Конец игры - Душан Митана

— Не понимаю. — Вопрос капитана озадачил его; в первое мгновение он не смог взять в толк — что у этого человека на уме, почему он спрашивает именно об этом? — Вас интересует, в чем я спал? В пижаме или в одних трусах?

Подчеркнутым сарказмом он попытался отвлечь внимание от своей растерянности, хотя мысленно опять попенял себе — зачем я его подкалываю, тем самым только подливаю масла в огонь.

— Я спрашиваю, в чем вы были одеты вчера ночью. Когда из студии отправились к матери?!

— В том же, в чем и сейчас. Те же брюки и рубашка.

— Значит, вы не переодевались.

— Нет. Я не держу у матери гардероба…

— А не могли бы вы это сделать сейчас?

— Переодеться? Зачем? Ага, понимаю. Вы мне совершенно не верите. Как вам угодно…

Раздражение капитана явно росло, но, несмотря на это, он говорил со Славиком тоном терпеливого учителя, который объясняет бестолковому ученику такие прописные истины, какие, казалось бы, понятны и дебилу.

— У меня создалось впечатление, товарищ режиссер, будто вы думаете, что мы… так сказать… пристрастны к вам. Но вы должны понять нас, мы действительно выполняем лишь свои обязанности. Проверяем все доступные факты. Почему вы нам не доверяете?

— Ошибаетесь. Прежде всего, в моих интересах, чтобы вы установили все факты. Возможно, я излишне погорячился, но вы тоже должны понять меня. — И внезапно, без каких бы то ни было предварительных размышлений, у него вырвалось: — Кто-то же убил мою жену, от которой я ждал ребенка.

Голос у Славика сломался от непритворного горя и отчаянья. Он уронил лицо в ладони и судорожно, громко разрыдался. Нет, в эту минуту он ничего не изображал. Когда позже он вспоминал об этом, ему казалось, что в ту минуту, как ни странно, он действительно верил: кто-то ведь убил мою жену, от которой я ждал ребенка!

В глубокой давящей тишине постепенно замолкали его прерывистые всхлипы. Если до сих пор он держал себя независимо, даже вызывающе, стремясь не дать загнать себя в угол, не уйти в глухую защиту, то сейчас здесь сидел совершенно другой человек — сломленный, несчастный, раздавленный. Может, это было вполне закономерно после сильного нервного напряжения, может, перестал действовать транквилизатор, который дал ему врач; когда он поднял голову, криминалисты в растерянности отвели от него взгляд. На их лицах обозначилось — что же это было? — сострадание, сомнение, понимание, недоверие, любопытство?..

— Так вы ждали от нее ребенка? — произнес тихим задумчивым голосом капитан Штевурка.

— Чудовищно, — проворчал доктор взволнованно, возмущенно.

— Понимаю, что вы сейчас испытываете… — продолжал капитан, немного помедлив, — это обстоятельство заставляет взглянуть на дело… так сказать… в ином свете, но… — посмотрел он пристально на Славика: — Вы это точно знаете?

— Что? — спросил Славик с тупым недоумением.

— Вы точно знаете, что ваша жена ждала ребенка? — повторил капитан медленно и внятно свой вопрос.

Славик провел ладонью по лбу, по глазам и тихо, устало произнес:

— К сожалению, точно знаю. В том-то и весь ужас.

— Но как вы это узнали? Она же могла просто… выдумать.

— Зачем ей было это делать? — спросил он; а в отупелом мозгу лихорадочно искал ответа на вопрос: что за вздор он несет, какую, собственно, цель преследует, почему так настойчиво возвращается к одному и тому же.

— Трудно объяснить, почему женщина подчас делает то, а не иное… — развел руками капитан. Дактилоскопист угодливо рассмеялся, как человек, способный оценить в рамках субординации остроумие своего начальника.

Раздражение, вызванное идиотским смехом дактилоскописта, тотчас заострило внимание Славика — ясно, если бы я не знал, что она была беременна, да, это бы могло быть мотивом, допустим, она сказала мне только вчера, что ждет ребенка от кого-то другого, и я… какой вздор!

Он злобно посмотрел на дактилоскописта и с апломбом, к которому его приучила профессия, выкрикнул:

— Прекратите гоготать! — Затем повернувшись к капитану, сказал: — Я знаю точно, что она была беременна…

Прежде чем он успел закончить фразу, дактилоскопист, оскорбленный, вероятно, его окриком, язвительно заметил:

— Вы не только режиссер, но и гинеколог?

