Тайная страсть Гойи - Екатерина Лесина

— Каэтана выставила себя на посмешище, когда танцевала с той девкой и проиграла. И да, я злорадствовала. Я поняла, что она стареет, что еще год или два, пять — самое большее, и Каэтана проиграет свою войну. Все женщины рано или поздно ее проигрывают. Я даже успокоилась, почти успокоилась, но потом встретила ее… Ночью. Она шла к себе, была взволнованна. Рассержена.

…Лукреции не спалось.

Не оставляло ощущение, что, стоит закрыть глаза, и ночь ускользнет, а следом и день, и еще один, и снова, приближая ненавистную свадьбу. И она уговаривала себя, что в судьбе ее нет ничего по-настоящему ужасного. Супруг противен? Многим женщинам противны их мужья. Но он и вправду стар, и наследников прямых не имеет, и если Лукреция постарается… А она постарается!

Очень постарается остаться молодой и состоятельной вдовой…

Ах, почему жизнь ее столь несправедлива?

Почему бы ей не родиться в мужском теле? Тогда никто не посмел бы указывать Лукреции, что ей делать.

И состояние, которое ее братец просаживает за игорным столом, Лукреция сумела бы и сберечь и приумножить.

Каэтана шла медленно.

Не шла, брела, будто слепая, то и дело останавливаясь, хватаясь за голову. И в этом Лукреции почудилась слабость, хотя в прежние времена слабости за тетушкой она не замечала. Но ныне та чересчур много выпила. Да и ревность брала свое… Было бы кого ревновать!

Пожалуй, когда-то сама Лукреция была влюблена во Франсиско. Но минули годы. И что осталось? Желчный раздражительный человек, который всех вокруг подозревает в недостатке почтительности к его особе. Он болезненно воспринимал не то что слова — взгляды. И тянул шею, дул щеки, пытаясь казаться важным.

Равным знати.

Но равным он, невзирая на все свои таланты, не был. И сам это понимал.

А еще он был жаден что до денег, что до женских прелестей, и Лукреции пытался оказывать знаки внимания. Прежде, пожалуй, она была бы счастлива. А ныне испытала лишь раздражение. Нет, хватит с нее и будущего супруга с его неприятным запахом изо рта, морщинами и трясущимися руками.

К чему еще один старик?

Она выберет себе любовника помоложе. И красивого. Должно же в ее жизни быть хоть что-то красивое?

— Лукреция. — Тетушка заметила ее первой и остановилась. — Что ты здесь делаешь?

— Не спится, тетя, — ответила Лукреция. — И вам, как я вижу, тоже…

— Ты все еще расстроена? Это пройдет.

Наверное, если бы Каэтана произнесла слова иначе, с сочувствием или хотя бы без покровительственных ноток, которые царапнули Лукрецию. Без скрытой насмешки… Просто иначе, Лукреция бы промолчала.

— Конечно. — Она вымученно улыбнулась. — Все проходит… Молодость, любовь…

— Что? — Каэтана вновь сдавила руками голову. — Ты о чем?

— Главное, вовремя заметить, остановиться, но не у всех получается…

Сейчас Каэтана, великолепная Каэтана, выглядела обыкновенною старухой. Богатою. Ряженою в роскошное платье, слишком роскошное. И эта роскошь лишь подчеркивала старческою немощность Каэтаны. Краски ее лица поблекли. И черты словно бы поплыли, смазались.

— Вот вы, дорогая тетушка, уж простите, совсем ничего не замечаете… — Лукреция понимала, что ей следует остановиться, но не могла.

Навалилось все и сразу.

Выговор Диего.

Нотации матушки, которая до дрожи в руках боялась, что выгодный брак расстроится.

Уверенность Мануэля, что после смерти супруга Лукреции — а в сем факте он не сомневался — состояние его перейдет к Мануэлю.

Тетушка, ее показная, лживая забота.

— Вы всегда отличались поразительной слепотой. — Лукреция подхватила тетку под локоть. — Пойдемте, я провожу вас… Вам дурно? Вам стоит лечь, поберечь себя. В вашем возрасте следует внимательней относиться к своему здоровью. Хотите, я велю, чтобы послали за лекарем?

Каэтана шла медленно, а Лукреция получала несказанное удовольствие и от этой тетушкиной слабости, и от собственной силы.

— Вам стоит поберечь себя. Особенно сердце. Болит?

— Болит, — призналась Каэтана слабым голосом.

