Здравствуй, комбат! - Николай Матвеевич Грибачев

имею. А он — из комбатов в Наполеоны!.. Я говорил — совершенствоваться по специальности… Ясно?

— Ясно, товарищ комбриг!

— То-то. Это уже ближе к делу. А разные соображения свои, если таковые без команды выскакивать станут, клади под язык и соси, собственному здоровью на пользу… Дней через десяток приеду посмотреть, как плаваешь и ныряешь…

И я помалкивал. И когда меня спрашивали по поводу вызова, использовал опыт командиров полков: «Так, текущие дела». Но ни в какие педагогические мотивы — «тренировка по специальности» — не верил и поверить не мог. И полагал, что это моему адъютанту не только более частых, а и вообще никаких встреч с Людмилой не сулит — не до жиру, быть бы живу! Одного я не мог уразуметь — конечного смысла затеи. Решили попугать, поводить за нос итальянцев? Но лес и ерики не просматриваются, ничего они не увидят. Всерьез? На авантюру смахивает. Переправляться через такую реку под огнем на самодельных плотах, которыми на течении и управлять почти невозможно, — кошмар. Ну а если и переправимся, ну, займем плацдарм — при условии, что бог поможет, своих-то сил маловато! — ну и что? Тем и дышим, что большой водой отгорожены. На плацдарме же дивизию за месяц перемелют. Чего ради? Игра в поддавки…

Адъютант осмотрел лес, выбирая места расположения для рот, и к вечеру уехал — хозяйство отдельного саперного батальона невелико, а все же штаб должен работать исправно, и мы переводили его в Солонцовский. А я отправился в расположение пехотного батальона, где и познакомился с Андреем Шубниковым. Русоволосый, высоколобый, глаза темно-серые, несколько отрешенные, глядит на тебя, а что видит — неизвестно; лицо малость удлиненное, кожа чистая, с легким румянцем через загар; фигурой плотноват, но движется легко. Крещен в одном бою под Орлом, ранен, лежал в госпитале, оттуда — к нам. Землянка его метрах в тридцати от верхнего ерика, под огромным осокорем — она же и командный пункт, — чистенькая землянка, прибранная, с отдельным тамбуром для телефониста. Меня он встретил радушно, разлил небогатый запас самогонки — по половине стакана… — спросил:

— Ты пока без сундуков и горшков? Штаб не перетаскиваешь?

— Пока нет.

— Тогда живи у меня. Мне, видишь, какую «новую канцелярию» по проекту адъютанта отгрохали?.. Неопытен, не понимает, что землянка чем меньше, тем и надежнее… — Встал, прошелся из угла в угол, остановился, теребя левой рукой наплечный ремень — А я тут только ночую, и то не всегда.

— «Челере» допекает?

— Да нет, «Челере» смирная. К нам на берег не лезет, постреливает раза четыре в сутки по немецкому расписанию. А вот солдаты у меня еще не орлы, а подлетыши. Любому охотнику-мазиле добыча… Обтесываю по кустикам и ложбинкам, учу землю пузом гладить. И смех и грех, командую: «По-пластунски!» — а он на четвереньки, казенную часть солнцу кажет. Внушаю — береги, запасной старшина не выдаст… Война, брат, — это месяц будничной нуды на десять минут атаки. А я войну люблю настоящую!

Мне показалось, что комбат малость самоприукрашивается, слова о «настоящей войне» картинны и картонны. А мы что, в бирюльки играем? Я решил его поддразнить:

— Это ты всерьез — о любви к войне?

— Почему бы нет?

— Отвратная вещь. Разорение, кровь, трупы. Первобытное озверение. Закон когтя и клыка.

— Смотри ты — до чего умно! Начитался?

— Насмотрелся.

— А злость есть?

— Этого добра теперь у всех не занимать.

— До войны драться приходилось?.

— Ни разу.

— И в младых летах?

— И в младых.

— А злость есть!

— Ну и что?

— А то, что не надо повизгивать. Не помогает. Пусти злость на волю!

— Я в смысле этики и морали. В обобщении.

— Если обобщения противоречат фактам — дай им коленкой в соответствующее место. Дерись!

— Только и всего — клык против клыка?

— Вот именно.

— Назад к предкам?

Он начинал «разогреваться» изнутри, раздражаться:

— Брось, капитан, по губам патоку размазывать! Я но люблю роли дурной бабы при пожаре. Чем попусту голосить — лучше воду носить. А люблю я настоящую войну потому, что я кадровый военный, профессионал. Свою же профессию, если ты настоящий человек, не любить нельзя. Чему меня, тратя народные деньги, учили?

— Оборонять страну, защищать.

— Армию воспитывать на психологии защиты и обороны — все равно что набивать патроны ватой. Меня учили колоть штыком, резать кинжалом, стрелять, швырять гранату. Убивать и убивать! Какая у нас на Дону задача?

— Удерживать левый берег.

— Убивать. Без этого не удержишь. И немцы сами в Берлин не побегут.

— Между прочим, ты коммунист?

— Между прочим, если сегодня днем не исключили — да. Но, кажется, не за что.

— А от языка твоего попахивает каким-то ницшеанством. Получается так, что злость на волю, а морали плевок в лицо! «По ту сторону добра и зла». А Горький говорил: «Если враг не сдается…» Понимаешь? ЕСЛИ… И без этого «если», без этого морального рубежа — ни подлинно человека, ни гуманиста, ни коммуниста.

— Ницшеанства не изучал, читал бегом какую-то книжицу. Что-то о белокурой бестии?

— О ней самой.

— Андрей Шубников серой масти — белокурая бестия? Смешно!.. Нет, это мне не подходит. И как человек я все понимаю — и опасения за упадок морали, которую война никогда не улучшала, и всякие «если»… Но как профессионал, да еще в наших донских условиях, не имею права расслаблять мускулы. Говорят, когда композиторы или там писатели творят, они все на свете забывают, даже еду и сон. Вот бы и нам так держать! — Постоял, прислушиваясь к содроганию почвы — били тяжелые минометы, — вздохнул: — И коммунисты должны уметь убивать, если… Вот тут — «если»… Иначе не будет ни коммунистов, ни коммунизма… Сожрут. Не будет… И не случайно, когда роту огнем прижмут и нет никаких сил, чтобы поднять, клич бросаем: «Коммунисты, вперед!» Не цветочки собирать… — И в заключение, после паузы: — У каждого коммуниста свой Зимний в жизни… Мой тут, на Дону… Временников итальянских к черту вышвыривать… А жив буду — и Гитлера из Берлина…

Его вызвали к телефону. Вернувшись, сказал:

— Сдаю территорию четвертой и пятой рот соседу. Ужимают. Тесно становится, что ли, войск некуда девать? Ты не знаешь, в чем дело?

— Нет.

— Все одно к лучшему.

— Не знаю… Но пока ты выходил, у меня еще один вопросик назрел. Вот скажи, профессионал, мы на вас в мирное время работали, кормили, поили, одевали, обували. А как до дела дошло, вы и нас втянули. Штатских. Пороху у самих не хватило?

— Как бы это тебе объяснить…

— Попроще.

Теперь, по-моему, он посмеивался