Поцелованный богом - Лариса Соболева

– У тебя жена из бывших? – вдруг задал вопрос Бершак.

Нет, он не просто интересовался. Из партии исключались все, кто проявил политическую пассивность, за пьянство, злоупотребление властью, воровство, бюрократизм, веру в бога, принадлежность к социально чуждому классу. Ну, а раз жена принадлежит к чуждому классу, то муж тоже не вызывает доверия.

– Городская, – нашел уклончивый ответ Назар.

– И где ж ты ее взял?

– Купил. – Бершак рассмеялся, восприняв его ответ как шутку. – Ну, тебе туда, а я напрямки до своего хутора.

– Ты не на лодке?

– На лодке по Кубани добираться в два раза дольше из-за изгибов. А идти тут всего ничего.

– Не опасно по темноте-то? Нынче нас не любят.

У Назара так и вертелось на языке: это вас не любят, а я здесь вырос. Но он лишь усмехнулся, пожал Бершаку руку и отправился домой.

Катя крутила ручку швейной машинки, спросила, будет ли он ужинать. Назар отказался. Он ушел в комнату, постоял у кроватки сына, снял рубашку. Захарка во сне сосал большой палец, Назар осторожно уложил ручку малыша поверх одеяла, мальчик поворочался, повернулся на бок и снова взял в рот палец.

– Ты опять был у этих? – спросила Катя.

Он понял, о ком она. Однако пропустил вопрос мимо ушей, зная, как Катя не любит Бершака и Мясищева, особенно второго. Когда жена улеглась рядом, он спросил:

– Мамаша как?

– Неважно, еле ходит. Я ей: полежите, мама, а она говорит, что належится на том свете. Боюсь, помрет вот-вот. Назар, ты бы поменьше с ними дискутировал, от них одна беда... Назар...

Но он уже спал.

С утра три хутора облетела худая весть: ночью застрелили Костюшко и Мясищева, Бершак был ранен, правда, легко. Из станицы прискакали два милиционера, за ними ездили еще ночью, началось следствие. Возле плетня собрался народ, дальше заходить не разрешалось. Сыщики искали следы ног, ползали по двору, загадочно говорили друг с другом, заходили в хату и подолгу там задерживались.

Бабы есть бабы, всплакнули от жалости, мужики стояли молча, курили махорку, по всему было видно: убийство мало их опечалило. Впрочем, Костюшко за годы, проведенные им в этом глухом уголке, стали уважать, хотя пришлых, казаки не признавали. И не уважали власть, грабившую их, и подчинившую террором, а Гаврила Модестович являлся представителем этой власти, поэтому к нему при всем уважении относились настороженно, с опаской.

Прискакал Назар и, как лицо, облеченное все той же властью, зашел в хату. Трупы еще лежали на тех местах, где живых застали пули. В углу сидел Бершак, обнаженный по пояс, плечо ему перевязали. Назар по опыту определил, что стреляли через окно и с близкого расстояния. Стол стоял, у раскрытого окна, и, чтобы попасть в Костюшко, сидевшего вплотную к стене и не видимого с улицы, надо было подойти очень близко с противоположной стороны окна.

Мясищева пуля застала, когда он находился у двери. Но чтобы выстрелить, убийце следовало перебежать на другую сторону окна, в этом случае его увидел бы Костюшко. Значит, первого застрелили Гаврилу Модестовича, вторым Мясищева. Назар прислушался к показаниям Бершака:

– Я же рассказывал... Плавал в Кубани, недолго плавал. Назад шел не спеша, услышал первый выстрел и побежал, я уже был недалеко. Второй выстрел раздался почти сразу после небольшой паузы. Я заметил мужчину у окна, крикнул «стой». Он побежал к забору, я – чтобы перехватить его – вдоль плетня. Еще раз крикнул «стой», тогда он в меня выстрелил. Но не попал, только зацепил. Я схватился за плечо и согнулся, спрятавшись за плетнем. Стрелявший, видимо, подумал, что и меня застрелил, ведь было темно. Он перемахнул через плетень, но у меня не было оружия.

– Выстрелы сделаны весьма точно, – сказал следователь. – Стрелял опытный человек.

Следователь, возраст которого был трудно определить, потому что на вид ему было за полтинник, а его энергичность соответствовала тридцати годам, выглянул в окно, осмотрел землю внизу и повернулся к Бершаку:

– Значит, вы не разглядели убийцу?

– Не разглядел, – сказал тот. – Но мне кажется, он из местных.

– Почему вам так показалось?

