Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций. - Арнольд Джозеф Тойнби

Тем не менее нашей задачей является не одобрение или же порицание, а понимание. Мораль заключается в первых главах Книги Бытия: лишь после того как Адам и Ева были изгнаны из Эдемской «лотосовой земли», их потомки начали изобретать сельское хозяйство, металлургию и музыкальные инструменты.

VII. Вызов окружающей среды

1. Стимул суровых стран

Границы исследования

Теперь мы, возможно, установили ту истину, что легкие условия неблагоприятны для цивилизации. Можем ли мы сделать дальнейший шаг? Можем ли мы с уверенностью сказать, что стимул к развитию цивилизации становится тем сильнее, чем тяжелее условия окружающей среды? Давайте взвесим доказательства в пользу этого утверждения, а затем — доказательства против него и посмотрим, какой получается вывод. Доказательство в пользу того, что суровость окружающей среды и стимул [к развитию], вероятно, возрастают pari passu[197], привести несложно. Скорее наоборот, возможно, нас приведет в замешательство обилие приходящих на ум примеров. Большинство из них предстает в форме сравнений. Начнем с разделения наших примеров на две группы, где пункты, по которым проводится сравнение, относятся соответственно к природной и к человеческой среде. Рассмотрим сначала группу, относящуюся к природной среде. Она подразделяется на два разряда. К первому принадлежат сравнения между соответствующими стимулирующими воздействиями природной среды, представляющими различные уровни сложности, ко второму — сравнения между соответствующими стимулирующими воздействиями старой и новой земли, независимо от свойственного местности характера.

Хуанхэ и Янцзы

Давайте в качестве первого примера рассмотрим различные уровни сложности, представленные низовьями двух великих китайских рек. По-видимому, когда человек впервые овладел водным хаосом низовьев Желтой реки (Хуанхэ), она ни в один из сезонов не была судоходной. Зимой она либо замерзала, либо была запружена плавающими льдами, а таяние этих льдов каждой весной приводило к опустошительным наводнениям, которые неоднократно изменяли течение реки, вырывая новые русла, в то время как старые превращались в заросшие болота. Даже сегодня, спустя три или четыре тысячелетия, в течение которых люди прилагали все усилия для осушения болот и ограничения реки набережными, опустошающее воздействие наводнений не устранено. Не далее как в 1852 г. русло Нижней Хуанхэ полностью изменилось, и ее выход в море переместился с южной стороны полуострова Шаньдун на северную на расстояние более 100 миль. С другой стороны, Янцзы, должно быть, всегда была судоходной, а ее разливы, хотя порой и достигают опустошительных размеров, менее часты, чем разливы Хуанхэ. Кроме того, в долине Янцзы менее суровые зимы. Однако китайская цивилизация зародилась не на Янцзы, а на Хуанхэ.

Аттика и Беотия

Всякий путешественник, въезжающий в Грецию или покидающий ее не по морю, а через северную границу с континентом, не может не поразиться тому факту, что родина эллинской цивилизации более скалиста, «костиста» и «тяжела», чем земли к северу, которые никогда не породили собственной цивилизации. Подобные контрасты, тем не менее, можно наблюдать в пределах самой территории Эгеи.

Например, если ехать на поезде из Афин по железной дороге, в конечном счете приводящей — через Салоники — в Центральную Европу, то на первом же этапе путешествия вы пересечете местность, которая оставляет у путешественника из Западной или Центральной Европы первое впечатление хорошо знакомого пейзажа. После того как поезд медленно, в течение нескольких часов огибал восточные склоны горы Парнас среди типично эгейского пейзажа с низкорослыми пиниями и известняковыми зубчатыми скалами, путешественник изумляется, обнаружив, что мчится по равнинной местности со слегка холмистыми плодородными пашнями. Конечно, этот пейзаж не более чем «курьез». Путешественник больше не увидит ничего подобного, пока позади не останется Ниш и он не спустится к Мораве, двигаясь по направлению к Среднему Дунаю. Как же называлась эта исключительная часть страны во времена эллинской цивилизации? Она называлась Беотией, и для эллинского сознания слово «беотиец» имело вполне определенный смысл. Оно означало неотесанный, флегматичный, лишенный воображения и грубый этос — этос, дисгармонировавший с господствующим гением эллинской культуры. Этот диссонанс подчеркивался тем фактом, что как раз за горной цепью Киферона, вокруг одного из отрогов Парнаса, где в наши дни железная дорога делает поворот, расположена Аттика, «Эллада Эллады». Страна, этос которой явился квинтэссенцией эллинизма, расположена бок о бок со страной, этос которой воздействовал на чувствительность обычного грека, как диссонирующий звук. Этот контраст резюмировали в остроумных выражениях: «беотийская свинья» и «аттическая соль».