— Я не гинеколог, но у меня друг гинеколог, — сказал Славик капитану, подчеркнуто презрев замечание дактилоскописта. — Когда жена мне сказала, что она в положении… возможно, по отношению к ней я поступил не особенно деликатно, но, честно говоря, я не очень верил ей… Она часто выдумывала, просто так, шутки ради, лишь бы немного раззадорить меня. Короче, она пошла со мной к моему товарищу, анализы подтвердили, что это действительно так. Сейчас пошел бы третий месяц.

Капитан внимательно слушал его, потом задал вопрос по существу:

— Имя вашего товарища?

— У него не будет по этому поводу неприятностей?

— С какой стати. Он же не совершил ничего противозаконного!

Славик после короткого колебания ответил:

— Доктор Карский. Работает в клинике на Крамарах.

— Надеюсь, он подтвердит, — сказал капитан без прежней сухости, едва ли не мягко и доброжелательно.

— Вне сомнения. Не знаю, правда, что это изменит. Ни Гелену, ни нашего ребенка уже ничто не воскресит, — проговорил Славик удрученно и про себя невесело усмехнулся: надеюсь, что на сегодня пронесло, пожалуй, все обстояло не худшим образом; но что будет завтра, если при вскрытии обнаружится, что Гелена сделала аборт — лучше об этом не думать. Конечно, я мог этого и не знать, потому что с ней вообще не виделся, да, именно так. Главное, что сегодня все уже позади. Он получил хоть какую-то отсрочку — сейчас чувствовал себя предельно усталым. Слава богу, подумал с облегчением, они на самом деле закругляются: подчиненные капитана складывали все необходимое для экспертизы: нож, рюмки, пустую бутылку из-под водки, пепельницу с окурками сигарет, пивную бутылку…

— Знаете, что не умещается у меня в голове, товарищ режиссер, — неожиданно подал голос капитан. — Почему о ребенке вы сказали так поздно.

У Славика едва хватило сил собраться с мыслями, чтобы противостоять новому натиску.

— Не понимаю, — сказал он, хотя прекрасно сознавал, куда метит капитан этим внешне невинным и немудрящим вопросом. Да, это была весьма существенная психологическая задача — он сам ночью, до прихода сюда, много думал над ней: если я решусь сказать о ребенке — а об этом нужно сказать, — очень важно, когда я это сделаю.

Капитан подтвердил его предположения:

— Да, довольно странно. Столько времени мы здесь беседуем, а вопроса, который должен быть для вас… так сказать… самым мучительным, мы почти совсем не коснулись.

Славик резко выпрямился в кресле и с возмущением обеими ладонями хлопнул себя по ляжкам.

— Самый мучительный! Черт побери, надеюсь, вы не хотите сказать, что смерть моей жены была бы для меня менее чудовищна, если бы тот, кто был здесь, убил бы только ее одну? Разумеется, это так, как вы говорите, — это еще мучительнее, но в чем вы, собственно, меня упрекаете?

Капитан сделал успокаивающий жест рукой и сказал:

— Вы неверно меня поняли… Или, возможно, я не так выразился. Я хотел знать, почему вы не сказали об этом раньше, только и всего.

— Вероятно потому, что это слишком чудовищно для меня, — сказал Славик устало. Н-да, это отнюдь не самое убедительное объяснение, подумал он, но чувствуя, что силы его уже на исходе, мысленно махнул на все рукой — плевать, какая уж разница, по сути, это форменная ерунда.

Однако, похоже было, капитана его объяснение — во всяком случае, в эту минуту — вполне удовлетворило, ибо после недолгого размышления он согласно кивнул:

— Возможно, вы правы. — Капитан поднялся с кресла. — Давайте кончим, мы и так вам уже надоели. — Он подошел к подпоручику, который сидел за столиком с пишущей машинкой, но не печатал; делал какие-то записи в блокноте, где, очевидно, были и показания Амалии Кедровой.

Славик выпрямился, в пояснице сухо хрустнуло, он глубоко вздохнул — наконец все позади.

Но капитан, заглядывая в блокнот поверх плеча подпоручика, снова заговорил:

— У вашей жены, товарищ режиссер, часто бывали такие ночные визиты?

Этот человек, кажется, не намерен кончать!

— Какие ночные визиты?

— В эту ночь вас здесь не было, но кто-то все ж таки здесь был. Надеюсь, вы не можете с этим не согласиться.

— Изредка случалось. Она была журналистка, знаете, как в газете принято. Номер сдается к сроку, а времени обычно в обрез. — Он понимал, что производит смешное впечатление, и, хотя ни на кого не смотрел, чувствовал, как все ухмыляются, забавляясь его явно несуразной болтовней. — Может, брала интервью, — добавил он с насмешливой гримасой; если уж я вынужден строить из себя идиота, так хотя бы с пользой для дела.