1968 (май 2008) - журнал Русская жизнь

Горбаневская говорит о «временах Андропова», потом спохватывается: «Хотя, конечно, эти времена сразу начались, как только он в КГБ пришел, в шестьдесят седьмом. Психиатрические репрессии, например, начали применяться при Хрущеве, но при Андропове сделались массовыми».

V.

Психиатрические репрессии, или карательная психиатрия, - кому о них еще рассказывать, как не Наталье Горбаневской, одной из самых известных жертв андроповских психушек. Когда в 1977 году в Гонолулу был знаменитый Всемирный психиатрический конгресс, Горбаневская уже жила во Франции, и французские участники конгресса показали ей историю ее болезни, вопреки всем врачебным тайнам обнародованную советской стороной. «Французы меня позвали, и мы вместе с ними все это читали. Знаете, когда анамнез психиатрического заболевания начинается с формулировки: „Не будучи замужем, родила двоих детей“, - это во всех странах смешно. Дальше написано: „Судьба детей ее не интересует“, - это ладно, это может быть их мнением, Бог с ним. Но больше всего я обиделась, когда прочла о себе: „Говорит монотонно“. Знаете, у меня сегодня голос простуженный, но его и сейчас монотонным назвать нельзя, согласитесь. Это вообще последнее, что обо мне можно сказать! Даже когда я стараюсь себя сдерживать, монотонно я говорить не могу. И еще интересный момент. Считается, что шизофрения подавляет либо волю, либо интеллект, либо эмоции. Что подавлено у меня? Интеллект сразу отпадал - книгу написать, „Хронику“ делать - как тут без интеллекта. Воля? Но я работала на нескольких работах, перевела два толстенных тома Истории эстетики Татаркевича, - то есть с волей тоже все в порядке. Остаются эмоции, и вот поэтому в анамнезе написано про детей и про монотонную речь, и ни слова не написано о стихах. Я-то думала, что они меня как раз станут спрашивать - А вы действительно думаете, что вы поэтесса? - и я собиралась скромничать, чтобы мне не пришили манию величия. А стихи, оказывается, противоречили их диагнозу - эмоциональной уплощенности. Уплощенность - это от слова „плоский“».

VI.

Своим главным врагом из тех времен Горбаневская называет Даниила Романовича Лунца, на первой психиатрической экспертизе, после демонстрации 1968 года (диагноз тогда был: «Возможность вялотекущей шизофрении не исключена»), он был членом комиссии, а на повторной, через три года - председателем. «Он мне очень активно свой интеллект показывал. На первой экспертизе спросил - а вы Вагнера любите? Я ответила - нет. Он: а кого любите? Я говорю - Моцарта, Шуберта, Прокофьева, а сама думаю, чего это он? Уже когда Валерия Новодворская рассказала мне, что с ней он разговаривал о французской поэзии (она, конечно, таяла от этого), я поняла - это он просто хотел показать, какой он умный». Разговор про композиторов продолжения не имел, зато каждый раз, разговаривая с Горбаневской, Лунц говорил ей: «Вы занимались самиздатом», - и Горбаневская вспоминает, что, произнося слово «самиздат» (а не «клеветнические материалы»), он раздувался от самоуважения«. Когда Горбаневскую судили (»На суде меня не было, потому что мы психи, и суд имел право нас вызывать на заседание, но никогда этим правом не пользовался«), ее адвокат Софья Калистратова (собственно, это рассказ с ее слов) спросила Лунца, каковы симптомы вялотекущей шизофрении, которую Лунц диагностировал Горбаневской после второй экспертизы. Психиатр ответил: «Она страдает такой формой шизофрении, у которой очевидных симптомов нет». Тогда адвокат спросила, почему при отсутствии очевидных симптомов комиссия настаивает на принудительном лечении Горбаневской в больнице не общего, а специального типа. «В спецбольнице стены помогают», - ответил Лунц.

«Он был страшный циник, прожженный совершенно», - говорит Горбаневская и пересказывает очередной разговор с Лунцем - он спрашивал, понимает ли она, что больна, и она отвечала, что понимает (необходимое условие для того, чтобы зафиксировать излечение), а на вопрос о симптомах ничего не могла ответить, но он и не настаивал. «Признать себя больной - это была программа-минимум, я не осудила ни демонстрацию, ни самиздат, но если скажешь, что ты здоров, это почти гарантированная вечная койка. Это же не лагерь, срока нет - сидишь, пока не вылечишься».

VII.

Мы разговаривали с Натальей Горбаневской, пока у нее на кухне жарились котлеты. Разумеется, мы заболтались, и после интервью котлеты нам пришлось есть сильно подгоревшими - самой хозяйке, мне, фотографу и моей приятельнице Насте, которая и привела нас к Наталье Горбаневской.

