Том 12. Лорд Дройтвич и другие - Пэлем Вудхауз

— Вот забавно! — откликнулась Джилл. — А я б ни в жизнь не догадалась. Проглотила этот ее лимузин со всеми колесами!

Херувим бросил на нее любопытный взгляд. Джилл была для него загадкой, предметом тайных недоумений; как и для остальных девушек из хора.

— Это ведь твое пелвое шоу, плавда? — спросила она.

— Да.

— Слушай-ка, а что ты вообще делаешь в театле?

— В основном, терплю ругань мистера Миллера.

— Вот-вот! Телпишь лугань мистела Миллела! А что ж не сказала, как другие, — «телплю, как Джонни олет»?

— Понимаешь, большую часть жизни я прожила в Англии. Нельзя ждать, что я так скоро выучусь изъясняться по-американски.

— Так и знала, что ты англичанка. У тебя такой же акцент, как у палня, котолый иглает фата в нашем шоу. Слушай-ка, а почему ты вообще пошла в театл лаботать?

— Ну… А почему ты? Почему идут другие?

— Я-то? Я в театле — своя. Настоящая блодвейская клыса. Нигде больше мне не будет холошо. Я лодилась в шоу-бизнесе. У меня обе сестлы делают номел, а блат в лепелтуалном театле в Калифолнии. И папа — комедиант, очень холоший. Но ты тут — чужая, это слазу видно. И чего ты встляла в хол?

— Ну, это просто. У меня нет денег. А никак иначе я заработать не могу.

— Честно?

— Честно.

— У-у, палшиво! — херувим призадумался, круглые глаза внимательно вгляделись в лицо Джилл. — А замуж чего не выйдешь?

— Не просит никто! — рассмеялась Джилл.

— Кое-кто неплеменно поплосит. Во всяком случае, если он на уловне, а я думаю — он такой. Палня по виду всегда опледелишь. Если сплосишь меня, — у нашего длуга Пилкингтона уже и лицензия на блак в калмане, и колечко заказано, и все такое плочее.

— У Пилкингтона! — ошеломленно воскликнула Джилл.

И ей припомнились некоторые случаи во время репетиций, когда хор отдыхал и слушал, как работают солисты на сцене, а долговязый Пилкингтон внезапно возникал на соседнем месте и застенчиво заводил разговор. Неужели влюбился? Если так, очень досадно. У Джилл уже был опыт в Лондоне с влюбленными молодыми людьми, которые, следуя кодексу нации, отказывались признать поражение, и ей вовсе не доставляло удовольствия охлаждать их пыл. У нее было доброе сердце, и она расстраивалась, когда приходилось кому-то причинять боль. Действовало на нервы и преследование пораженных в сердце представителей мужского пола, пытавшихся поймать ее взгляд, чтобы обратить ее внимание на свое разбитое сердце. Ей припомнилась одна домашняя вечеринка в Уэльсе, тогда беспрерывно лил дождь, и ей пришлось ускользать от жертвы любви, которая то и дело выскакивала из сумеречных углов и начинала все свои мольбы словами: «Послушайте-ка, а знаете…» Хотелось надеяться, что Отис Пилкингтон не намерен излагать свои мольбы в таких выражениях. А вот зловредную привычку выныривать невесть откуда тот определенно приобрел. Раза два он даже напугал ее, материализовавшись рядом, точно бы выскочил из люка.

— О, нет! — воскликнула Джилл.

— О, да, — настаивал херувим, властно махнув приближавшемуся трамваю. — Ну, мне пола ехать на свою оклаину. У меня свидание. Пока!

— Я уверена, ты ошибаешься!

— Ну, нет!

— Почему ты так решила?

Херувим ухватился за поручни трамвая, готовясь туда забраться.

— Ну, во-пелвых, — начал он, — кладется за тобой, как только мы вышли из театла, будто индеец в засаде. Оглянись! До свидания, дологуша! Не забудь, плишли мне кусочек свадебного толта!

И его увез трамвай. Джилл увидела напоследок широкую обаятельную улыбку, а оглянувшись, и в самом деле узрела змееподобные формы Отиса Пилкингтона, башней нависающего сбоку.

Мистер Пилкингтон, хотя и нервничал, явно был полон решимости. Лицо у него было наполовину скрыто шелковым шарфом, которым он укутал горло, — он очень берег здоровье, подозревая, что подвержен бронхиту. Над шарфом на Джилл кротко взирали глаза сквозь очки в черепаховой оправе; и бессмысленно было уговаривать себя, будто нежный блеск за стеклами — это не свет любви. Истина была слишком очевидна.

— Добрый вечер, мисс Маринер, — поздоровался мистер Пилкингтон из-за шарфа приглушенным и далеким голосом. — На окраину идете?

— Нет, в центр, — быстро ответила Джилл.

— И мне туда же, — не растерялся мистер Пилкингтон.

Джилл стало досадно, но она чувствовала полную беспомощность. Можно ли тактично распрощаться с человеком, заявившим о своем намерении идти в одну сторону с вами? Оставалось идти рядом с назойливым поклонником. И они вместе зашагали по Бродвею.

— Устали, наверное, после репетиции? — своим специфическим тоном осведомился мистер Пилкингтон. Он всегда говорил так, будто, взвесив каждое слово, отстригал его от кинопленки.

