Маша без медведя - Ольга Войлошникова

удивилась Маруся. — Сейчас батюшка старших отпустит, в малый храм поднимется и начнёт по классам вызывать. С малышнёй он после чая беседует, четвёртых мало, так что где-то через полчаса.

Ага. Понятно, что ничего не понятно. Ну, во всяком случае, я выясню, что такое исповедь.

Примерно через полчаса, как и предполагала Маруся, Екатерина громко объявила:

— Пятнадцатый класс, выходим в малый храм!

Через некоторое время таким же образом был вызван класс шестнадцатый, а ещё через промежуток — мы.

— Ну, что, девки, — громогласно объявила Анечка, подходя к дверям, — простите меня, если кого обидела!

Екатерина слегка поджала губы, но наши одноклассницы, к моему удивлению, начали говорить в пространство:

— И меня!.. И меня… — и мне почему-то показалось, что так будет правильно, и я тоже сказала:

— И меня!

И вообще, может, Екатерина морщилась от того, что Аня воспитанниц девками назвала?

НИКОГДА?

Мы прошли до малого храма и сели на лавочке в коридоре. Как только дверь в храм приоткрылась, и оттуда вышла последняя шестнашка, внутрь сразу же вошла одна из наших. И так они через короткий промежуток времени сменялись, пока передо мной не осталась одна Маруся.

— Тебя подождать потом? — спросила она.

— Да что ты будешь в коридоре торчать? Я уж не потеряюсь.

— Ну, ладно.

Когда настала моя очередь, я вошла в малый храм. Батюшка, в отличие от прошлого раза, не сидел за столом, а стоял около тумбочки со скошенным верхом. Рукой он показал мне, что можно подойти. На тумбочке лежал большой крест и книжка, в которой я угадала Евангелие.

— В чём каешься, дочь моя?

Долгих несколько секунд я пыталась собрать в кучу мысли, а потом спросила:

— А что говорить?

Произошла некоторая заминка, после чего священник объяснил мне, что прежде всего мне следовало оценить свои поступки с точки зрения заповедей, основные из которых перечислены в книжке для детей. А всё прочее является лишь толкованием и разъяснением этих перечисленных. Батюшка снял с полочки копию той книжки, которую мне выдали для самостоятельных занятий — «Закон Божий» для первого отделения. Тут мне сразу стало стыдно. Если бы я успела прочитать хотя бы на пару глав больше… Да если бы я хотя бы внимательно просмотрела оглавление! Я тогда вполне самостоятельно разобралась бы и в заповедях, и в грехах, тем более что после «Заповедей» шла глава «Покаяние».

— Когда ты в последний раз исповедовалась, дочь моя?

Врать мне совсем не хотелось, и я сказала:

— Я совсем, совсем ничего не помню об исповедях, поэтому давайте возьмём за данность, что я никогда не исповедовалась.

Некоторое время мы таращились друг на друга. В конце концов батюшка, должно быть, пришёл к какому-то решению.

— Хорошо. Мы не будем откладывать в долгий ящик и разберём прямо сейчас, чтобы у тебя было представление, и к следующему разу ты могла бы подготовиться самостоятельно.

Я кивнула, и пошёл разбор. Ну, в принципе, обычные правила морали и общежительства. Единственное, что мне было непонятно:

— А что такое прелюбодеяние?

На что священник сказал, что это меня пока что не касается, и этот пункт следует пропускать. Ну… ладно.

Время от времени в дверь кто-то заглядывал, батюшка делал строгое лицо и показывал рукой какие-то знаки. Наконец он накрыл мою голову длинной плотной лентой. Нет, не лентой… забыла название. В общем, накрыл и объявил, что прощается и отпускается… как-то так.

Я открыла дверь, чуть не треснув в лоб вторую ночную воспитательницу, белобрысую Клавдию.

— Ой, извините! Добрый вечер.

— Быстро спать! — строго сказала Клава.

— А что, пора уже? — удивилась я.

Да, сегодня мне досталось удивляться много раз. Такой, видно, день.

20. ВОТ ТАКОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

ПОЧТИ ЧТО РОДСТВЕННИКИ…

Воскресную службу шестнадцатого сентября я почти не запомнила. Слова я всё равно мало понимаю, там по-старинному всё, но было красиво, и я с восторгом погрузилась в золотой энергетический поток.

Завтрак графский повар нам приготовил по праздничному разряду, как обычно выходил желать приятного аппетита и был встречен аплодисментами, краснел и раскланивался.

