Единственный чеченец и другие рассказы - Антон Блажко

Толпа заполнила дорогу, остановившись, скорбный груз поставили в обогнавшие ее грузовики с откинутыми кормовыми бортами, куда влезли следом парни покрепче. Старики взошли в «Икарус», остальные заполнили разбитые ПАЗики и «Кубани», пацанам и не поместившимся достался еще один ЗИЛ. За импровизированными катафалками протянулась вереница машин, опустивших стекла, возглавляемая несколькими джипами и черным «мерсом». Вся эта мощь, спаянная воедино на момент общим чувством, производила гнетущее впечатление.

Проезжая мимо, народ, особенно молодежь, смотрел на нас с явной угрозой и даже ненавистью, но хранил молчание. Гаишник здоровался с самыми уважаемыми — "салам, алейкум-ва-салам", прикладывая руку к сердцу. АК он бросил за плечо. Мы стояли рядом, не отводя взгляд. Ощущал я себя скверно, хотя не видел своей вины свыше той, что служил в паскудной системе. На месте Бори я никуда бы не полез, сторонясь по возможности сатанинской игры, где битой картой в очередной раз стала чья-то жизнь. Имитируй отправление дурацких обязанностей и жди дембеля, а там… Вместе с тем Борис просто ответственно исполнял свои полицейские задачи — следить, проверять, как и должен поступать честный сотрудник, был по-своему прав и не мог знать, чем рядовое "ваши документы" обернется. Приказ сверху обязателен к исполнению, а квалифицировать его преступность нам не дано…

Когда последние автомобили миновали шлагбаум, бородачи и гаишный «Форд» с новым знакомым умчались вслед. Минут через сорок-пятьдесят кавалькада проследовала обратно. Потянулись томительные часы. Начальство не лезло к нам, впервые озабоченное серьезной проблемой, и мы досматривали повозки странствующих кое-как, через пять на десятую. Все чего-то ждали.

В перерыв Муха сбегал к Адиле, с которой имел налаженную товарно-денежную связь. До личных близостей дело тут не доходило, хотя истомленные голодом бойцы кинулись бы на кого угодно. Вернулся сникший: к ней уже приезжали и взяли в крутой оборот, хотя она-то была на другом конце улицы у родственницы. Тем вечером к дядькам с машиной вышла ее старшая дочь, сказала — мамы нет, больше домашние ничего не знали, за дверь нос не высовывали. Мало ли кто по ночам ездит. Адиля твердила, что она не причем, но была взвинчена, рано закрыла ларек и просила домой к ней больше не ходить, торговля в рабочее время по закону, из киоска. Показания дочки записал следователь прокуратуры, самой ей велел никуда из села не выезжать. Как ни верти, получалось, что погибших видели последний раз возле ее дома и нашего блокпоста.

Началось время мучительной неизвестности и высчитывания минут до конца срока командировки. Борис внешне не изменился, но стал еще молчаливее. Авторитет пробовавшего иногда петушиться Дауна окончательно пал в глазах общественности, хотя здесь-то он вряд ли был чем-либо виноват, его почти не слушали, а рявкать он больше не смел. Получалось, он как бы не сумел что-то сделать, выйти из ситуации и накликал беду на отряд. Муха ушел в запой, однако на это смотрели сквозь пальцы. Происшествие старались не поминать, хотя о нем знали в деталях уже все на блоке и жили в постоянной тревоге, выгадывании ответных мер.

Было строжайше запрещено покидать пункт временной дислокации, как официально именовался наш форт, без крайней необходимости, личного разрешения шефа и записи в книгу увольнений. Бегавший тайком к шашлычнику Леме, с которым искренне, хотя и небескорыстно сдружился, участковый по фамилии Злачевский, польской, как он утверждал, принес следующую весть: три дня в домах погибших будут стоять накрытые столы, заходи любой, ешь, пей (он глотнул мечтательно) сколько хочешь, поминай ребят, а потом…

— Что потом?

— Старики будут думать, решать, назначать виновных.

Контактировавший по делу с надомным автослесарем Мусой водитель Коля, сорокалетний крепыш метрового роста, эти сведения в общих чертах подтвердил. Тучи над нами явно сгущались.

Я не боялся смерти. В атмосфере вечного напряжения, почти бешенства, рождаемого дурацкой службой, стесненными ненормально условиями и обстановкой полувойны она действительно отступала, теряла величественно-жуткий образ. Смерть была рядом, через нас возили тяжело раненых в стычках, подорвавшихся на фугасах и ржавых минах, данные о потерях по боевому каналу передавали в Ханкалу, но в возможность собственного конца никто не верил. И все же накрыться глупо, за чужие грехи, получив очередь из мчащегося автомобиля, взлететь с оставленным поодаль грузовиком, словить пулю ночного снайпера не хотелось. На душе при этом было крайне тяжело. Так или иначе, я оказался замешан в грязной кровавой истории, обжегшей своей заурядной жестокостью, обходившей нас прежде и воспринимавшейся отвлеченно. Толком не выяснилось, было ли что-нибудь за парнями, и случившееся являлось не борьбой, а подлым убийством.