Момент, интересный с точки зрения нашего исследования, заключается в том, что данный культурный контраст географически совпадал с одинаково поразительным контрастом в природной среде. Ибо Аттика — «Эллада Эллады» не только душевно, но и физически. К другим странам Эгеи она находится в таком же отношении, в каком они находятся к землям за ее пределами. Если вы будете приближаться к Греции [морем] с запада и проходить через Коринфский залив, то почувствуете, что ваш глаз уже привык к греческому ландшафту — прекрасному, но одновременно неприступному — перед тем, как вид загородят скалистые берега глубоко изрезанного Коринфского канала. Но когда ваш пароход появится в Сароническом заливе, вы будете вновь шокированы суровостью ландшафта, к которой вы совсем не были подготовлены пейзажем на другой стороне Истма. Эта суровость особенно ярко выражена, когда вы огибаете Саламин и видите Аттику. В Аттике с ее чрезмерно легкой и каменистой почвой процесс, называемый обнажением — смыванием в море «мяса» с горных «костей», процесс, которого Беотия избежала вплоть до наших дней, завершился еще во времена Платона, как свидетельствует его красочное описание в «Критии»[198].

Что же сделали афиняне со своей бедной страной? Мы знаем, что в результате их деятельности Афины стали «школой Эллады». Когда пастбища Аттики высохли, а пахотные земли истощились, ее жители обратились от скотоводства и хлеборобства — основных занятий в Греции того времени — к способам, которые были характерны только для них: выращиванию олив и использованию подпочвы. Это милостивое дерево Афины[199] способно не только выживать, но и пышно расти на голых скалах. Однако человек не может питаться одним лишь оливковым маслом. Чтобы жить за счет своих оливковых рощ, афинянин должен был обменивать свое аттическое масло на скифское зерно. Чтобы выставить свое масло на скифский рынок, он должен был разлить его в кувшины и перевезти по морю — деятельность, которая привела к появлению аттической керамики и аттической морской торговли, а также (поскольку торговля требует валюты) аттических серебряных мин.

Но эти богатства были лишь экономической основой той политической, художественной и духовной культуры, которая сделала Афины «школой Эллады» и «аттической солью» в противоположность беотийской животности. В политическом плане результатом явилось создание Афинской империи. В художественном плане расцвет гончарного ремесла предоставил аттическим вазописцам возможность создания новых форм прекрасного, которые спустя два тысячелетия приводили в восторг английского поэта Китса[200]. В то же время исчезновение аттических лесов заставило афинских архитекторов работать не с деревом, а с камнем и тем самым привело к созданию Парфенона.

Византии и Халкедон[201]

Процесс расширения территории эллинского мира, о причине которого мы упоминали в первой главе (см. с. 41), предлагает нашему вниманию еще одну эллинскую иллюстрацию к данной теме: контраст между двумя греческими колониями — Халкедоном и Византием, первая из которых была основана на азиатской, а вторая — на европейской стороне выхода из Мраморного моря в Босфорский пролив.

Геродот рассказывает нам, что приблизительно через столетие после основания двух этих городов персидский сатрап Мегабаз «навеки оставил о себе память среди геллеспонтийцев следующим замечанием. В Византии Мегабаз как-то узнал, что калхедоняне поселились в этой стране на семнадцать лет раньше византийцев. Услышав об этом, он сказал, что халкедоняне тогда были слепцами. Ведь не будь они слепы, они не нашли бы худшего места для своего города, когда у них перед глазами было лучшее»{43}.