Конец игры - Душан Митана

Одержимый желанием запечатлеть жизнь в подходящий момент, in flagranti, он метался по городу, яростно щелкал фотоаппаратом, а в заднем кармане брюк всегда носил маленький блокнот, в который «записывал жизнь», подлинные события, впечатления, случаи, реплики, разговоры…

Мне уже стыдно появляться с тобой на людях, камрад, ты ведешь себя, как самый настоящий маньяк. Если еще хоть раз вытащишь из-под задницы этот свой блокнот и начнешь строчить всякую белиберду под столом, в жизни с тобой не сяду рядом. Ты идиот, знаешь, что о тебе говорят? Ты или псих, или нормальный стукач. Я ничуть не удивлюсь, если однажды кто-нибудь смажет тебя по роже.

Гелена тогда даже не предполагала, как скоро сбудутся ее слова. Особенно крепко отделали его в «Кристалл-баре».

Раз — по чистой случайности — они с Геленой сидели за столом с двумя компанейскими ребятами, оказавшимися, как потом выяснилось, матерыми рецидивистами. Несколько бутылок шампанского развязали им языки — желая, по-видимому, произвести впечатление на Гелену, они наперебой похвалялись друг перед другом. Славик тогда впервые столь обстоятельно заглянул за кулисы благопристойного мира. Жизнь братиславского дна прокручивалась перед ним, как в гипнотически подлинном репортаже; это продолжалось до тех пор, пока ребятки не заметили, что под столом он скромно, стараясь не привлечь внимания, все записывает. Бог ты мой, вот это была потасовка! Гелене и той досталось! Но игра стоила свеч. И пусть он промотал уйму денег и лишился двух зубов, а все-таки улепетнул от этих малых с хорошей поживой; благополучное бегство спасло ему не только жизнь, но и драгоценный блокнотик. Правда, Гелена месяц с ним не разговаривала и, собственно, с тех пор и начала свои индивидуальные посещения увеселительных заведений, кабаков и всякого рода забегаловок, но что поделаешь, такова жизнь, за все надо расплачиваться, ничего не достается даром. Она стыдилась его, не понимала важности его поисков — и это она, считавшая себя журналисткой. Корова безмозглая.

Когда, наконец, ему удалось заняться режиссурой, он расстался с блокнотом. Треклятые инсценировки! Но ничего не попишешь, классика! Пришлось копаться в библиотеках, архивах, изучать историю; чтобы суметь аутентично изобразить прошлое. Естественно, на современность у него не хватало времени. И все-таки он не переставал верить, что придет его звездный час, что материал, который он собрал, не пропадет втуне. И вот, этот час пробил! Наконец он достиг того, о чем так долго мечтал, к чему стремился, что началось еще в пору детства, когда он, потрясенный, с открытым ртом и соплей под носом пожирал глазами экран, сидя в первом ряду лесковецкого кино, небольшого обшарпанного помещения, в котором прежде размещалась дедовская корчма. (Теперь там устраивались собрания, литературно-музыкальные вечера, заезжие бродячие фокусники показывали свои номера, вытаскивая из шляпы белых кроликов; когда из помещения выносили складные стулья, кино превращалось в танцевальный зал.) Зачарованно глядел он на движущиеся картинки и приобщался к чуду — он жил в Горном Лесковце и в то же время переживал невероятно увлекательные, драматичные приключения незнакомых (но при этом таких удивительно близких по духу) людей в чужедальних (но таких изведанных) странах и уголках света. Он водружал красное знамя над рейхстагом при падении Берлина, он закрывал собственным телом амбразуру, чтобы защитить от фашистского пулемета своих товарищей по оружию, он гнался за бендеровцами, брал под арест предателей, воров и убийц и всякое прочее отребье, он был шерифом с чертовски низко подвешенным кольтом, который вытягивал всегда на долю секунды быстрее, чем его подлые недруги, был Юраем Яношиком, и сыном капитана Гранта, и семью смелыми, и тремя мушкетерами в одном лице, был тем, кто всегда и всюду, во все времена и во всех частях света боролся со злом и защищал, рискуя жизнью, правду и справедливость.

Наконец-то он получит возможность стать тем самым фокусником, который сумеет заставить сотни тысяч зрителей переживать судьбы людей, похожих на них, но вместе с тем таких неповторимых в своей исключительности, да, он заставит не только переживать, но и размышлять о поступках людей, изображенных на экране, людей из мяса и крови, людей, живущих здесь и сейчас, ищущих, заблуждающихся, потерянных, людей, которые, невзирая на свои ошибки, промахи и недостатки, все-таки продолжают мечтать об идеалах добра и справедливости; да, он поможет им лучше понять друг друга, он вырвет их из тисков равнодушия, пробудит в них совесть, благородные чувства, потребность самоочищения.