— Это от того, что в нем слишком много страстей… Не вы ли, дорогая тетушка, учили меня, что женщине следует руководствоваться не страстью, но разумом. Быть хладнокровной. Сдержанной. А сами?

Легкий упрек.

И смех Каэтаны.

— Что ты понимаешь, глупая девочка!

— Быть может, ничего. — Странно, но сейчас Лукреция не обиделась на то, что тетушка назвала ее глупой. — А быть может, больше вашего… Вы его до сих пор любите? Конечно, любите. И все видят эту любовь, даже не любовь, а страсть, которая позорит и вас, и всю семью…

— Не тебе мне о семье говорить! — Она попыталась вырвать руку, но покачнулась, и Лукреции пришлось тетку приобнять, чтобы та не упала. — Ты… Вы все от меня зависите…

— А вы зависите от прихотей недостойного человека.

— Он меня… любит… Он слишком горд, чтобы признать это, но он меня любит!

— И из большой к вам любви привел в ваш дом эту девицу?

— Он хочет, чтобы я ревновала.

Это упорство Каэтаны удивляло. Наверное, Лукреция и вправду уродилась черствой, но лучше уж так, чем это мучительное чувство, заставляющее позабыть о гордости и чести.

— Чтобы вернула… Чтобы все было, как прежде… — Дверь в комнату тетушки была приоткрыта. — Уходи.

— Нет… Вы не понимаете.

— Уходи.

— Он никогда не любил вас. Он вообще способен любить только себя!

— Он… он…

Лукреция втолкнула тетку силой.

— Он изменял вам всегда… с женой…

— Их брак был благословлен… и муж обязан…

— Ничего он не обязан, — фыркнула Лукреция, снедаемая болезненным желанием открыть тетке глаза, раз уж сама она слепа. — Он просто не способен пройти мимо женщины… Да, он говорит о любви. Всем своим…

Лукреция махнула рукой и остановилась, осознав, что сказала больше, нежели нужно.

— Впрочем, если вам и дальше угодно обманываться, то я пойду.

— Постой. — Теперь уже Каэтана вцепилась в руку Лукреции. — Погоди… О чем ты говоришь? Откуда ты?.. Ты и он! Когда?!

— В Андалузии…

Это признание далось неожиданно тяжело. А ведь Лукреция столько лет мечтала о том, как скажет, выплюнет правду в лицо тетке. И как та ужаснется, осознав, сколь долго ее обманывали.

— Ты же… — Каэтана и вправду отшатнулась, словно от чумной. — Ты же ребенком была!

— Была. Но это его не остановило. Нет, я сама предложила, но если бы твой Франсиско не был такой сволочью, какой он является, он отказал бы.

Каэтана молчала.

— Он проводил ночи с тобой, а днем, когда ты изволила почивать, приходил ко мне, или я к нему. В мастерскую. Знаешь, почему он запирался там? Отнюдь не потому, что жаждал тишины и покоя, не хотел, чтобы ему помешали… Нам помешали. И картина… Ты думаешь, он писал тебя?

Ее лицо было бело и без белил.

А глаза умерли.

Лукреция никогда не видела, как умирает душа, а тут вдруг…

— Ты лжешь, глупая девчонка. — Тетушка отвесила пощечину. И боль не отрезвила Лукрецию, напротив, она вызвала новый приступ злости. — Ты…

— Он сказал, что ему нужно юное тело, а ты, дорогая тетушка, ты уже не была юна… Ты не была даже молодой… И Франсиско сказал, что не сумеет польстить. А кому интересны прелести стареющей махи? Нет, в них ценят юность, исключительно юность…

— Ненавижу!

— Меня? За что, тетушка? За то, что хотела быть похожей на вас? Прекрасной. Блистающей. Свободной. А вы… Вы были подобны солнцу. Но кто знает, что и солнце способно состариться.

— Ты…

Каэтана присела на кровать, схватившись рукой за грудь.

— Ты просто… завидуешь.

— Завидовала, — призналась Лукреция. — Но теперь завидовать нечему. Деньги? Титул? Разве они сделали вас счастливой? Они купили вам Франсиско, но не его верность. И не его любовь, которая, как подозреваю, и была вам нужна, а сегодня… Сегодня над вами смеялись все гости. Завтра будет смеяться весь Мадрид. А вы, вместо того чтобы выставить этого проходимца, стереть его в порошок, унижаетесь… Еще немного, и вы станете умолять его вернуться, уделить вам толику его драгоценного внимания.