Небо цвета крови - Сергей Попов

— Замерзла, доченька? Давай я тебе чаю налью? Погреешься, — суетливо предложила Джин, носясь глазами по тоненькой фигурке дочери, — на один раз еще хватит. Заодно и позавтракаешь…

Произнесла и похолодела: помимо этого давать ребенку просто нечего — и так жили впроголодь, на грани.

— Нет. Мне бы чего-нибудь поесть… — Клер подслеповато прижмурилась, с восторгом всматриваясь в дивное небо, горько выдохнула, — а то животик совсем не дает спать, всегда болит…

Жалоба родного дитя окатила Джин необоримым хладом, в сердце закипела кровь, тело бросило в оторопь.

— Принцесса, у нас нечего кушать пока, мы все ждем папку с дядей Дином… — слова давались сложно, прилипали к языку, голос сыпался, почти не звенел. И подумала, к ужасу: «Хоть нож сейчас бери и режь себя на суп…» Потом уже продолжила: — Ты все равно попей чайку, попей, не так сильно будет голод тянуть. А я с тобой вместе, хочешь?..

Клер несколько раз кивнула, качаясь, прошла к столу. Джин поставила греться наполненный чайник, обняла дочку, весящую не больше кошки, поцеловала, прихорошила волосы.

— Сейчас погреемся с тобой, станет легче, — утешительно проговорила она, усадила Клер на табуретку. — Мама не обманет тебя.

Завтракали в непривычной, чуждой обеим атмосфере — без прежних шутливых, несерьезных разговоров, обсуждений снов, планов на день, семейного духа, как незнакомые друг другу люди. Размоченный кипятком чай в кружке Клер весь всплыл наверх, пряно пах плесенью, сгущался по краям. Джин пила пустую горячую воду, отдав дочери единственный залежавшийся кубик сахара, и все выглядывала в окно, присматривалась к пустынной дали, исступленно ожидая возвращения своих добытчиков.

Тут заговорила дочь:

— Мам, а теперь так будет всегда, да?.. — и, жадно отпив из дымящейся кружки, не боясь обжечь губки, добавила мученически: — Пока мы все не умрем?..

Отвлекшись, Джин повернулась — дочка вонзила в мать пугливые стеклышки глаз, нагретое паром лицо вернуло утраченный оттенок, зарумянилось, покраснело.

— Глупости какие-то говоришь вечно… — обозлилась она, хмуро свела брови. Они слегка переломились, сложились колышками. Заметив обременительный взгляд матери, Клер понурила голову, отвернулась, захлюпала чаем. Джин внимательно последила за ней и прибавила ласковее: — Прекрати унывать, Клер, хватит… нельзя так. И страшнее ведь беды переживали, вспомни: то ураганы страшные, то ворон слетались тучи, то звери нападали. Голод по скольку раз уже возвращался — не счесть. А прошлый, помнишь, какой был? Одежду варили, ели кору, ночей не спали, отец твой с утра до вечера на поисках пропадал, чтобы нас чем-нибудь накормить, и ничего же — живые все, здоровые, слава богу! С тобой маленькой совсем как выживали? У тебя зубки режутся, орешь, животик крутит, одну не оставишь, дома — ни лекарств, ни продуктов. Кашу не сваришь, пеленок нет, сами голодные, где что брать — бог его знает… — Умолкла, воскрешая из памяти то тяжелейшее время, упрятанное за пеленой давности, а дальше, зажав рот, вымолвила: — Не такой жизни мы тебе хотели, не должна ты была смотреть на весь этот ужас… — и далее: — Думали, что дарим тебе с папой огромный светлый мир, полный радости и детства, а оказалось — обрекли, лишили всего: и друзей, и грез, и будущего. — На губы скатились слезинки, глаза задернулись дымчатым муслином грусти, тоски. — Сейчас ты пока многое не понимаешь, доченька, не задумываешься, но когда подрастешь, у тебя обязательно накопится к нам множество вопросов, захочется во всем разобраться. Наверно, даже возненавидишь нас за такую проклятую жизнь…

— Мамуль, ну что ты? Я же люблю вас, как я могу так с вами поступить?.. — возмутилась Клер, подошла к матери, с сердцем обняла за ноги. Джин погладила по голове, склонилась. — Не говори так, не говори… не надо…

«Не вини нас, Клер… — билось в голове раскаянье, — кто же знал, что так случится? Ну, кто же знал?.. Ну, кто?..»

И сказала:

— Мы тебе хорошего только желали, малышка. Только хорошего…

— Я знаю, мамочка, я знаю… — твердила Клер, крепче вжимаясь в мать, словно промокший зверек.

Г-р-р…

Идиллию нарушил гром, лопнувший где-то в небе, разбрызгался оглушительным гулом. От его стойкого звенящего отзвука задрожала вся посуда в доме, загудел пол, стены, в воздухе повисло какое-то неосязаемое напряжение. Следом сверкнула молния, заливая кухню палящей белью, опять разразился титанический грохот, и день начал медленно меркнуть, остывать, будто солнце, не успев известить землю, вдруг засобиралось к закату.