Да, теперь он будет работать в кино, с инсценировками покончено!

Право, покончено!

Но кто знает, только ли с инсценировками?! Получи он это письмо вчера, он не помнил бы себя от радости. Но сегодня?

Вот, пожалуйста, и телефон. Раскрутились колеса.

Заведующая производственной группой растерянно бубнит что-то об «ужасном несчастье», которое так неожиданно постигло его, выражает сочувствие, сожаление, а уж потом переходит к существу дела: какие планы у него на сегодня? Она понимает, что в таком состоянии… конечно, у вас другие заботы, но ведь сегодня последний день, было б обидно, если бы все сорвалось… словом, нельзя ли закончить съемки, несмотря на…

Славик обрывает ее причитания:

— Разумеется, будем работать, товарищ Боровичкова, что нам остается делать, — говорит он, а сам думает: и прежде всего мне, я же должен что-то делать, а иначе и своротить с ума недолго… хоть на миг избавлюсь от самого себя.

10

Славик поднял трубку — мужчина на другом конце провода не успел еще и представиться, как он уже знал, кто звонит; этот бодрый астматический голос нельзя было ни с чьим спутать.

— Пан режиссер? Это доктор Бутор. Надеюсь, не помешал вам?..

Славика затрясло от ярости; кретин, у меня голова идет кругом, а он надеется, что не помешал мне. Славик только было собрался поставить доктора Бутора на место, как тот выпалил:

— Извините, что беспокою вас, но считаю своим долгом выразить вам свое глубочайшее соболезнование, — он говорил с искренним участием, и Славику не оставалось ничего другого, как мрачно поблагодарить.

— Спасибо, пан доктор, — пробурчал он и нетерпеливо посмотрел на часы: лишь бы Бутор не разболтался.

— Представляю, как это мучительно для вас. В самом деле, восхищаюсь вами… работать при таких обстоятельствах. Потрясающе… такая сила воли…

Доктор Бутор превозмогал себя; его прерывистые фразы, утопавшие в паузах, уже явно утратили свою первоначальную неуместную бодрость; в модуляциях его голоса слышалась непритворная печаль; казалось, он готов разразиться жалостливыми рыданиями.

— Спасибо, пан доктор, — сказал Славик, и после минутного молчания добавил, как человек, сломленный горем, но все же пытающийся мужественно и достойно справиться с трагической ситуацией: — Знаете, как в нашем цеху водится… Срок есть срок, да и потом… как раз сейчас… знаю, вы поймете меня… именно сейчас, — подчеркнул он, — я должен работать, иначе, пожалуй, рехнулся бы.

— Понимаю, пан режиссер, действительно могу себе представить, каково вам, для меня и то это было страшным потрясением…

Ну, хватит, подумал с неприязнью Славик, довольно нам уже обмениваться любезностями. Он было собрался пристойно, но решительно прервать разговор, но последовавшие слова Бутора вновь помешали ему это сделать.

— Да, клянусь честью, мне и во сне не снилось, что однажды буду вскрывать вашу жену! И так неожиданно скоро!

В памяти Славика тотчас всплыл вчерашний разговор в «Смиховской пивной»: «…когда угодно, пан режиссер, когда бы вам или вашей очаровательной супруге ни понадобились мои услуги, я в вашем распоряжении…» Туда-растуда твою птичку, ведь этот малый работает в прозекторской; что ни говори, а чувства черного юмора ему явно не занимать.

— Так это вы производили вскрытие? — спросил он, с трудом изображая лишь вежливый, умеренный интерес. Так, значит, докопались уже и до аборта. Ну-ну, однако, я об этом ничего не знаю… не проговориться бы.

— Нет, нет, упаси боже, не я, — отозвался доктор Бутор мгновенно, словно хотел защититься от необоснованного упрека. — Я бы даже не смог, нет, нет, когда я узнал, что это ваша жена… Кроме того, такие случаи непосредственно не входят в мою компетенцию, но знаете, как оно бывает, слышишь и то, чего не хочешь…

Шут гороховый, определенно воображает себе, что он перед камерой; в конце концов, пошел он к черту, все равно ничего нового мне не скажет.

Однако Славик не сразу повесил трубку, а еще несколько секунд держал ее в руке. Он вдруг подумал, что если узнает о Геленином аборте не с глазу на глаз, а по телефону, то извлечет из этого определенную пользу, легче совладает с собой, сумеет предвосхитить момент и — что самое главное — выиграть время, которое позволит ему подготовиться к разговору с капитаном Штевуркой.