принялся разбирать котлеты.

Я последовала его примеру. После второй рюмки в глазах зажегся блеск. В разговор пришла легкость.

– Думаю, нам еще графинчик надо заказать, – я мечтательно закатила глаза.

– Что такое?

– Кажется, у меня появился тост.

– А у нас на один тост еще есть, – Матвей разлил остатки водки, – я весь – внимание.

– За друзей!

– Думаю, мы на правильном пути!

– А давайте на брудершафт?

– Сам стеснялся Вам предложить – уж простите.

Мы скрестили руки, выпили водку и поцеловались троекратно. Мне чудом удалось избежать долгого поцелуя – пришел официант и принес кофе.

– Закажи водки, – я прошипела Матвею.

Он заказал еще один графинчик.

– Ты решила напиться, чтобы не слушать или не говорить?

– Не запомнить лишнего чтобы.

– А как понять, что лишнее, а что нет?

– Тут на интуиции. Ты не обидишься, если я на тебе пример найду?

– Надеюсь, не в виде блох.

– Нет, но яркий пример лишнего в твоем облике присутствует – ботинки. Уж прости, но они у тебя дурацкие! Не модные, не стильные, а просто дурацкие.

Матвей помолчал, потом начал говорить каким-то новым голосом:

– Вчера я бы тебе сказал, что это не твоего ума дело – в лучшем случае. Сегодня утром я бы просто промолчал. А сейчас я тебе отвечу – это очень правильные ботинки и очень дорогие, поверь, есть такое особое направление в моде, о котором не сообщают глянцевые журналы – ботинки для протезов.

Я протрезвела. До меня дошло, почему у него такая неровная походка, почему он отказывался купаться, почему не мог ступать тихо. Мне стало неловко. Я не знала, что сказать. То ли извиняться, то ли постараться делать вид, что это обстоятельство ничего не меняет.

– Наташа, только не начинай меня жалеть, пожалуйста, и извиняться. Я не болен – просто я такой. Так вышло. Это я должен просить у тебя прощения – ты и не предполагала, насколько серьезный разговор тебя ждет.

Я собралась и без тени шутки спросила:

– Почему мне? Матвей?

– Что-то в твоей прическе мне говорит, что ты меня поймешь.

Я почувствовала спазмы внизу живота. Захотелось сжаться в клубок и постараться выдавить возникающую боль.

– Матвей, мне нужно немного побыть одной.

– Ты вернешься? – он спросил спокойно.

– Да, конечно. Не могу обещать, что для твоего разговора, но вернусь, – медленно поднялась с кривой полуулыбкой-полуусмешкой и направилась к дому.

В тот момент мне и в голову не пришло задуматься, как трактовал мою полуулыбку-полуусмешку Матвей. Мне вообще было все равно. Единственное, что действительно занимало мысли, – эти странные спазмы внизу живота. Спазмы, которые меня скручивали в маленький шарик.

Начинало темнеть. В комнате пришлось зажечь свечи. Я села на пол, обхватила руками колени. Душили слезы. Боль нарастала, в голове терялась ясность. Ничего не болело, но боль была. Я начала тереть тыльными сторонами ладоней лицо. Поняла, что готова вот-вот заплакать. Убрала руки от лица и слезы потекли. А боль начала стихать. С последней слезинкой она вышла вся. Слез пролилось совсем немного. Это были очень быстрые, сильные, а потому недолгие слезы. Опять обеими руками принялась тереть глаза. И поняла. В один миг поняла, что происходит, что это за боль такая накатила на меня.

Это был стыд. Мне стало стыдно. За мои короткие волосы, за те переживания, которые я жевала с соплями уже столько дней. Мне стало стыдно за те нервные перегрузки, которыми я наградила своих близких в последнее время. Я закрыла глаза, потому что поняла цену своего молчания. Точнее, цену своего отмалчивания. Испугалась за маму. За Макса и Марка, Нюсю. Иметь руки и ноги. Иметь все возможности и биться головой о стену. Какая может быть для такого экстрима причина? Разумной причины – никакой. Боже, как я носилась со своими переживаниями! А отчего? От ничего. Оттого, что здорова, полна сил и маюсь дурью.