Русская жизнь-цитаты 20-31.12.2024 - Русская жизнь-цитаты

этом месте читатель (собеседник) мысленно отрывает рот и тоже готовится ответить. Вот маленький пример. В первой главе «Путеводитель по Путину» автор отмечает, что на внутреннем фронте у Путина всегда все получалось, – и отчеканивает: «Опыта неудач в навязывании стране чего угодно у него нет». Есть! – отвечаю я (как Базаров Кирсанову или наоборот). Неудача случилась в принципиальном идеологическом пункте: в навязывании школе «основ православной культуры». Давили с первых дней путинской власти и давили изо всех сил. Потоком шли «данные опросов», что родители поголовно и горячо «за». На деле родительский саботаж передавил давление, и властям пришлось сдать назад – к «Основам светской этики». Автор чаще всего не ограничивается кратким, резким ответом, а раскрывает свою мысль подробнее. Иногда совсем подробно, разворачивая ее в эссе, как, например, в пятой главе «Римские корни» при сопоставлении правления Путина с правлением Юстиниана: – «Даже удивительно, сколько родного для сегодняшней РФ в логике древних римско-византийских правителей и в стиле отношений их режимов с подданными (с.57 и далее). Аналоги путинскому правлению автор убедительно находит в Африке и Латинской Америке, среди «автократов-импровизаторов из небольших испаноамериканских и африканских государств» (с.24). Каддафи, Бокасса, Сомоса-старший – вот такая компания. На абсолютное большинство из 228 вопросов автор ответил решительно и четко. Без ответа, с указанием на «загадочность» остались единицы. Давайте перечислим эти случаи. Отмечая, что необъятная власть Путина не имеет аналогов в российской истории, автор указывает на «загадочность» этого неколебимого всевластия – «…даже сейчас, несмотря на неполное соответствие роли национального военного лидера, его власть не ставится под вопрос. Не будем преуменьшать загадочность этого» (с. 19) Второй случай связан не с властителем, а с подвластными: – «Ответ на вопрос, является ли сегодняшняя РФ страной без народа, отложим на потом» (с.36) Третья загадка касается поколения проигравших победителей: – «Перед нами очередная загадка. Революция 91-го, пусть и не сразу, но привела к нынешнему режиму РФ. Который похож на советский режим в зрелой его стадии. А этот зрелый советский режим вырос из предыдущей революции (1917). Хотя в 91-м революция воспринимала себя только как отмену революции 17-го и никак иначе» (с. 104). Четвертая связана с политической перспективой: – «Главная загадка — могут ли устремления путинского человека конвертироваться в какую-то дозу свободы и демократии, когда путинского режима не станет?» (с. 43) Во всех остальных 224 случаях ответы у автора есть. Сразу признаюсь, что не поняла принципиальный ответ на роковой вопрос: почему же Россия вечно возвращается на путь державной паранойи, даже если пытается вырваться из колеи к демократии? – «Почему российская демократия получилась неудачной? Потому что не получилось российской нации» (с.76) Но вскоре выясняется, что в Советском Союзе она – политическая нация – существовала: – «Роль политической нации в СССР исполняла коммунистическая партия и все, кто проникся её духом. Этот дух делал любого подданного частицей «советского народа». В этом смысле в СССР имелся политический народ, и он был национальным государством. Одновременно в Советском Союзе осуществили типично имперское разделение подданных на племена (с.93). Но вдруг автор наносит удар: – «Сегодняшний аналог КПСС — коллективная Симоньян» (с.65) Значит ли это, что коллективная Симоньян выполняет и роль политической нации? Ответов, с которыми я была бы решительно не согласна, очень мало. Строго говоря, он один и вызван мировоззренческим расхождением. Автор – римлянин, спартанец, республиканец, он требует от населения борьбы и политического участия, клеймя иное поведение «шкурными интересами». А я обывательница с булочником Адама Смита в мозгах: не политической активностью, а булками и личным шкурным интересом булочник служит человечеству: – «Если хлеб, пиво и свечка хороши, люди их купят. Исключительно поэтому булочник, пивовар или свечник и производят свои товары. А не потому, что они беспокоятся, чтобы у народа был вкусный хлеб, свежее пиво и свечки, которые не коптят. Движущая сила – собственный материальный интерес». Поэтому я начинаю кудахтать при чтении фрагмента «семь тайн путинского человека». Нет, я согласна, что «хор путинских людей сегодня заглушает в РФ все другие голоса»: еще бы не заглушал, если за «иное» сажают на безумные сроки. Но когда дело доходит до «шкурных интересов» и «личного мирка», тут я бегаю и хлопаю крыльями (куриными). – «Человек-совок был устроен гармонично — жил шкурным интересом, на остальное ему было плевать. Путинский человек тоже потребитель, гедонист и, в меру возможного, развратник. Он тоже как бы презирает «политику», то есть всё, что за пределами его личного мирка» (с. 42-43). Шкурный интерес – это ведь то же самое, что «возделывать свой сад», по Вольтеру. И советские люди, обложенные запретами, по мере сил его возделывали, а не строили коммунизм с Лениным впереди, что им строго предписывалось советской властью. Обращается автор и к скандальным fb-темам о виновности толстоевских и виновности реформаторов 90-х годов. Первых автор оправдал, вторых осудил. – «Виновна ли в войне русская литература? Не виновна» (с. 41) Ибо виновники войны «равнодушны к русской литературе. Часто они любители советского масскульта. Ещё чаще — американского. Это зрители американских блокбастеров. Если коротко, то Ф. М. Достоевский не является виновником вторжения в Украину. Он, конечно, одобрил бы его, но участники вторжения его не читали. Как не читали и Л. Н. Толстого, который бы вторжение осудил» (с. 42). К реформаторам автор суров: – «Чем объяснялась чёрствость реформаторов к простонародью? Тем, что оно не было реальной силой. Рядовые люди не получили сверху даже ту поддержку, которая вполне могла быть оказана» (с.78) – «Что погубило коллективное руководство в 1997–1998? Коллективная политическая бездарность» (с. 83) – «Почему ожили органы и армия? Все прочие показали себя слабакам» (с. 88). Автор – трагический пессимист. Его историко-политический «запрос» к России предельно редуцирован, минимален: – «Может ли Россия стать нормальной? …И «нормальность» здесь понимается всего лишь как отсутствие явного помешательства» (с.145). Пусть несвободная, но может ли Россия избавиться хотя бы от кровавой завоевательской паранойи и бреда величия? Автор в этом сомневается, потому что – «Особенность России — наличие в ней мощных механизмов, которые возвращают её на этот путь каждый раз, когда она от него отходит» (с.145) – «И вторая особенность — высокая мировая конкурентоспособность этого проекта. Его упадок не очевиден и сейчас. Поэтому внутри него слаба потребность искать ему замену» (с.146) – «Отдохнув от традиционного бреда, она всегда к нему возвращается» (с.150) Возникновение «нормальной» России было бы чудом, пишет автор, но тут и появляется проблеск надежды. Ибо чудо возможно.