Далее всё время между завтраком и обедом в воскресенье было отведено под посещения. С некоторой точки зрения, это было даже неплохо. Я решила, что пока основная масса моих одногруппниц будет общаться с роднёй, я спокойно, вдумчиво посижу над магическими записями, не наводя усиленных мороков. Пять часов моих!

Однако, прежде всего, далеко не ко всем сразу к восьми часам пришли родственники. И хуже того, что в отличие от часов свободного времени, никто не имел права выйти в соседнее отделение или в библиотеку. Всем предписывалось находиться там, где горничные со стопроцентной вероятностью могли бы быстро их найти: либо в помещениях своего отделения, либо в одной из двух обширных гостиных на первом этаже — именно там под присмотром прогуливающихся классных дам, происходили встречи с посетителями. Цветочная гостиная предназначалась для старших отделений, плюшевая — для младших.

Большинство девочек, естественно, выбирали гостиные — это было приятным разнообразием в гимназическом существовании. В прочие дни гостиные для посещения были закрыты, а по воскресеньям можно было сидеть там под видом ожидания родных, даже если гимназистка доподлинно знала, что к ней никто не придёт. Эти комнаты были чрезвычайно просторны и обставлены куда более роскошно, чем наши жилые помещения. Тут было множество диванчиков, банкеток и столов, обставленных креслами. Здесь стоял рояль, и можно было даже помузицировать, если никому не мешаешь. А можно было прийти с книжкой и почитать или просто поглазеть в окно.

В гостиную мы сходили — Маруся провела мне обзорную экскурсию — а потом вернулись в отделение.

— Марусь, ты не обидишься, если я немного посижу над записями?

— Да нет, конечно! Ты что, решила дневник вести?

— И дневник, и воспоминания, — не вдаваясь в подробности, ответила я.

— Это наоборот прекрасно! Пиши, конечно. Я тоже кое-что своё почитаю.

Я удалилась в кабинет для уроков, и даже успела с час поработать. А потом ко мне пришли.

— Ко мне? — не очень веря услышанному, переспросила я горничную.

Я, видимо, так смотрела, что она усомнилась в верности адресата.

— Воспитанница Мария Мухина, семнадцати лет… — девушка подозрительно склонила голову.

— Это я.

— К вам пришли.

— Кто? — звучало, безусловно, тупо.

— Какой-то мужчина, — тут я удивилась ещё сильнее, и горничная поспешила меня уверить: — Солидный, в галстуке. Да вы, барышня, не бойтесь! Вы ежели сомневаетесь, мы с вами в окошечко посмотрим. Коли не захотите общаться — я выйду да и скажу, что вы недомогаете, к общению не расположены. А разговоры всё одно в гостиной, там сейчас сама завуч, Иллария Степановна дежурит. Вы, если что, сразу голос повышайте — и всё, она тут как тут.

Надо же, как у них тут…

— Ну, пойдёмте, посмотрим.

Солидный мужчина, продемонстрированный мне в окошко, оказался доктором, Павлом Валерьевичем! И вот зачем он пришёл?

— Ну что? Сказать, что занемогли? — предложила горничная.

— Да неудобно как-то. Он столько для меня сделал… Нет уж, зовите. Коротко с ним переговорю.

— Вы тогда проходите в цветочную гостиную, я приглашу.

Я прошла в гостиную и села за один из ближайших к двери столов. Стул, он, знаете ли, как-то лучше, чем диван, по-моему. В том случае, когда вы не очень рады видеть мужчину, а он хочет общаться. Мда.

Я на автомате перелистала тетрадь, в которой вела записи да с ней же и пришла. На стол выпала недавняя нарисованная мной открытка с георгинами. Ну, вот и пригодится.

Павел Валерьевич вошёл в приподнятом настроении, нарядный. Подозреваю, что для посещения он выбрал свой лучший галстук или даже купил новый. О, Господи… Пока он не бросился целовать мне руки, я схватила тетрадку и дружески предложила:

— Павел Валерьевич, присаживайтесь! Добрый день!

— Добрый, добрый! — видимо, он немного не так представлял себе начало встречи и несколько смешался, вытащил из красивого пакетика плоскую коробку, перевязанную бантом, положил на стол: — Это вам!

А я не очень хотела вести с ним длительные беседы, и поэтому сразу включила внушение:

— Павел Валерьевич! Я вам очень благодарна вам за всё! Я дарю вам открытку, нарисованную лично мной, исключительно как дружеский жест, — я раскрыла листок с георгинами, подписала: «Спасибо вам за участие, Мария» — и вложила ему в руки. — Мы с вами навсегда останемся добрыми друзьями. Мы с вами очень хорошо поговорили. А теперь вы пойдёте домой. И больше никогда не придёте сюда без особенного