Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

— Тебя, Шобик, я попрошу: брось дурить! Брось мутить воду.

— Я что?

— Знаешь. Зачем сбиваешь людей с толку? Почему зовешь бросить отряд и разойтись группами?

— Не зову, наговор это...

— Зовешь!

— Мнение высказать нельзя?

— Не забывайся! Ты один раз запятнал себя. Второй раз не простят. Война. Запомни!

— Ясно, товарищ командир.

— Пока мы в отряде — мы сила. Поодиночке нас, как рябчиков, перестреляют. Лучше не болтай лишнего.

— Это он мнение высказал, — заступился Феликс. — Разговор был у нас. Шобик и предложил разойтись группами. С ним никто не согласился, и он не настаивал.

— Теперь на меня всех собак вешать будете, — обиделся Шобик.

— Слушай и мотай на ус, — перебил его Грачев, заканчивая перевязку, — его подвижные ловкие пальцы ладили узлы. — Ныть ты мастак. Верно ведь, Феликс, а?

Феликс молчаливо согласился.

Во второй половине дня напали немцы. Диверсия на шоссе, видимо, встревожила фашистов, и они бросили вслед дерзкому отряду роту автоматчиков. Заметил их западный пост. Один из сторожевых прибежал в лагерь, разбудил прикорнувшего немного Анжерова. Отряд подняли по тревоге. Сразу мучительно-тревожный вопрос: что делать? Уходить? Принять бой? Если бы капитан представлял, какая местность впереди, если был бы уверен, что пойдут сплошные леса! Тогда, возможно, принял бы решение отходить...

Но что впереди? Вдруг фашисты настигнут отряд в открытом поле, вызовут подмогу с земли и воздуха? Гибель. Бой или отход? Бой!

— Игонин, — распорядился Анжеров, — бери взвод, ударь во фланг, сумеешь — в затылок. Оставь трех пулеметчиков. Спеши!

— Есть! — козырнул Игонин.

Убежал к своему взводу. Через минуту прибежало шестеро бойцов — три пулеметных расчета. Бойцы отряда заняли оборону, залегли, укрылись за стволами деревьев. Пулеметчиков Анжеров рассредоточил: двух с флангов, третьего в центре. Командный пункт расположил в центре обороны. Григория послал на правый фланг. Там лес гуще, подходы скрытые.

Справа от Андреева примостился расчет ручного пулемета. То были два молчаливых парня, из одной деревни, откуда-то из-под Вологды. Установили пулемет на сошники, приладили диск. В ожидании боя сели по-турецки и принялись неторопливо закусывать. Крошечными ломтиками нарезали хлеб, испеченный пополам с отрубями, положили ломти на траву. Ели сосредоточенно, углубясь в себя. Крошки собирали в ладони и тоже отправляли в рот. Ели деловито, словно готовились к трудной крестьянской работе.

Слева, привалившись спиной к дереву, сидел Грачев и курил — затягивался дымом глубоко, покряхтывал: самосад был крепким. Цигарка уже догорала. Держал ее указательным и большим пальцами, ногти которых побурели от никотина.

Рядом с Грачевым на животе лежал Феликс, всматривался вперед: ждал немцев. Вздрогнул, когда Грачев, кончив курить, взял карабин и клацнул затвором. Нервы у парня взвинчены до предела. На скулах полыхал румянец.

Андреев то и дело ловил на себе пытливые взгляды Феликса. Наверно, Сташевский проверял по Григорию: серьезное положение создалось или не такое уж серьезное. Не спрашивал ни о чем, а изредка поглядывал на него. Григория пробирала внутренняя дрожь, но заметив, что за ним наблюдает Феликс, подобрался и неожиданно успокоился.

Устроившись за сосной, осмотрелся: выбирал сектор обстрела. Мешала махонькая сосеночка, лет пяти от роду. Забавная сосенка, косматая и колючая. Пришлось срубить. Мешала прицеливаться. Вынул из мешка две обоймы — весь запас.

Фашисты появились вдруг. Не было, не было никого, и вот из-за куста вынырнул первый автоматчик. Метров за триста от Андреева. Ростом высок, с засученными по локоть рукавами. Белокурый. На уровне живота висит автомат. Китель серо-зеленый, шаровары тоже, заправлены в сапоги с широкими голенищами. Во многих переделках побывал Григорий, а немецкого солдата при дневном свете и во весь рост видел впервые. Тот шагал настороженно, оглядывался по сторонам, на своих товарищей. Боится! На засаду боится напороться. Взял верзилу, на мушку. Подумалось: идет и в мыслях, наверно, не держит, что топчет землю в последний раз. Любопытно, было у него предчувствие конца или нет? Жил где-нибудь в Мюнхене, а то и в Гамбурге, о чем-то мечтал, возможно, любил. А Гитлер его оболванил, послал воевать, посулив целый мир. Чего дома не сиделось? Отмеривает по земле последние метры. Грянет выстрел, и пуля, посланная Григорием Андреевым, остановит еще одно разбойничье сердце.