Три года назад Настя, еще школьница, проникшись новостями из оранжевого Киева, взяла пакет с мандаринами и принесла их к подъезду главного офиса ФСБ на Лубянке - берегитесь, мол, революция близится! Девушку увели в здание, какой-то офицер провел с ней долгую профилактическую беседу, потом она написала об этом в ЖЖ и стала, может быть, самой знаменитой из молодых оппозиционных активисток (например, ее портрет вместе с портретами Эдуарда Лимонова и Гарри Каспарова был напечатан в первых агитброшюрах движения «Наши»). Сейчас, три года спустя, она работает во вполне лояльном, почти придворном издательском доме, пишет заметки о потребительском рынке. Из этой биографии диссидента двухтысячных, сравнив ее с биографией Горбаневской, диссидента шестидесятых, вполне можно было бы вывести какую-нибудь мораль, что-то вроде - как сильно изменилась Россия за сорок лет, и так далее. Но любая формулировка насчет изменившейся России, мне кажется, прозвучала бы фальшиво. Россия не изменилась, просто в России теперь нет диссидентов.

* ГРАЖДАНСТВО *

Евгения Долгинова

Гибель гидролиза

Семнадцать суток отчаяния

I.

Приходил Конев Юрий Борисович, слесарь КИПиА. Звал меня:

- Пойдем, Евгения, я почитаю…

Мы садились на скамейку во дворе, перед свежей пашней (огороды сбегают к бежевому заливному лугу с заводями, к реке Лобве, в этом году еще не поднявшейся) - и он доставал распечатку или школьную тетрадь. В стихах Юрия Борисовича - острых, злободневных социальных сатирах - рифмовались «Россия» и «мессия», «Ивдель» и «видел», «спирт-этил» и «обмыл». Он читал тихо, медленно и торжественно.

Доили нас в четыре сиськи,

Сосали вдоволь - как вампир.

Народ стоял, и были мысли:

Зачем пришли мы в этот мир?

- Еще?

- Еще.

Но где же ты, закон суровый?Как до такого мы дошли?!Ведь все поверили в «мир новый»,А нас опять слепцы вели.

Я слушала, думала: откуда слепцы, когда очень даже зрячие и дальнозоркие и ведали, что творили. Вот от какой доброты рабочие всех оправдывают, всех понимают и наделяют злую волю инвалидностью по зрению?

- А почему товарищам не почитаете?

- Не хочу расстраивать. И так на пределе.

Во двор выходили продышаться, как говорят на Урале, «голодующие», - зябли, кутались в куртки, несмотря на жару. Выходила штукатур Галя Габова - 44 килограмма живого веса, а неделю назад было 52, и совершенно прозрачная, невесомая блондинка Света Кроликова несла по склону таз для стирки. Ее шатало. Она приветливо улыбалась и пыталась держать спину. «Может, «Скорую?» - «Нет-нет, сейчас пройдет». Шел двенадцатый день голодовки рабочих Лобвинского биохимического завода в поселке Лобва Новолялинского района Свердловской области.

Голодовка длилась 17 дней - с 28 апреля по 15 мая. Начинали 19 человек, закончили 7. Андрей Абузяров, профсоюзный лидер, три дня голодал с товарищами, потом, по настоянию областного Росхимпрофсоюза, вышел: надо руководить, общаться со СМИ и заниматься распределением тех немногих средств, которые выдавали за февраль. Семеро человек оставались в больнице, четверо долечивались дома, и еще семеро достояли до финала, который трудно назвать безусловной победой, - они получили половину задолженности, а вторую должны получить до 21 мая включительно. Так что еще, может статься, что в день, когда выйдет из типографии этот номер журнала, старшему варщику Михаилу Пацюкову, хозяину частного дома на улице Уральских танкистов, где проходила голодовка, снова придется везти к себе минералку и глюкозу, а мужчинам и женщинам - опять раскладывать матрасы и топить печку с военной звездой на заслонке. Не дай Бог, конечно, - но совсем не исключено.

II.

Лобва - шеститысячный поселок в 320 километрах севернее Екатеринбурга. Отличные дороги, тайга, реки, два предприятия - биохимический (бывший гидролизный) завод и лесокомбинат - смежные производства: гидролизный процесс идет на опилках комбината. В соседнем Североуральске, на шахте с дивным названием «Красная шапочка», тоже недавно голодали («голодовали») - но там требовали, по крайней мере, повышения зарплаты, лобвинские же требовали ее наличия - физических денег за несколько месяцев прошлого года и за несколько месяцев года текущего. (На московского человека должны произвести впечатление суммы многомесячных задолженностей, ради которых все претерпевалось, - от 25 до 72 тысяч, месячные оклады столичного клерка и менеджера средней руки). В таком положении - почти все из 514 сотрудников Лобвинского биохима.