Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций. - Арнольд Джозеф Тойнби

За последние сто лет жители Новой Англии несоразмерно своему количеству участвовали в отвоевывании у дикой природы всего широкого пространства Американского континента от Атлантики до Тихого океана. Однако в то же время они позволили природе взять обратно эту деревню в самом центре их первоначальной родины, где предки их жили, возможно, в течение двух столетий. Стремительность, основательность, необузданность, с какими природа заново утверждала свое владычество над Таун-Хиллом, лишь только человек ослабил свою власть, действительно, определяют меру тех усилий, которые человек некогда приложил для того, чтобы возделать эту бесплодную почву. Лишь такая же интенсивная, как и пущенная в ход при освоении Таун-Хилла, энергия могла оказаться достаточной для «покорения Запада». Пустынная местность объясняет чудо появления выросших, словно грибы, городов Огайо, Иллинойса, Колорадо и Калифорнии.

Римская Кампания[186]

Впечатление, которое на меня произвел Таун-Хилл, на Тита Ливия в свое время произвела Римская Кампания. Здесь он был изумлен тем, что бесчисленное общество вооруженных мелких землевладельцев некогда должно было жить в области, которая в его время, как и в наше[187], представляло собой пустынную болотистую местность и рассадник лихорадки. Это позднейшее запустение воспроизводит первоначальное состояние отталкивающего ландшафта, некогда превращенного первопроходцами из латинов[188] и вольсков[189] в возделанную и населенную сельскую местность. Энергия же, порожденная в процессе освоения этой узкой полоски суровой италийской почвы, стала той энергией, которая впоследствии завоевала мир от Египта до Британии.

Perfida Capua[190]

Изучив характер некоторых окружающих сред, фактически являвшихся местами возникновения цивилизаций или иных выдающихся человеческих достижений, и обнаружив, что условия, которые они предоставляли человеку, не были легкими, а, скорее, наоборот, давайте перейдем теперь к дополнительному исследованию. Рассмотрим несколько иную окружающую среду, в которой условия жизни были легкими, и исследуем то воздействие, которое эта окружающая среда произвела на человеческую жизнь. Предпринимая подобное исследование, мы должны различать две ситуации. В первой из них народ попадает в легкую для жизни окружающую среду после того, как прожил какое-то время в тяжелой. В другой ситуации народ существует в легкой окружающей среде, так никогда и не столкнувшись (насколько это известно) с иной средой с тех пор, как его дочеловеческие предки стали людьми. Иными словами, мы должны проводить различие между воздействием благоприятного окружения на человека цивилизованного и на человека примитивного.

В античной Италии Рим нашел свою противоположность в Капуе. Капуанская Кампания[191] была до такой же степени благоприятна для человека, как Римская Кампания — сурова. В то время как римляне уходили далее из своей отталкивающей страны, чтобы покорять одного соседа за другим, капуанцы оставались на месте и позволяли одному соседу за другим завоевывать себя. От своих последних завоевателей — самнитов — Капуя была освобождена, по ее же собственной просьбе, благодаря вторжению Рима, а затем, в самый критический момент самой критической войны в римской истории, вслед за битвой при Каннах, Капуя отплатила Риму тем, что открыла свои ворота Ганнибалу. И Рим, и Ганнибал были одного мнения, рассматривая переход Капуи на другую сторону в качестве наиважнейшего результата битвы и, возможно, самого решающего события войны. Ганнибал отправился в Капую и расположил там свое войско на зимних квартирах, вследствие чего случилось нечто, обманувшее все ожидания. Зима, проведенная в Капуе, настолько деморализовала армию Ганнибала, что она уже никогда, как прежде, не стала орудием победы.

Совет Артембара

У Геродота есть история, весьма уместная в данном контексте. Некий Артембар и его друзья пришли к Киру со следующим предложением:

«“Так как Зевс отнял у Астиага владычество над Азией и вручил его персам, а среди персов — тебе, Кир, давайте же покинем нашу маленькую и притом суровую страну и переселимся в лучшую землю. Много земель здесь по соседству с нами, много и дальше. Если мы завоюем одну из них, то наша слава и уважение к нам еще больше возрастут. Так подобает поступать народу — властителю [других народов]. Ибо когда же еще нам представится более удобный случай, как не теперь, когда мы владычествуем над многими народами и в наших руках целая Азия?”