Муху наградили почетным, не положенным нам по статусу знаком "Лучший сотрудник специальных подразделений", выхлопотанным шефом в основном себе и прихвостням. Даун получал все отличия автоматом, мы с Василичем не пользовались благосклонностью верхов и вообще были маргиналами в здешней кодле. Глупое насекомое, не больно осчастливленное милостью, пошло за правдой:

— А как же Борис? Вообще-то он задержал, проявил это, бдительность и мужество при выполнении долга…

— Борис, — крысиное отродье не сразу нашло ответ, — не заслужил своим поведением.

Сам Борис, которому диалог был передан в лицах, никак не отреагировал. Зная в целом отрицательную его настроенность к местным, я сказал ему тет-а-тет:

— Можешь записать двух чехов на свой счет, как настоящий воин.

— Это упрек? — чернобровое лицо его редко что-то выражало.

— Так, информация к сведению.

— Бог накажет?

— Мне-то почем знать…

Руководство погрузилось в одну заботу — как выбраться на большую землю без потерь, когда позовет труба. Набедокурившие команды часто ждали сюрпризы при отъезде, как итоговая черта. Щедрыми проставами, обиванием порогов в комендатуре, мобильном отряде и Ханкале удалось обеспечить вместо наземного передвижения вертак и сопровождение до взлетной площадки с боевой техникой. Когда дошла наконец весть о прибывшей в Моздок смене, потребовалось доставить вперед нового тыловика, чтобы заблаговременно подписать все акты. Нас четверых, словно помеченных с того вечера незримым тавром, поспешно высвободили из наряда и велели собираться. Окончательно притихший в обстановке дембельского разложения Даун-Жорж, пыхтя, тоже выгребал скарб из-под койки. Мрачно пояснил:

— Чешем в Моздок, пацаны. Забиваем вагоны получше, грузовое место, а сюда их завхоз попрет со шмотьем и частью народа, сколько в кузов войдет. Давайте, слышь, в темпе, машина уже готова.

Меня слегка покоробила беззастенчивость расчета: участников самого неприятного и серьезного инцидента за весь срок отправляли наиболее опасным путем, в простом ГАЗоне по земле, точно договариваясь с незримым противником, покупая гарантии для остальных. Командование в этом вроде можно было понять, если б мы не знали наверняка, что руководит ими не суровая забота о большинстве ценою меньшей жертвы, а просто трусость. Впрочем, этих типов давно и заслуженно презирали даже те, кто внешне лебезил перед ними, а я подспудно чего-то подобного ожидал.

Заведовавший ГАЗом пенсионер Коля, оптимист и весельчак, отбывал восьмую командировку. Ему случалось возить генералов, трупы, полные снарядов «шаланды», попадать в засады и рваться на фугасе, страх ему был чужд абсолютно. Оглядев нас, он с неистощимым жизнелюбием воскликнул:

— Готовы, смертнички? Эх, прокачу!

Даун передернулся и молча полез в кабину. Я забрался на крышу металлического фургона, откуда предпочитал в роли стрелка-наблюдателя глазеть окрест. Муха изнутри дурашливо крикнул повару, трезвому и стоявшему ближе всех:

— Обнимемся на прощание, в последний разочек? Не поминайте лихом, пацаны, если что было не так — извиняйте!

— Не п…ди лишнего. Все будет нормалек, — Андрюха был необычно серьезен.

— Ну, держись! — бросил мне Колян, мячиком запрыгивая на свое место.

Он рванул с места так, что я чуть не улетел кубарем через спину и мало уже обращал внимания на взмахи рук, крики провожающих. Распялив ноги в люке и откинувшись полностью назад, я цеплялся за какую-то скобу и еле удерживал сползающий автомат до следующего поста в двадцати километрах. Там Коля чуть сбросил газ, и мне удалось наконец пристроиться ловчее. Мы понеслись дальше, распугивая гудком легковушки, обгоняя тяжеловозы и военные «ленты». У КПП наш рулевой проявлял чудеса ловкости, выскакивая на обочины и минуя длинные хвосты. С каждым оборотом колес дышавшая в загривок опасность таяла, делаясь все призрачней и условней. Колян не стал придерживаться составленного начальством объездного маршрута, а гнал бешено напрямую по самой наезженной и заполненной трассе, ежедневно проверяемой инженерной разведкой. Осмотр саперами полотна и кюветов чистоты их не гарантировал, но небеса благоволили нам. Последний напряженный отрезок, знаменитый Самашкинский лес пролетели махом в захлебывающемся реве мотора. У каждого мостика скучали дневные наряды, кипятя чай на костерках, глухие участки, где заросли подступали к самому асфальту, охраняли транспортеры и БМП, развернув стволы к чаще. Я не успевал даже вскидывать по обычаю приветственно руку. Наконец показалась длиннейшая очередь всякого транспорта, зеленые шатры палаток над оборонительными насыпями и многорядная колючая проволока, сквозь которую брел на контроль народ. Федеральный пост «Кавказ» на границе «союзной» Ингушетии. Все.