— Немножко. Мистер Миллер такой энтузиаст.

— То есть, ему очень нравится мюзикл?

— Нет, я имела в виду — трудится он очень усердно.

— А про мюзикл он что-нибудь говорил?

— Да нет. Понимаете, он не особо с нами откровенничает. Откровенно высказывается только насчет того, как мы выполняем па. Судя по этим высказываниям, не очень-то мы ему нравимся. Но девушки говорят, он каждому хору, с каким репетирует, твердит, что хуже них еще никого не видал.

— А хор… вернее, леди из ансамбля, что они думают о мюзикле?

— Ну, они вряд ли такие уж хорошие судьи, — дипломатично ответила Джилл.

— Иными словами, он им не нравится?

— Некоторые просто еще не до конца его понимают. Мистер Пилкингтон на минутку примолк.

— Я и сам начинаю подумывать — а может, публика не доросла до него? — печально проговорил он. — Когда его поставили в первый раз…

— О-о, так его уже ставили?

— Любители — да. Прошлым летом в доме моей тети миссис Уоддсли Пигрим в Ньюпорте. В помощь армянским сиротам. Тогда его приняли очень тепло. Мы почти покрыли расходы. Такой был успех, что… я чувствую, вам я могу довериться. Но мне бы не хотелось, чтобы вы пересказывали мои слова вашим… вашим… другим леди… такой был успех, что я, вопреки совету моей тети, решил поставить спектакль на Бродвее. Между нами, это ведь я оплачиваю практически все расходы. Мистер Гобл никак не участвует в финансировании. Все — на мне. А мистер Гобл за определенное вознаграждение — долю в прибылях — предоставляет нам свой опыт в антрепризе. Что я считаю крайне важным. Мы с Трэвисом создали мюзикл, еще когда вместе учились в колледже, и все наши друзья сочли его просто блестящим. Моя тетя, как я уже сказал, была против моей затеи с Бродвеем. Она придерживается мнения, что я в бизнесе ничего не смыслю. Возможно, до некоторой степени она и права. По темпераменту я, без сомнения, художник. Но я хочу показать публике нечто получше этих хитов с Бродвея! Ведь они — настоящий хлам! К сожалению, я начинаю сомневаться в успехе. Когда играют актеры такого грубого типа, поставить спектакль, равнозначный «Розе Америки», очень трудно. Эти люди не улавливают духа пьесы, ее тонкого юмора, каламбуров, изысканной фантастичности сюжета. Сегодня днем, — мистер Пилкингтон запнулся, — сегодня я случайно услышал, как двое солистов, не подозревавших, что я нахожусь поблизости, обсуждали спектакль. Один из них — эти люди так причудливо изъясняются — сравнил его с айвой, так же застревает в горле. А другой сравнил с головкой овечьего сыра. При таких настроениях разве можно рассчитывать на успех?

Джилл стало несказанно легче. Оказывается, бедняге нужно только сострадание. Она ошиблась, блеск в его глазах — не жар любви, а огонь паники. Он — автор пьесы. Всадил большие деньги в постановку, и теперь у него особенно после критики, как выразились бы ее подруги по хору, «дрожат от трусости ножки». Чувство очень понятное. Отис ужасно походил на подростка-переростка, нуждающегося в утешении. Джилл даже растрогалась, и от облегчения сняла все линии обороны. И потому, когда, дойдя до 34-й стрит, мистер Пилкингтон пригласил ее на чашку чая — его квартира всего в двух кварталах от Мэдисон-авеню, — она без колебаний приняла приглашение.

Всю дорогу до дома он продолжал в том же минорном ключе. Он был куда откровеннее с ней, чем была бы она с человеком, сравнительно незнакомым, но она знала, что мужчины часто ведут себя так. Дома в Лондоне ей частенько приходилось выслушивать самые личные откровения от молодых людей, которых она впервые встретила тем же вечером на танцах; и невольно Джилл уверилась — что-то в ее личности действует на определенный тип мужчин, как трещина в дамбе, давая волю бурным потокам их красноречия. К такому же типу явно принадлежал и Пилкингтон — раз начав говорить, он не утаивал ничего.

— Не то чтобы я завишу от тети Оливии, — изливался он, помешивая чай уже в своей квартире, студии в японском стиле, — но знаете, как бывает. У тети есть возможность здорово подпортить мне жизнь, если я отмочу глупость. Сейчас у меня есть все основания полагать, что она намеревается оставить мне практически все свое состояние. А ведь это — миллионы! — добавил Отис, протягивая Джилл чашку. — Уверяю вас, миллионы! Но ей присуща твердая коммерческая жилка. И на нее произведет пагубное впечатление, если я потеряю на этой постановке крупную сумму, тем более что она специально остерегала меня. Она вечно ворчит, что я совсем не похож на моего покойного дядю, что я не бизнесмен. Мой дядя Уоддсли Пигрим состояние нажил на копченых окороках. — Взглянув на японские гравюры, Отис слегка содрогнулся. — До самой своей смерти он уговаривал меня войти в его бизнес, но для меня это невозможно. Однако, когда я услышал, как эти двое обсуждают мою пьесу, я почти пожалел, что не послушался его.