За верзилой показались другие. Скоро их набралось десятка четыре.

Хлопнул пистолетный выстрел: Анжеров дал сигнал открыть огонь. Лопнула тишина, распластанная на лоскуты, разлетелась на гулкие осколки. Застонал, загудел лес. Пули распороли лесной воздух, будто тысячи гибких кнутов хлестнули по безмолвию.

Григорий выстрелил и промазал. Верзила уже не шагал, а бежал и вопил что-то.

Григорий прицелился тщательнее, поборов дрожь, и снова выстрелил. Выстрела не слышал: кругом гремело и трещало. Только почувствовал, как приклад толкнул в плечо. Верзила споткнулся и упал вниз лицом. Сгоряча хотел подняться, но дернулся конвульсивно и затих навсегда. «Не ходи босиком», — прошептал Андреев и поймал на мушку другого фашиста, малорослого и плечистого.

Пули свистели над головой. Некоторые глухо вливались в ствол сосны, иные сбивали с веток хвою. Одна царапнула сосну, за которой лежал Андреев, сбоку, на вершок повыше головы. Кусок коры и коричневая пыльца упали на плечи и пилотку.

Атака в лоб захлебнулась. Фашисты начали обтекать правый фланг. Григорий подполз к вологодцам, приказал переместиться правее, где немцы сосредоточивались для нового броска. Пулемет повернули, и вовремя. Немцы бросились в новую атаку, но залегли из-за плотного огня. Андреев отцепил гранату, кинул. Она ударилась о сосну, отскочила вправо и брызнула в стороны огненными осколками.

Напор врага несколько ослаб. Фашисты попятились и залегли, прячась за сосны, за бугорки, за всякую малость, которая хоть немного хоронила их от метких пуль красноармейцев.

Лес гудел, наполнился неразберихой — гулким эхом выстрелов, протяжным посвистом пуль, беспорядочными выкриками людей, стонами раненых. Видно было, что немцы готовятся к новому броску.

Андреев приметил: за шершавым темно-бурым стволом сосны спрятался немец, оттуда глянула черная дьявольская дырка автомата, из которой вдруг мигнуло и замигало часто-часто еле видное белое пламя, — немец стрелял по Григорию. Андреев тщательно прицелился и выстрелил. Пуля царапнула кору выше. Черная дырка автомата на миг исчезла и появилась уже с другой стороны. Пули пропели над самой головой. Григорий инстинктивно пригнулся. Когда опять осторожно выглянул, то увидел старшину Журавкина, которого за сутолокой дел не видел со вчерашнего вечера. Старшина полз по-пластунски в сторону немцев. Плотно вжимался в землю, головой бороздил скудную траву. На ноге, возле правого ботинка, дергалась в такт движениям белая тесемка кальсонной завязки. «Очумел он, что ли?» — подумал Григорий. Кто-то слева закричал, перекрывая шум боя:

— Назад! Назад!

Но Журавкин полз и полз. Немцы его заметили и неожиданно ослабили стрельбу — тоже наблюдали. Уж не задумал ли этот русский перебежать к ним?

Григорий заволновался, ему тоже ударила в голову эта мысль: а не удрать ли собрался старшина? Не напрасно же Анжеров сразу проникся недоверием к нему. Григорий взял Журавкина на прицел и стал ждать.

А старшина между тем полз, не обращая внимания ни на что. Изредка делал короткие остановки и осматривался. Делал это, не поднимая головы, а повертывал ее набок, прижимая щеку к земле, чуть откидывал назад и смотрел вперед. Это была такая неловкая поза, что со стороны казалось странным, как же все-таки это удавалось старшине.

Журавкин наконец дополз до немца, которого Андреев уложил в начале боя, одним рывком хотел сорвать с него автомат, но сделать это сразу не удалось. Автомат крепко держал ремень. Теперь фашистам стало ясно, что они обманулись в ожиданиях. Обозлились и почти весь огонь сосредоточили на старшине. А тот, пряча голову за труп, достал из кармана перочинный ножичек, перерезал им ремень, вытянул автомат, снял с убитого коробку с патронами, не обращая внимания на плотный огонь. «Молодец!» — восхищенно подумал Григорий.

Старшина лежал между двух огней. Назад ползти нельзя, тогда немцы просто изрешетят его. Наши тоже вели плотный прицельный огонь по противнику.

В это время Григория кто-то тронул за плечо. Оглянулся. Связной от капитана, Саша Олин, курносый, веснушчатый.

— Чего?

— Капитан ранен. Просит вас к себе, — пухлые губы у Саши вздрагивали.

— Что? Анжеров ранен? Не может быть!