Услышав эти слова, Кир не удивился предложению и велел его выполнять. Тем не менее он советовал персам готовиться к тому, что они не будут больше владыками, а станут рабами. Ведь, говорил он, в благодатных странах люди обычно бывают изнеженными…»{41}

«Одиссея» и Исход

Если мы обратимся к свидетельствам античной литературы, даже еще более прославленным, чем «История» Геродота, то обнаружим, что никогда ни со стороны циклопов, ни со стороны других агрессивных противников не угрожала Одиссею опасность большая, чем со стороны волшебников, призывавших его к легкой жизни, — Кирки с ее гостеприимством, которое заканчивалось в свинарнике; лотофагов, в земле которых, согласно более позднему источнику, «всегда был полдень»; сирен, против чьих очаровывающих голосов он заткнул воском уши своим морякам, предварительно приказав привязать себя к мачте, и Калипсо, которая как богиня была прекраснее Пенелопы, но как существо нечеловеческое — ниже супруги смертного[192].

Что касается израильтян Исхода, то строгие авторы Пятикнижия не предусмотрели ни сирен, ни Кирки, чтобы сбить их с пути, но мы читаем, что они постоянно жаждали «египетских котлов с мясом»[193]. Если бы они добились своего, то мы могли бы быть уверенными, что они никогда бы не произвели на свет Ветхого Завета. К счастью, Моисей принадлежал к той же школе мысли, что и Кир.

«Тунеядцы»[194]

Критик мог бы заявить, что примеры, которые мы привели, недостаточно убедительны, что народ, перешедший от тяжелых условий жизни к легким, «испортится», подобно голодному человеку, набивающему себе рот пищей, но те, кто пользовался легкими условиями постоянно, этого, предположительно, могли бы и не сделать. В таком случае мы должны обратиться ко второй из выделенных нами выше ситуаций, в которой народ находится в благоприятной окружающей среде и, насколько это известно, никогда не находился в иной. В данном случае беспокоящий фактор перехода устранен, и мы в состоянии исследовать воздействие благоприятных условий в чистом виде. Здесь можно привести подлинную картину [этих условий, заимствованную из жизни] Ньясаленда[195], как ее увидел полвека назад западный исследователь:

«Укрытые в этих бесконечных лесах, подобно птичьим гнездам, в страхе друг перед другом и перед общим врагом — работорговцем, — стоят маленькие туземные деревни. Здесь в своей девственной простоте обитает Первобытный Человек, без одежды, без цивилизации, без знания, без религии — настоящее дитя природы, бездумное, беззаботное и довольное. Этот человек, по-видимому, вполне счастлив. У него практически нет желаний… Африканца часто порицают за лень, но это неправильно. Он не нуждается в работе. Нет причины трудиться, когда вокруг тебя столь щедрая природа. Следовательно, его праздность является, так сказать, столь же неотъемлемой частью его самого, как приплюснутый нос, и столь же мало достойна порицания, как медлительность в черепахе»{42}.

Чарлз Кингсли[196], этот викторианский представитель деятельной жизни, предпочитавший северо-восточный ветер юго-западному, написал небольшой рассказ под названием «История великой и прославленной нации тунеядцев, ушедших из страны Трудолюбия, потому что они хотели целыми днями играть на варгане». Эта нация понесла наказание, выродившись в горилл.

Забавно проследить различное отношение, которое проявили к «лотофагам» эллинский поэт и современный западный моралист. У эллинского поэта лотофаги и их Лотосовая земля страшно привлекательны — ловушка дьявола на пути цивилизованного грека. С другой стороны, Кингсли демонстрирует отношение современного британца, рассматривая своих «тунеядцев» со столь высокомерным осуждением, что остается невосприимчивым к их привлекательным чертам. Он считает своим несомненным долгом присоединить их к Британской империи — не для нашего, конечно же, а для их собственного блага — и обеспечивает их брюками и Библиями.