На заре царства - Николай Сергиевский

Кони, поводя ушами, храпя и пугливо скашивая глаза в сторону трупа, остановились возле горки, где недавно произошло преступление. Вид «вора» был ужасен. Обнаженный труп лежал лицом вниз. Кругом снег был густо залит кровью.

При виде этой страшной картины Марина, как ни была подготовлена к ней рассказом Аленина, содрогнулась и от ужаса, стыда и брезгливости закрыла глаза.

— Государыня, — тихо сказал Аленин, — не изволь утруждаться, побудь в санях. Я с казаками приберу покойника.

Но сильным напряжением воли она уже вернула себе самообладание… Нельзя отдаваться во власть женской чувствительности. Она готовится стать матерью: надо спокойно, без волнений пережить это испытание, хладнокровно перенести предстоящие впереди тревоги сегодняшнего дня.

— Оставь, — отрицательно качнула она головой. — Я сама.

Поддерживаемая под руки Алениным, она вышла из саней и, увязая в глубоком снегу, с трудом дошла до шеста с воткнутой на нем головой, схватила ее за волосы, сложила на убрус и быстро завязала концы его в узел. Потом, вся дрожа, с этой страшной ношей она бегом вернулась к саням, на которые казаки укладывали обернутый войлочной полостью и прикрытый сверху медвежьей труп покойника.

Испуганные кони с бешеной скоростью помчали сани домой. Прижавшись к плечу поддерживавшего ее Аленина, Марина, продолжая дрожать всем телом, впала в забытье.

Доскакав до Калуги, сани, въехав в город, вынуждены были замедлить ход: на улицах стояла густая толпа народа, привлеченного любопытством и желанием встретить въезд «царицы» с телом мужа. При проезде саней толпа, озаренная кровавым светом кое-где мелькавших факелов, в угрюмом молчании снимала шапки и равнодушно отнеслась к гибели «царя»: «вор» своими бесчинствами успел за последнее время восстановить против себя беспрекословно терпевших его подданных. Гибель не встречала сочувствия, память не поминалась добром. «Собаке — собачья смерть», — проносилось в мыслях у многих калужан.

Толпа бояр во главе с атаманом Заруцким и сановитейшими представителями «царского» двора — князьями Черкасским и Трубецким, Бутурлиным и Микулиным — встретила сани «царицы» у ворот дворцовой ограды. Передав тело мужа и узел с его головой боярам, которые при свете факелов внесли останки «вора» в приготовленный уже покой, Марина приказала Аленину распорядиться прибрать покойника, а сама направилась на свою половину и попросила позвать к себе Заруцкого. Пока Варва ходила за ним, она торопливо обмыла руки, подкрасила перед зеркалом несколькими привычными мазками румян побледневшее лицо с подведенными, впавшими от пережитых волнений глазами, наскоро сменила подбитый мехом ярко-лазоревый кортель, в котором с утра она сидела дома и который был под шубой, на смирную одежду, какая нашлась под рукой в виде черно-синего летника, ярче оттенившего темным цветом белизну ее холеной шеи, ловким движением распустила по плечам волнистые пышные волосы и стала ждать Заруцкого. Как ни была она смятена пережитым волнением, она думала только об одном: о необходимости немедленно и окончательно завоевать расположение становившегося теперь особенно нужным ей атамана. Для этого есть ее красота, и к помощи этого оружия она и прибегала.

В соседней горнице послышались грузные отчетливые шаги атамана. Марина направилась к двери, и не успел Заруцкий войти, как она устремилась к нему навстречу и в страстном порыве прижалась, обвила его шею руками.

— Ян, мой любимый Ян, истинный муж мой, царь мой! — прошептала она. — Ты один спасешь меня, поможешь мне ради нашей любви!..

— Марися, сердце мое, моя царица, — в тон ей ответил он. — Пойду, куда велишь, исполню все, что прикажешь. Нет врага, от которого бы я тебя не защитил, нет подвига, которого не совершил бы…

Он коснулся поцелуем ее лба.

— Ты звала меня? Что хочешь приказать?

В эти мгновения готовности жертвовать собой ради нее он был почти искренен.

— Ян, злодейство не может остаться безнаказанным, — властно и решительно сказала она. — Я желаю казни татар. Пусть кровь их зальет улицы, пусть устрашатся калужане и знают, что за казнь царя пощады к злодеям у меня нет. Вели казакам жечь и грабить дома, резать поганых нехристей, бросать жен, детей на растерзание голодным псам. Не медли, Ян, — царица твоя того желает…

Взволнованная своей речью, она раскраснелась.

