Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

он сознательно, с обостренным чувством долга посвятил себя земле, и только земле. Он провез нас по хозяйству, показал водохранилища, сады, фермы, хлеба, и надо было видеть и слышать его в те вдохновенные минуты, чтобы понять его страсть и поверить без колебаний: да, он сотворит чудо. Но вот поздним вечером, когда уже над Полесьем погасла заря, мы возвратились в село, он пригласил нас в свой дом, и вышла навстречу нам его жена и поставила чай. За чаем я и спросил, откуда она родом. Она сказала: «Смоленская. Из-под Ельни». Тогда я еще спросил: прижилась ли она на Полесье, нравится ли ей тут? В ответ был вздох и всего два слова, произнесенные с непередаваемой грустью: «Домой хочу». Я поглядел на Данилевича, он потупил очи… Потом он потащил меня наверх, приоткрыл дверь в детскую и показал спящих детей, двух славных мальчуганов («Мои наследники», — сказал он), потом мы зашли в его кабинет, маленькую комнатенку со столиком и книжной полкой, и он снимал с полки книги по агрономии, по экономике, и я чувствовал, как старается он этой своей суетливостью и некоторым довольством скрыть от меня свою растерянность. Неужели она так и не приживется, его смолянка? Неужели зов земли разведет эти две души, столь чуткие и красивые? Не дай бог! Она, только она должна заглушить, подавить свою грусть по Смоленщине, ибо этого требует другая земля, Полесская, на беззаветное служение которой «обрек» себя ее муж. Я верю в твою силу, смолянка! Там, за чаем, я брякнул по глупости: «Зови его к себе, нашей земле очень нужны такие Иваны». А сейчас говорю: «Не надо! Не отрывай его, преодолей себя, станет тебе грустно — поезжай на родину, проведи там отпуск, утоли душу, но не береди его боль, ему так нужен друг!»

Я уважаю твою любовь, Иван Данилевич. Но давай задумаемся, ведь ты агроном, устроитель земли: так ли мы обустраиваем каждый свою землю, как хочет наша душа? Ты — полешук, у тебя свое, унаследованное от дедов-прадедов представление о красоте, у меня, скобаря, — свое. Чем мы схожи, в чем разнимся? И твои предки и мои лелеяли мечту прежде всего о щедрой, богатой ниве. Жить в достатке — это главное. Поэтому болото, лес, кочкарник, которые выматывали их силы, были им ненавистны. Но разве щедрость земли они понимали только как сытость живота? Разве леса и болота не пестовали их характеры, их души? Зачем же тогда, выкорчевав леса, осушив болота, ты сажаешь лесопарки, устраиваешь водохранилища с островами для диких уток? Они же тебя не кормят, скорее, наоборот: ты отводишь под них землю, которая давала бы хлеб и сено, как агроном, ты знаешь, сколь необходимо для хлеба экологическое равновесие. Ну а для души? Ты же умный человек, тезка, понимаешь, что твоей смолянке нужен жаворонок над полем, а его-то уже не слышно, не стало жаворонка, не стало скворца, покидают Полесье буслы — аисты, и тебе самому от этого скучно и тревожно. Вот мы и пришли к согласию: земля должна быть не только богатой, но и красивой. Очарованный раздольем нив, ты все-таки затосковал по лесу и озеру и сотворяешь их вновь. Твои сыновья, наверно, примут преобразованную тобою землю как эталон красоты, потому что того, с гиблыми болотами, с непроходимыми лесами, Полесья они знать не будут. Пройдет какое-то время, мелиораторы преобразят и мою Псковщину и твоей супруги Смоленщину. На манер Полесья? Так же вот осушат торфяники — у нас их тоже немало, — выкорчуют последние боры с березовыми опушками, высушат речки-ручьи, загнав их в водосборные коллекторы, сровняют сопки, засыпят низины, чтоб если поле, так поле, на полтыщи га, чтоб было где разгуляться «степным кораблям»? А как же тропинка-полевка, которая разбередила мне душу? Или она — чушь, сантименты, вздохи «чокнутого» интеллигента? Мои внуки тоже привыкнут и возрадуются и никакой грусти не испытают, для них идеалом красоты будет такое же широкое, равнинное поле, как твое. Но чем мы тогда станем разниться? В чем будет отличие вкусов, пристрастий, характеров, представлений о прекрасном у полешуков и псковичей, у смолян и тверяков?.. Или это опять чушь, вечных идеалов красоты нет, все идеалы — продукт человеческой деятельности, вчера было красиво одно, завтра станет другое? И все-таки нет, нивелировки не будет хотя бы потому, что человеку при всей его технической мощи ни сегодня, ни завтра не дано превратить земли в подобие разграфленного на квадраты листа бумаги.

Почти всю жизнь я прожил на псковской, новгородской, тверской земле. Административные границы роли не играют, весь этот край — географически Северо-Запад России — имеет один облик и характер. Возвышенности, леса, за многие века изреженные, вырубаемые почти повсеместно, даже на Валдае, на хозяйственные нужды, клюквенные болота, небольшие равнины, озера и ручьи, питающие великие реки: Волгу, Западную Двину, Днепр, Великую, Волхов… Деревень много, тысячи, они маленькие, стоят густо, в одной-двух верстах друг от дружки, так что, если своего петуха кинул в чугунок, разбудит чужой. Сёл тоже много, но и они некрупные, стоят обычно на перекрестьях дорог, на слиянии рек, то есть на былых торговых путях, многие из сёл захирели, оказавшись в стороне от дорог, а многие еще держатся, став центрами колхозов и совхозов, но сказать, что они процветают, пока еще нельзя, ибо обновление идет медленно и туго, как и вся жизнь края. Самое характерное для расселения это то, что за редчайшим исключением все деревни и села поставлены у воды, на берегах рек и озер. Посмотрите, хотя бы по карте, на любую нашу реку, и вы увидите ожерелье: деревни, словно бусины, нанизаны на голубую нить. Конечно, изначально была нужда: река — это дорога, рыба, водопой, но время шло — на челнах в гости или на базар перестали ездить, рыба становилась всего лишь подспорьем, отмирал лесной сплав, река как бы уходила из хозяйственной жизни, но не исчезала ее необходимость, теперь она нужна была больше для души. Не может представить себя русский мужик без реки или озера, без водного простора, пусть маленького, стиснутого лесами, но все же простора, открывающего дали, умиротворяющего, куда-то зовущего, дающего наслаждение глазу.

Если все это сложить: леса, реки, озера, сопки, болота, деревни, то очевидными станут представления здешнего жителя о красоте, его идеал прекрасного. Вода и дерево будут в том идеале основой, в разном сочетании, но непременно в единстве. Есть дерево, но нет воды — уже изъян. Есть вода, но нет дерева — обязательно обсадит деревню березами, липами, вербами, оставит какой-нибудь худородный луг под ельник или