– Что-то знакомое было в его фигуре... – вспоминал Бершак. – Высокий... выше меня... широк в плечах... волосы вихрами... ловкий... Он ведь перемахнул через забор одним махом.

– Неплохо, – сказал следователь. – Вы отлично видите в темноте.

– Но это все, что я запомнил. Лица я не видел.

– Раз фигура вам показалась знакомой, вы должны примерно вычислить, кто это мог быть.

– Слишком быстро все случилось... – покачал головой Бершак, не решаясь кого бы то ни было оклеветать.

– А вы вспоминайте, мы не торопимся. Пусть будут три, пять подозреваемых, мы разберемся.

– Да нечего мне вспоминать! – раскипятился Бершак. – Говорю же: темно было! Ночь звездная, вот и все! Кое-что видать, а в общем темень.

– Но фигуру вы описали достаточно подробно, – возразил следователь.

– Потому что я в нескольких шагах был, когда он перемахивал забор.

– Стало быть, он легко перепрыгнул... – рассуждал следователь. – Значится, это молодой человек.

– Да уж не старый, – фыркнул Бершак, который чертовски устал, что угадывалось по его лицу, сонным глазам и позе. К тому же он постоянно морщился от боли.

– А что до этого здесь было? – наконец поинтересовался следователь. – На столе четыре рюмки. Кто-то был с вами?

– Ну, я был, – сказал Назар. – Мы с Бершаком вышли вместе, я на свой хутор пешком отправился, а он к Кубани.

– Стало быть, вы засиделись допоздна, – сделал вывод следователь. – А что делали, кроме того, что пили?

– Разговаривали, – ответил Назар. – А пили мало.

– Ссорились? – допытывался следователь.

– Спорили, – вступил в диалог Бершак. – И спорили Костюшко с Мясищевым. Назар больше молчал, я тоже не люблю дискуссий, дело люблю.

Костюшко и Мясищева мужики погрузили на телегу, чтобы перевезти в станицу, накрыли тела покрывалом, которое сняли с кровати. В это время молодой милиционер осматривал место у плетня, где примерно его перепрыгнул убийца. Он раздвигал руками бурьян, выросший после смерти хозяйки, и наподобие ищейки опускал голову, будто землю нюхал. Вдруг он позвал следователя, тот подошел, они пошептались.

– Кто Яуров? – подходя к телеге, спросил следователь.

– Ну я, – выступил вперед Назар.

– Это ваш револьвер?

Назар премного изумился, увидев в руке следователя свой наградной револьвер системы «наган». На нем была табличка с гравировкой «Н. Яурову за храбрость». Револьверами награждали лучших бойцов Красной Армии.

– Мой, – не стал отрицать Назар.

– Вы поедете с нами.

– Товарищ следователь, это недоразумение, – вступился за Назара Бершак. – Он не мог... Зачем ему? Никаких причин у него не было.

– Но улика есть, – спокойно сказал следователь. – И если пули выпущены из этого револьвера, то товарищу Яурову предстоит объяснить, как он попал в руки убийцы. К тому же приметы сходны...

– Назара я бы узнал, – горячился Бершак. – Темнота мне не помешала бы.

– Разберемся, – равнодушно бросил следователь.

Назару пришлось сесть на телегу между ног трупов, он понимал, что оправдываться бесполезно, только попросил Бершака:

– Моим сообщи. Скажи, я не стрелял.

13. Наши дни. Не все нищие – нищие.

В бокал пива он налил немного водки, выпил половину и остановил глаза на Ренате, потом на Сергее. Взгляд у него был открытый, но, вместе с тем и дерзкий, однако не наглый, скорее острый, пронизывающий. Кафе под открытым небом в переулке показалось троице удобным местом: здесь можно было спокойно поговорить.

– Тебя как зовут? – спросил Сергей.

– Тоже Леха. (Сергей приподнял одну бровь, мол, не понял). Все мы Лехи, в общем-то, лохи. Нас так и зовут – Алехи. Только тот Леха был Алексеем, а я Федор, но разницы между нами нет.

– Непонятно говоришь, – высказался Ренат.

– А и не надо понимать, – закуривая, сказал Федор. – Что вы хотите знать?

– Как найти Алексея?

– На кладбище.

– Его точка теперь там?

– Угу, – кивнул Федор, взяв бокал. – Вечная.

– То есть?.. – насторожился Сергей.

– А то и есть: месяца не прошло, как закопали там Алешку. – Федор отпил из бокала, аккуратно поставил его, затянулся сигаретой. – Убили его. Застрелили. Как собаку.