Заруцкий ответил не сразу. Подобная безжалостная расправа с несчастными татарами, повинными в убийстве «вора» лишь постольку, поскольку они были соплеменниками Урусовых, вовсе не пришлась ему по вкусу. У него не было желания восстанавливать против себя жестокой казнью калужан, не зная, как сложатся дальнейшие события. И он не был уверен, что казаки ради вдовы Марины беспрекословно пойдут на эту ненужную жестокость.

— Что ж медлишь с ответом? — нетерпеливо спросила Марина.

— Царица, — сказал он. — Разумно ты замыслила. Да не знаю, пойдут ли на такое дело казаки. Скажут, пожалуй, царя нет, сам ты-де, не спросясь царицы, казнь татарвы задумал.

— Лукавишь ты, Ян! — сверкнув глазами, гневно сказала Марина.

— Не время лукавить, Марися, — простодушно ответил он.

— Так к чему же речь свою ведешь?

— К тому, чтобы сама дала ты приказ казакам. Ведь дело надумала ты нелегкое и немалое. Тебя, царицу, пожалуй, послушают, за тобой пойдут. Ступай в дома к казанам, приказывай, грози ослушникам. Коль не послушают, проси и плачь. Возьми слезами, горем. Дело, говорю, нелегкое, Марися. Вспомни Тушино. Попытаться ж и вправду следует.

Она сразу поняла его мысли: атаман, ясное дело, хитрит, отлынивает от ответственности. Но, с другой стороны, он в сущности, пожалуй, и прав.

— Добже, — тряхнула она головой. — Коли так — идем.

Специально не собрав распущенных волос, она накинула шубу, второпях после возвращения сброшенную на пол, торопливо вышла из спальни и выбежала на двор. Заруцкий следовал за ней.

Схватив во дворе горящий факел, недавно воткнутый в снег кем-то из встречавших, Марина устремилась на улицу.

И калужане стали свидетелями удивительного зрелища. «Царица», простоволосая, в распахнутой шубе, особенно прекрасная в своем волнении, рыдая и заливаясь слезами, бегала из дома в дом к казакам. Освещенная во тьме ночной зловеще-красным светом пылавшего и дымно чадившего факела, она в огненном дыму казалась страшным, но прекрасным демоном зла и разрушения. Казаки хватали оружие, выскакивали на улицы и следовали за ней. Она заклинала их памятью злодейски убитого «царя», молила о беспощадной расправе с татарами.

Началась зверская резня. Под заунывный перезвон колоколов, по обычаю вещавших о смерти «царя», улицы огласились неистовым, жалобным, стонущим воем несчастных татар.

К утру в Калуге не осталось в живых ни одного татарина.

Марина, вернувшись в покои, удовлетворенная блестящим осуществлением задуманного ею зверского дела, в порыве благодарности горячо прильнула к проводившему ее Заруцкому. Отпустив его, она пошла в спальню и прилегла на постель. Все тело ныло от усталости, но на душе было спокойно: она убедилась в преданности казаков и в том, что в случае необходимости они не выдадут ее, пойдут за «царицей» в огонь и в воду. Ближайшее будущее перестало казаться страшным.

Растянувшись с наслаждением на постели, Марина в полусне вспомнила о покойнике, забытом среди треволнений ночи. Подумала, что ради соблюдения приличия следовало бы ей наведаться в крестовую, где лежало на столе (за неимением пока гроба) обряженное в подобие царского одеяния тело «вора», над которым крестовый дьяк гнусаво читал Псалтырь в присутствии дневальных бояр, окольничих и стольников «царского» двора. Но не было сил подняться. Смыкались веки, клонила дрема.

Однако Марина не заснула: в ту ночь у нее родился сын.

Глава XIII

Дорогой гость

Прошло несколько дней после памятного Матвею Парменычу разговора с боярином Цыплятевым в день похорон жены. Он не переставал тревожиться за свою участь и Наташи, ожидая каверзных действий со стороны Равулы Спиридоныча. Ходили к тому же слухи о загадочном ночном нападении, которому подверглись во время отъезда Дмитрия приспешники Цыплятева — Паук и «отцы-молодцы». Время стычки совпало с отъездом Дмитрия, и Матвей Парменыч нисколько не усомнился в истинном ее значении. Он понял, что это была засада, устроенная Цыплятевым, чтобы поймать или убить Дмитрия. Как узнал Мойсей, Паук и «отцы» сильно пострадали. О судьбе, постигшей Дмитрия, сведений пока не было, но в силу того, что нападавшие потерпели поражение, можно было предположить, что он отделался счастливо. И Матвей Парменыч решил, что неудачно устроенная Цыплятевым засада ускорит с его стороны месть. Поэтому, находясь в тревожном ожидании, он днем и ночью был начеку. Однако прошла неделя, и, к великому удивлению Матвея Парменыча, недруг ничем себя не проявлял, и старый боярин немного успокоился.