«Опять… — обожгла Джин мысль, — боже мой, опять начинается…»

Устремила в окно обезумевший взгляд: лучик, что радовал обеих, перестал струиться, небо от края до края вспухло окровавленными гнойниками туч, рассекающимися белоснежными грозовыми зигзагами.

Гр-р-р… г-р-р-р…

— Бегом в спальню! — тотчас приказала дочери, подняла на ноги.

— А ты, мам?!. А ты?!. — испуганно залепетала Клер, в глазах заискрили огненные крошки.

— Я закрою плотнее дверь, задерну окна — и за тобой, — и поторопила: — Скорее, Клер! Скорее!..

Едва Клер упорхнула в родительскую комнату, Джин на лету закупорила входную дверь, плотно заткнула щель тряпками, скопленными под вешалками, занавесила все окна и — во весь дух к дочери.

Гр-р…

— Мамочка, я все приготовила уже! — с такими словами встретила дочка и, как прилежная ученица, достала из широкой потертой обувной коробки респиратор с двумя серебристыми облезшими фильтрами, протянула матери. — Надевай!

— Какая же ты у меня смекалистая! — похвалила Джин, забрала маску, торопливо прикрутила фильтры, туго затянула, надела, следом приготовила такой же, но поменьше для Клер, подогнала по размеру оголовье, продела той через голову, спросила: — Не забыла, как папа учил сначала дышать?

Дочь мотнула головой.

— Нет. — Затем ответила: — Первые две-три минуты — маленькими нечастыми вдохами, чтобы разработались фильтрующие патроны. Правильно?

— Умница! Горжусь тобой!

Гр-р-р…

Разверзшись в последний раз неистовым пробоем, небосклон всего на миг посветлел и вдруг прорвался заношенной простыней, обрушился проливным кислотным дождем. По стеклам, вышибая бешеную дробь, иглами застучали зеленые капели, снаружи от запредельной боли зашипела земля, растворилась под смурой токсичной хмарью, затмившей весь обзор. Следом поднялся шквалистый ветер. Он ревел, свистел, тараном бил в стены, наплывами штурмовал дом, выдувал всю свою природную мощь, желая смять, смести со своего пути.

Ву-у-у-у…

— В кладовку, доченька!! Бежим в кладовку!!. — сквозь истошный гул, просачивающийся отовсюду, прокричала Джин. — Спрячемся там!

И, увлекая за собой, вывела ребенка из спальни.

Петли на наших шеях стягивалась все туже и туже, а безопасных ходов, как на шахматном поле, практически не осталось. «Стальные Вараны», разбредшиеся по всей фабрике, словно крысы по тонущему судну, оттесняли нас дальше, в самые темные неизведанные глубины второго этажа, оказавшиеся всецело затопленными кислотой, уверенно занимали каждый цех. Столовую и, собственно, сам склад-спаситель, куда мы с Дином еще планировали наведаться как-нибудь на днях, с опаляющей болью на сердце и душевной горечью до самых слез, пришлось подорвать гранатами, чтобы не достались костоломам Дако. С той самой минуты, узнав, что один из объектов их поисков хладнокровно уничтожен какими-то неизвестными, за нами второй день вели неустанную гоньбу, вызванивала придушенная глушителями трель выстрелов, высвист рикошетов, гремели матерные угрозы, взрывы. Но как бы далеко обоих ни загоняли, в какие только дебри ни отсылали, покинуть это здание все равно никто не мог — неожиданно начавшаяся разъяренная буря с косым хлещущим ливнем и ушераздирающей грозой держала всех взаперти, в одном каменном вольере, диктовала свои бескомпромиссные условия.

Всего за пару минут, на том месте, где не так давно разлились пахучие лужи, понемногу начинающие подсыхать и утрачивать разрушительные свойства, отныне плескались целые пенящиеся реки. Они наводняли коридоры, проходы, лестничные пролеты, настырно натекали в промышленные блоки, сползали вниз через толстенные дыры в полу. «Зеленая смерть» в союзе с крепким ревущим ветром ручьями лилась с прохудившегося ослизлого заплесневелого потолка, хлобыстала из разбитых окон, как из артерий, затуманивала все вокруг одинаково пагубными для людей и животных испарениями. Не меньше трудностей добавляли и сквозняки. Те неугомонно стучали дверьми, будто на годами обезлюженном предприятии возобновилась ударная работа, метали ломкую мебель, демонически выли, штормили отравленную воду, всюду разнося гадкую марь. А глушащий гром вместе с ослепительными молниями, освещающими ровно полмига переворошенные помещения из-за немытых стекол, подымал настолько сильный рев, что со стен, не выдерживая таких нагрузок, оползнями сходила краска, а мне и Дину чудилось, точно небо над головами трещит по швам.