Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства - Марина Могильнер

Однако, несмотря на все эти трудности внутригосударственного характера, международная ситуация выдвинула на передний план внешнеполитический аспект. В результате Крымской войны к моменту смерти Нерсеса в 1857 году связи между Константинополем и Эчмиадзином вновь оказались прерваны, а Порта с еще большим подозрением относилась к русскому вмешательству. Более того, западные державы, пользовавшиеся значительным влиянием на Османскую империю, все активнее стремились вовлечь ее армянское население в сферу своего воздействия отчасти для того, чтобы заблокировать распространение России на юг. Западные миссионеры начали появляться даже на восточных окраинах Анатолии и в Персии, обращая армян в католицизм и протестантизм[412]. В 1874 году российский посол Н. П. Игнатьев описывал, как в 1850–1860-е годы под руководством Франции и Британии протестанты и католики делали все возможное для того, чтобы распространить в армянском населении недовольство Положением 1836 года, подорвать его связи с Эчмиадзином и духовно подчинить его Сису, находившемуся в Турции[413]. В 1857 году наместник А. И. Барятинский писал: «или Армяне (Турецкие) бросятся в наши объятия, или обратят свои желания и симпатии к какой-нибудь другой державе»[414].

В этих условиях имперские чиновники видели больше преимуществ в наличии на патриаршем престоле османского подданного, способного удовлетворить константинопольских армян. Когда это сообщество поддержало Матеоса (Чухаджяна), предыдущего Константинопольского патриарха, Санкт-Петербург не стал препятствовать константинопольской общине, а она воспользовалась своим перевесом — 90 из 116 голосов — в избирательном собрании в Эчмиадзине[415]. Даже несмотря на отрицательные оценки Матеоса, полученные из российского посольства в Константинополе, император его утвердил в звании католикоса[416]. Таким образом, в 1858 году, впервые за пятьдесят лет, католикосом стал османский подданный. Описывая реакцию властей, армянской общины и разных делегаций в Тифлисе, куда Матеос прибыл после избрания, директор канцелярии кавказского наместника писал: «Вообще его избрание рассматривают как торжество нашей политики на Востоке… Есть лица, утверждающие, что настоящее избрание составляет для России широкую победу, стоящую по своему значению, быть может, выше всего, что она приобрела оружием»[417].

С точки зрения внутригосударственной, однако, правление Матеоса было еще более «произвольным», чем предыдущее. Как и Нерсес, Матеос отвергал принцип коллегиального управления и назначал епископов без одобрения правительства. Его отношение к Положению 1836 года стало очевидным, когда он предложил новые правила, направленные на обеспечение католикосу независимости от светской власти, уничтожение Синода в пользу сугубо консультативного совета. Монахи Эчмиадзина также жаловались на нарушения Матеосом церковных правил, продолжал католикос и борьбу с епископом Нахичеванским[418]. При нем противоречие между внутригосударственной и внешнеполитической логикой рассмотрения армянской церкви особенно обострились: влияние Эчмиадзина в Константинополе напрямую зависело от готовности имперского правительства пренебречь своими собственными законами и позволить католикосу управлять, полагаясь на исторические установления апостольской церкви.

Между тем ситуация в Османской империи в начале 1860-х годов сделала еще более очевидной необходимость укрепления связей между католикосом и зарубежными армянами. Особенно щекотливой эта задача выглядела теперь применительно к константинопольской общине, к 1863 году добившейся (на основе реформаторского декрета хатти-и хумаюн от 1856 года) утверждения новой «конституции» (Сахманатрутьюн), регулировавшей ее самоуправление. Российское правительство было настолько озабочено последствиями обретения турецкими армянами нового статуса и их возможной переориентацией на сисского католикоса, что даже серьезно обсуждало возможность пересмотра Положения 1836 года с участием армян — иностранных подданных и согласования его с канонами армянской церкви. Посол Игнатьев взывал из Константинополя: «теперь, когда вековое верование армянского народа в защиту и покровительство России начинает колебаться… — теперь, более чем когда-либо, становится необходимым устранить всякие причины, могущия охлаждать к нам доверие народностей, которых покровительство было, в продолжение стольких веков, нашим политическим символом на Востоке»[419]. Соответственно, после смерти Матеоса в 1865 году даже МВД высказалось за желательность турецкого католикоса[420].

