НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках - Кадзуо Исигуро

— И над чем тут так долго ломать голову? — спросил он юнца. — Чего ты еще ждешь? Приглашения в Карнеги-холл?

— Я благодарен, ты не думай. И все же мне нужно подумать. Играть для публики, пока она чешет языками и набивает желудок? И потом, эти самые иные обязанности. Достойно ли это такого музыканта, как я?

Джанкарло никогда не отличался сдержанностью: если бы мы его не остановили, он сгреб бы Тибора за грудки и проорал ему в лицо все, что о нем думает. Кое-кто из нас даже счел необходимым принять сторону юноши: указать, что, в конце концов, это его собственная жизнь и он не обязан браться за работу, к которой не лежит душа. Постепенно страсти поутихли, и Тибор даже начал признавать, что в этой работе есть и хорошие стороны — если считать ее временной. Еще он заметил, довольно бестактно, что по окончании туристического сезона наш город сделается стоячим болотом. Амстердам, по крайней мере, культурный центр.

— Я обдумаю это дело как следует, — заключил он. — Ты будешь так добр сказать господину Кауфману, что я сообщу о своем решении через три дня?

Едва ли Джанкарло это понравилось — он ведь ожидал самой восторженной благодарности, но все же он пошел звонить господину Кауфману. За весь вечер, пока велся этот разговор, никто ни разу не упомянул Элоизу Маккормак, однако все понимали, что все сказанное Тибором было продиктовано ее влиянием.

— Из-за этой женщины у него теперь гонора полные штаны, — сказал Эрнесто, когда Тибор ушел. — Ну, пусть явится такой надутый в Амстердам. Там ему в два счета пообломают рога.

Тибор не рассказывал Элоизе о том прослушивании у господина Кауфмана. Несколько раз он собирался, но всегда отступал. Чем больше крепла их дружба, тем большим предательством представлялось Тибору, что он всерьез думал о чем-то подобном. Само собой, Тибор не собирался ни советоваться с Элоизой, ни даже обронить хотя бы намек. Но хранитель тайны из него был никакой, и решение не проговориться привело к неожиданным последствиям.

Тот день был не по сезону теплым. Тибор, как обычно, пришел в отель и стал играть новые пьесы, которые в это время разучивал. Но не прошло и трех минут, как Элоиза его остановила:

— Что-то у тебя не так. Я это поняла, едва только ты вошел. Я теперь изучила тебя вдоль и поперек, даже то, как ты стучишься в дверь, о многом мне говорит. А уж когда ты заиграл, мне стало ясно окончательно. Скрыть не получится, даже и не пытайся.

Тибор сник и, опустив смычок, собирался уже чистосердечно во всем признаться, но она, остановив его жестом, сказала:

— Есть кое-что, о чем нельзя больше молчать. Ты скрытничал, но это бесполезно. Я хочу обсудить это. И всю прошлую неделю хотела.

— В самом деле? — удивился Тибор.

— Да, — кивнула она и развернула стул, впервые за все время садясь лицом к Тибору. — Я не собиралась тебя обманывать. В последние недели мне приходилось нелегко, а ты вел себя как настоящий друг. Для меня было бы ударом, если бы ты решил, будто я сыграла с тобой дешевую шутку. Нет, пожалуйста, на этот раз не надо меня останавливать. Я хочу высказаться до конца. Если ты мне прямо сейчас дашь виолончель и попросишь что-нибудь сыграть, я откажусь. Не потому, что инструмент недостаточно хорош, — ничего подобного. Но если ты подумал, что я обманщица, выдаю себя за того, кем не являюсь, то ты ошибаешься. Посмотри, чего мы вместе добились. Разве это не доказывает, что я никакая не обманщица? Да, я говорила, что я виртуоз. Но позволь объяснить, что я имела в виду. Я имела в виду, что я с рождения была наделена особым даром, таким же, как твой. И тебе, и мне дано нечто, чего большинство других виолончелистов никогда не достигнет, сколь бы упорно они ни занимались. Впервые услышав тебя в церкви, я сумела распознать этот дар. Ты, наверное, так или иначе обнаружил его во мне. Именно это в первый раз привело тебя ко мне в отель… Таких, как мы, считаные единицы, Тибор, и мы умеем друг друга распознать. Тот факт, что я еще не научилась играть на виолончели, ничего не меняет. Ты должен понять: я действительно виртуоз. Но такой, которого еще предстоит раскрыть. Ты тоже еще не до конца раскрыт, этим я и занималась последние несколько недель. Помогала тебе высвободиться из оболочки. Но я тебя не обманывала. У девяноста девяти процентов виолончелистов под оболочкой ничего нет, раскрывать нечего. И потому такие, как мы с тобой, должны помогать друг другу. Нас ведь так мало, и если судьба сведет нас где-нибудь в толпе на площади, нельзя разойтись в разные стороны.

