Сэр Невпопад из Ниоткуда - Питер Дэвид

Некоторые из толпы, что меня окружала, стали браниться на чем свет стоял. Народу, кстати говоря, здорово прибавилось, теперь жаждущих добиться от короля справедливости было никак не меньше трех десятков. Те, кто явился поздней остальных, прихватили с собой куски рогожи, чтобы укрыться от непогоды. Лучники на крепостной стене забились в свои караульные будки.

Мне было наплевать на дождь. Я вдавил в землю конец своего посоха, налег на него всем телом и остался стоять на месте. Бегать вокруг в поисках убежища у меня просто сил не было. Мельком взглянув на стену, я заметил, что стражники указывают пальцами в мою сторону и скалят зубы в усмешке. Пускай себе. Какое мне дело до того, что они обо мне говорят и думают, эти тупицы.

Дождь все усиливался. Одежда, что была на мне, промокла насквозь, волосы начали покрываться коркой льда. Даже на бровях, я это чувствовал, повисли маленькие сосульки. Но я стоял под ледяными струями, не меняя позы, не шелохнувшись, так, точно бросал вызов богам и разбушевавшимся стихиям. Те, кто меня окружал, продолжали выкрикивать ругательства и грозить небесам сжатыми кулаками. Попоны и старые рогожи, которыми эти люди укрывали от дождя свои головы, покрылись льдом. Воображаю, какими они от этого сделались тяжелыми и холодными. Стоять под ними было не намного приятней, чем под открытым небом.

Кажется, я один из всей толпы не произнес ни слова, не выругался в адрес небесных сил, ниспославших этот ливень. Что толку понапрасну разжимать губы и тратить усилия на произнесение каких-то слов? Кого и от чего это спасет? Лишившись в течение двух дней матери, невинности и всех своих сбережений, я, как мне тогда казалось, эмоционально отупел и потерял способность радоваться или огорчаться чему бы то ни было на свете. Мало-помалу тело мое начал стягивать ледяной панцирь. Но мне даже и на это было, в сущности, наплевать. Я стоял как вкопанный и ни о чем не думал.

Дождь все лил и лил. Толпа вокруг меня стала понемногу редеть. Сперва от ворот ушли всего двое-трое, да и то очень неохотно, но потом и все остававшиеся последовали их примеру, причем довольно резво, так, что только пятки засверкали. Все как один решили отложить рассмотрение королем их тяжб и просьб до той поры, когда погода станет более благоприятной для долгого ожидания. Вскоре я остался один.

И тогда, впервые за все время своего нахождения под ледяным душем, я сдвинулся с места. Заледеневшая одежда стала жесткой, как древесная кора, она трещала при каждом моем шаге. Но я все же добрел почти до самых ворот, до места, где прежде стоял тот, кто явился раньше всех и был первым в очереди. Я снова воткнул конец посоха в расщелину между булыжниками и, опершись на него, продолжил свое бдение.

Стражники больше надо мной не потешались. Просто пялились на меня во все глаза, как на какую-то диковину. Глубокой ночью под непрекращающимся дождем караул сменился. Те воины, что покидали свой пост, что-то зашептали на ухо своим товарищам, указывая на меня, и новые стражники все как один вперили в меня взоры, горевшие любопытством. Но никто из них не смеялся. Даже не улыбнулся ни один.

Почувствовав, что легкий пух вокруг моей верхней губы обрастает сосульками, я стал их потихоньку слизывать и глотать, меня обрадовало, что можно таким образом напиться и сэкономить скудные запасы воды в мехах, что были у меня с собой. В какой-то момент, стоя в ледяном панцире, в который превратилась моя ветхая одежда, я вдруг перестал ощущать холод и, представьте себе, задремал. Стоял и спал все в той же позе, опираясь на посох. А проснувшись, решил было, что уже умер: глаз мне было не открыть. Верхние и нижние ресницы смерзлись, и мне пришлось раздирать их пальцами. Ну и натерпелся же я страху, пока не понял, в чем дело. Только немного придя в себя, я вдруг сообразил, что дождь-то прекратился! Вокруг было тихо, как в могиле. И так же темно. Но я чувствовал, что солнце взойдет совсем скоро.

И не ошибся. Приятно было осознавать, что есть на свете вещи, на которые всегда можно рассчитывать. Пусть даже их совсем немного. Солнечные лучи разогнали мрак, и в воздухе повеяло теплом. Лед, которым я оброс за ночь, стал понемногу таять. Занимавшийся день обещал стать вполне типичным для этого времени года. Вокруг моих ступней образовалась преизрядная лужа, но я это проигнорировал в точности так же, как и вчерашний ледяной ливень. Не сошел со своего места и не переменил позы.