В то же время имперское правительство начало обращать более пристальное внимание на детали участия в выборах армян из Турции, особенно в свете значительных изменений в организации турецкого сообщества. Еще до войны новое поколение армян, получивших образование во Франции, заняло более активную позицию в общественных делах и начало оспаривать преимущества традиционной армянской знати (амир) при принятии коллективных решений[421]. В результате получения Сахманатрутьюна от султана «молодые армяне» смогли сломить клерикальный контроль и, следовательно, амирское господство в миллете. В то время как Сахманатрутьюн консолидировал управление армянами всей империи в Константинополе, сами армяне все более европеизировались, а их сознание национализировалось по сравнению с более традиционным сознанием армянской аристократии[422]. Терпение и упорство Игнатьева помогли предотвратить отпадение турецких армян от Эчмиадзина, но вслед за этим успехом возникла новая опасность: воспользовавшись большим числом армянских епархий в Османской империи, константинопольское общество могло распространить новую идеологию среди российских армян, ценившихся российскими властями за свою аполитичность.

По этой причине российское правительство стало искать возможности увеличить участие в делах общества более прорусски настроенных османских армян, живших вне столицы[423]. Исторически сложилось, что съезд османских армян, на котором обсуждалась фигура нового католикоса, устраивался в Константинополе. Именно его община удерживала почти полный контроль над этим процессом, и Сахманатрутьюн 1863 года лишь укрепил эту монополию. Один или два представителя, делегировавшиеся турецкими армянами в Эчмиадзин, имели право голосовать от лица всех армянских епархий Османской империи. Учитывая, что российский император, желая привлечь турецких армян, опасался отвергать кандидата, получившего большинство голосов, можно констатировать, что выборы католикоса происходили в Константинополе в той же мере, что и в Эчмиадзине, а армяне, проживавшие за пределами османской столицы, играли в них в лучшем случае ограниченную роль[424].

Санкт-Петербург признавал этот факт и высоко ценил способность своего посольства в Константинополе создавать консенсус среди тамошних армян вокруг кандидатуры наиболее желательного кандидата. Так, по словам Игнатьева, в 1866 году «громадных усилий» стоило уничтожить влияние профранцузской партии и достигнуть единодушного избрания предпочитаемого Россией Кеворка, который был позже избран и в Эчмиадзине[425]. Но начиная с 1860-х годов Петербург начал искать возможности сломить константинопольскую монополию путем привлечения армян из провинции, учитывая опасности, проистекавшие из усиленного западного влияния на столицу. Например, в 1865 году МИД нашло необходимым, чтобы правительство «гарантировало чрез посольство наше в Константинополе доступ к выборам в Эчмиадзин депутатов от всех армянских епархий в Турции для того, чтобы таким образом воля народа выражена была не одной Константинопольскою партией, а большинством нации». Все же только в 1884 году правительство принялось настаивать на этом принципе, объявив, что любой делегат или документ из Константинополя будет воспринят как выражающий волю лишь константинопольской епархии, а не всех османских армян[426].

С выборами в 1866 году Кеворка, бывшего прежде епископом в Турции, предпочтение, отдаваемое Петербургом османским кандидатам, начало вызывать раздражение у российских армян, а особенно у эчмиадзинского духовенства[427]. Решительно недовольные Матеосом, некоторые представители клира были еще более раздражены перспективой очередного турецкого кандидата, тем более что они подвергались давлению со стороны российских чиновников, желавших единогласного избрания Кеворка. «Надменность» Османской делегации только усиливала раздражение. Присутствовавший на выборах представитель МВД заключил, что попытка правительства поддержать единство среди епархий поставила его «в зависимость не совсем приличную от наглых требований Сахманатрутьюна и восстановила против себя самое преданное Правительству духовенство наших армянских епархий, равно как и значительное число светских армян, которые, откровенно говоря, в покровительстве турецкому большинству видят одну только нашу слабость»[428]. Нужно подчеркнуть, что одной из важнейших функций эчмиадзинского духовенства — а в особенности членов Синода — было коллегиальное управление армянскими духовными делами вместе с католикосом. Так ограничивалась власть католикоса, и правительство вряд ли могло позволить себе отчуждение эчмиадзинского духовенства.