В глазах у Элоизы блеснули слезы, но голос оставался твердым. Она замолкла и снова отвернулась.

— Значит, вы считаете себя особо одаренной виолончелисткой, — заключил Тибор после недолгого молчания. — Виртуозом. Что до нас, прочих, мисс Элоиза, нам следует набраться духу и, как вы выражаетесь, раскрывать себя, не имея понятия, есть ли что-нибудь под оболочкой. Но вы о самораскрытии не заботитесь. Вы не делаете ничего. И все же так уверенно называете себя виртуозом…

— Пожалуйста, не сердись. Знаю, это смахивает на легкое безумие. Только все это правда. Моя мать распознала мой дар, когда я была еще крохой. По крайней мере, за это я ей благодарна. Но учителя, которых она мне находила — в четыре года, в семь и наконец в одиннадцать лет, — никуда не годились. Мама об этом не догадывалась, но я знала. У меня был инстинкт, с самого детства. Я знала, что должна защищать свой дар от людей, которые, пусть с самыми благими намерениями, могут его безвозвратно погубить. Так что я от них отказалась. Ты должен был поступить так же, Тибор. Твой дар — это драгоценность.

— Прошу прощения, — прервал ее Тибор, на этот раз более мягким тоном. — Вы говорите, что в детстве играли на виолончели. Но сейчас…

— С одиннадцати лет я не прикасалась к инструменту. С того самого дня, когда объяснила маме, почему не стану дальше заниматься с мистером Ротом. И она поняла. Она согласилась, что лучше сидеть сложа руки и ждать. Главное — сохранить в целости мой дар. Быть может, мое время еще придет. Иногда мне кажется, я слишком поздно отказалась от занятий. Сейчас мне сорок один. Но, по крайней мере, я не погубила то, что было мне дано от рождения. За эти годы какие только мне не встречались учителя; все уверяли, что мне помогут, но я видела их насквозь. Порой бывает трудно разобраться — даже таким, как мы, Тибор. Они ведь… профессионалы, эти учителя, мастера заговаривать зубы. Слушаешь и вначале попадаешься на удочку. Ну, думаешь, наконец-то нашелся такой, кто поможет, он из наших. А потом видишь: ничего подобного. В таких случаях нужно проявить силу характера и отказаться наотрез. Запомни, Тибор, самое лучшее всегда — подождать. Временами мне бывает не по себе оттого, что я все еще держу под спудом свой талант. Но я не испортила его, а это главное.

Потом Тибор сыграл две разученные пьесы, но рабочее настроение ни к нему, ни к его наставнице не вернулось, и урок закончился раньше обычного. Они попили на пьяцце кофе, обменялись несколькими фразами, и наконец Тибор сообщил, что собирается на несколько дней уехать из города. Ему всегда хотелось осмотреть окрестности, объяснил Тибор, так что он организовал себе небольшие каникулы.

— Полезное дело, — спокойно согласилась Элоиза. — Но только не задерживайся надолго. У нас еще масса работы.

Тибор заверил ее, что будет отсутствовать не больше недели. Тем не менее при расставании она держалась несколько беспокойно.

Говоря об отпуске, Тибор немного приврал: он еще ничего не организовал. Но после расставания с Элоизой он пошел к себе и сделал несколько телефонных звонков, чтобы заказать койку в молодежном общежитии, находившемся в горах близ умбрийской границы. Вечером он увиделся с нами в кафе, рассказал о предстоящей поездке (мы надавали ему массу противоречивых советов, где побывать и что осмотреть) и довольно робко попросил Джанкарло известить господина Кауфмана, что он согласен на предлагаемую работу.

— А что мне еще делать? — сказал он нам. — Вернусь я с совсем уж пустыми карманами.

Загородные каникулы Тибора прошли неплохо. Нам он рассказывал не очень много: что познакомился с туристами из Германии и что потратил в тратториях больше, чем мог себе позволить. Через неделю он вернулся заметно посвежевший, но обеспокоенный тем, не успела ли Элоиза Маккормак, пока он отсутствовал, уехать из города.

Толпы туристов к тому времени начали редеть, в кафе официанты ставили снаружи, между столиками, обогреватели. В день своего возвращения Тибор в привычный час отправился с виолончелью в «Эксцельсиор» и был рад убедиться, что Элоиза не только его ждала, но явно по нему скучала. Она тепло его приветствовала, но в приливе чувств не стала, подобно другой хозяйке, усердно потчевать гостя, а тут же усадила его на стул и со словами «Сыграй мне! Ну же! Играй давай!» принялась нетерпеливо распаковывать виолончель.