Солнце поднималось по небосклону все выше, мне стало тепло, даже жарко, и вскоре удушливый пар перестал подниматься над моей одеждой — она полностью высохла. И тогда мне отчего-то вдруг снова сделалось зябко. Не иначе как сказались перепады температур, которые были слишком уж значительны даже для моего закаленного тела. Меня пробрала дрожь, а вскоре озноб настолько усилился, что я с трудом удерживался на ногах, трясясь всем телом и цепляясь за посох. Но я не собирался поддаваться этой слабости. Столько всего перенес, вытерплю и это. Упрямства мне было не занимать. Тут караул снова сменился, на свои посты вернулись те, кто ночью отправлялся отдыхать. В общем, можно сказать, старые мои знакомые. Они меня, конечно же, тоже узнали, но не поприветствовали, а только головами покачали — озадаченно и недоуменно.

Мало-помалу к воротам стали подтягиваться и просители. Многих из них я еще со вчерашнего дня запомнил. Например, как они бежали прочь во весь дух, потому что погода, видите ли, оказалась чуть хуже, чем они рассчитывали. Время близилось к полудню, и один из этих «героев», высокий краснолицый толстяк, подошел ко мне и оттопыренным большим пальцем повелительно указал назад, через плечо:

— Ступай на свое место, убогий!

Гигантским усилием воли я подавил дрожь, которая все еще меня нещадно трепала. Иначе этот недоумок мог бы вообразить, что я трясусь от страха перед ним. По правде говоря, вид у него и впрямь был довольно-таки устрашающим, и в иной ситуации я, возможно, в самом деле здорово бы перетрусил при одном взгляде на его злобную рожу. Но теперь я был просто физически неспособен ощутить что-либо кроме жуткой, каменной усталости, кроме изнурения, какого никогда еще прежде не испытывал. В другое время я, что греха таить, скорей всего, беспрекословно выполнил бы его требование. А что вы хотите, он был на целую голову выше меня и в два, а то и в три раза толще! Но сейчас я был не в силах сдвинуться с места.

А еще больше меня тревожила мысль о том, что, попытавшись сделать хоть шаг, я рисковал бы упасть. И тогда эти уроды, чего доброго, просто меня затопчут. Нет, стражники, конечно же, не дадут им меня убить, но пока они разгонят толпу, я буду в лучшем случае с головы до ног покрыт синяками, а в худшем… Впрочем, я, вместо того чтобы дорисовывать до конца эти воображаемые картины, сосредоточил усилия на разжатии собственных губ. За почти двадцатичасовой период молчания они у меня едва не склеились. Разомкнув их, я прокаркал каким-то не своим, хриплым и простуженным голосом:

— Вы сбежали. — Тут я пару раз глубоко вздохнул и прибавил уже более внятно: — А я остался, не ушел. — И снова повторил, чтобы все слышали: — А вы сбежали. Поэтому я теперь буду первым, а вы за мной.

— Черта с два! — рявкнул краснолицый толстяк. — Двигай отсюда, урод, да поживей. Или ты оглох?! — И с этими словами он цапнул меня за локоть своей железной ручищей.

Поверьте, нет на свете звука более грозного, более красноречивого, чем лязг меча о ножны. В особенности если меч большой и тяжелый. Заслышав этот звук, хотя и с довольно значительного расстояния, вся толпа замерла как по команде. Я с надеждой взглянул в сторону стражников. Меч обнажил тот из них, кто еще вчера был со мной весьма неучтив. Он несколько раз взмахнул своим оружием, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его готовности снять любую голову с любых плеч, если в том возникнет нужда.

— Отвяжись от калеки, — потребовал воин равнодушным, бесцветным голосом.

— Но… Но ведь он…

— Он, — мягко перебил толстяка стражник, — теперь будет первым на прием к королю. А ты убери свою ручищу, иначе я тебе ее отрублю по самый локоть! — Говоря это, он постукивал плоской стороной своего оружия по ладони с видом человека, которому не терпится привести угрозу в действие.

Пальцы, стискивавшие мне локоть, мгновенно разжались, и толстяк побрел прочь. Толпа приняла вид организованной очереди, в которой я стоял первым. Я не знал, как мне следует реагировать, как благодарить воина за помощь, и просто с приязнью, хотя и несколько растерянно, взглянул на него. Тот осклабился, поднял меч и отсалютовал им мне, а потом вложил его в ножны и вернулся на свой пост.

Меня такое его отношение, по правде сказать, несколько озадачило. Я выказал себя упрямым ослом, если не сказать, полным идиотом, не попытавшись укрыться от дождя, подобно остальным. Неизвестно, чем еще для меня обернется это бдение под ледяным душем. Судя по ознобу, который продолжал меня бить, ничем хорошим. Но вот поди ж ты, этим глупым и непрактичным поступком я снискал себе уважение в глазах стражника. А что, если не он один, но и все жители столицы, все приближенные его величества придерживаются таких же дурацких взглядов на доблесть, и честь, и мужество? Что, если глупость у них почитается геройством? Я поежился. Может, если я еще немного поглупею, мне откроются пути к вершинам власти? К управлению государством? Право слово, тут было о чем поразмыслить.