Анастас Микоян - Андрей Викторович Рубанов

выяснил, что Гульбенкян — знаток старинной живописи и собирает её, и за редкие полотна готов щедро платить. У Пятакова возникла идея продать Гульбенкяну часть полотен из советских музейных коллекций — в первую очередь из Эрмитажа. Нефтяной магнат очень заинтересовался и даже составил список картин, которые он желал бы купить в первую очередь.

Пятаков 11 августа 1928 года написал соответствующее письмо Микояну, но тот засомневался в идее и решил просто не отвечать на предложение. Лично Гульбенкяна он не знал, вся работа по реализации нефти велась через Пятакова. Текст письма Пятакова, кстати, сохранился. «Я ему [Гульбенкяну], — пишет Пятаков, — всё время отвечаю, что если нарком согласится, то только в виде величайшего одолжения Вам».

Не получив ответа, упорный Пятаков написал второе письмо, на этот раз члену Политбюро ЦК Михаилу Томскому. Тот перенаправил послание Микояну — но и на этот раз нарком промолчал. Обращает на себя внимание приказной стиль записки Томского: «Микоян! Немедленно спишись с Пятаковым о предложении Гульбенкяна купить у нас картины, может быть, можно узнать, что именно он хочет?» Одна только эта записка Томского даёт полное представление о степени участия Микояна в распродаже коллекций Эрмитажа: он выполнял прямые приказы руководства партии.

Не получив ответа из Наркомторга, Томский обратился напрямую к Сталину. В районе 14 августа Сталин вызвал к себе Микояна и дипломата Аркадия Розенгольца. Как пошёл разговор — неизвестно. Но Сталин действовал быстро: уже 16 августа решением Политбюро была создана «комиссия для обеспечения срочного выделения для экспорта картин и музейных ценностей на сумму 30 млн рублей». Председателем комиссии стал Михаил Томский. Контакты с Гульбенкяном осуществлял Пятаков. Микоян также вошёл в комиссию, должность обязывала. Но Пятаков получил распоряжение по всей текущей работе отчитываться напрямую перед Политбюро, то есть через голову наркомторга.

Резко протестовали против продажи картин директор Эрмитажа Герман Лазарис и народный комиссар просвещения РСФСР Анатолий Луначарский, но их жалобы не имели никакого смысла — всё было решено на уровне Политбюро, фактически лично Сталиным.

Выручка от продажи первых партий живописных полотен оказалась гораздо меньше, чем ожидалось, Пятаков стал искать других покупателей и нашёл американского миллионера и страстного коллекционера предметов искусства Эндрю Меллона. Гульбенкяну это не понравилось, он решил прекратить сотрудничество с Пятаковым и направил ему письмо: «Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, даёт основания для серьёзного диагноза». Пятакова это письмо не смутило, он продолжал бизнес с Меллоном, но дела по-прежнему шли неважно.

Наконец в ноябре 1930 года наркомат Микояна был разделён на два ведомства: Народный комиссариат снабжения СССР (Наркомснаб) и Народный комиссариат внешней торговли (Наркомвнешторг) СССР. Наркомснаб возглавил Микоян, Наркомвнешторг — Розенгольц, который с этого момента визировал, по согласованию со Сталиным, разрешения на вывоз музейных ценностей.

Продажу прекратили только в 1934 году. По подсчётам историка Юрия Жукова, автора книги «Операция „Эрмитаж“», всего от продажи полотен за пять лет советское правительство выручило 25 миллионов золотых рублей, или 12,5 миллиона долларов. Цифра мизерная: ежегодный внешнеторговый оборот страны составлял примерно 1,5–1,7 миллиарда рублей (в 1927–1928 году — 1 миллиард 719 миллионов). Выходит, что в год казна получала от продажи бесценных живописных полотен менее 1 процента от общего оборота.

Эпизод с продажей картин Эрмитажа историки оценивают негативно, как позорный и варварский. Но здесь лучше будет оценить тот же эпизод как типичный, характерный, демонстрирующий специфику государственного управления Советской Россией. В стране действовала партийная диктатура. Все решения принимались на Олимпе: в Политбюро ЦК ВКП(б). Этот же орган брал на себя всю полноту ответственности за свои решения. Народные комиссары — министры — одновременно занимали высшие посты в партийной иерархии. И самое главное: основным ресурсом, за счёт которого происходило развитие страны, считалось её сельское население — 120 миллионов крестьян. Сами крестьяне никак не участвовали в государственном управлении, их никто ни о чём не спрашивал. Общественной дискуссии не существовало. Дискуссии были возможны только внутри высших органов партийной власти — ЦК и Политбюро — но и там эта традиция, заложенная Лениным, к 1928 году уже сходила на нет; постепенно устанавливалась единоличная власть генерального секретаря ЦК товарища Сталина. Ему ещё можно было возражать, но уже нельзя было критиковать.

Пренебрежение судьбами крестьян считалось нормой, общепринятой государственной практикой, установленной на самом верху. Крестьянам не нужны были полотна Эрмитажа. Большинство крестьян даже не подозревало об их существовании. Крестьяне были озабочены только тем, чтобы выжить. В этом униженном состоянии они просуществуют вплоть до последних лет существования СССР.

3

Быт и семейные хлопоты

Переехав в Москву, Микоян несколько недель жил в гостинице, пока наконец ему не выделили квартиру в Кремле: четыре комнаты. В том же здании находилась столовая Совнаркома, оттуда приносили готовые обеды и ужины, это стоило 20 рублей в месяц.

Потом он перевёз из Ростова жену и детей.

В соседней квартире жил Вячеслав Молотов и его жена Полина Жемчужина.

Что чувствовал он в те дни? Старшие товарищи по партии буквально силой затащили его на самый верх и поставили на один из самых трудных участков работы. За считанные годы он превратился из рядового большевика в одного из руководителей огромной страны. 33-летний мужчина, ещё вчера бегавший с «Кольтом» в руке по пыльным улицам Баку, дышавший гнилыми тюремными испарениями, вдруг за неполные восемь лет взмыл в политическое поднебесье. Очевидец и непосредственный участник самых невероятных событий, армянский мальчишка из горной деревни — собеседник Ленина, на «ты» со Сталиным, друг Орджоникидзе, накоротке с Рыковым, Дзержинским, Бухариным. Оглушительный, фантастический взлёт, второго такого история Советской России не знает. Даже вундеркинд Маленков не взлетал так мощно.

Да, Микоян держался осторожно, но и уверенно.

Став наркомом внешней и внутренней торговли, собрал подчинённых на совещание. Из зала кто-то выкрикнул: как мы можем вам подчиняться, вы же совсем молодой человек!

Микоян ответил:

— На Кавказе, где я вырос, младшие молчат в присутствии старших. Пока тебе не исполнилось хотя бы 40 лет — ты вообще не подаёшь голоса. Вы что, предлагаете распространить этот кавказский обычай на деятельность нашего комиссариата?

Собравшиеся расхохотались.

Так он и двигался, шаг за шагом, где шуткой, где компромиссом, а где и резким нажимом. Память о револьвере за поясом его никогда не покидала. Он был очень горячий, никто не рисковал схватиться с ним всерьёз. За спиной — две войны и пять тюрем. Огромный кругозор: и с персами имел дело, и с турками, и с азербайджанцами, и с грузинами, и с нижегородцами, и с казаками, и с чеченцами. Страх был ему неведом. Боялся только за семью, но это началось потом, во второй половине 1930-х.

Первого сентября 1927 года в Москве, в роддоме им. Г. Л. Грауэрмана, на свет появляется четвёртый сын, Вано (Иван), получивший имя