Карпинский - Яков Кумок

Академик П.И.Степанов называет эрудицию Погребова «огромной». Биограф Погребова профессор Р.Ф.Геккер пишет: «Существует выражение «ходячая энциклопедия». Не хочется по причине избитости, а в данном случае и неточности, употреблять его по отношению к Николаю Федоровичу. Николай Федорович был «кладезем знаний» — эти слова к нему больше подходят». Суть, разумеется, не в названии; пройдя великолепную школу у Карпинского, Погребов вырос в подлинного ученого; интересно отметить, что в стиле работы, в самом стремлении к полной законченности, проработке всех деталей, к тому, что можно назвать «академичностью», он навсегда остался поклонником Карпинского. Да иначе, конечно, и не могло быть.

Погребов оставил труды по гидрогеологии, оползневым процессам. В 1902 году обнаружил близ села Ополье в 16 верстах к востоку от Ямбурга (ныне город Кингисепп) выходы горючего сланца. Он отдал много лет их изучению и в конце концов доказал, что они являются ценным сырьем, как химическим, так и топливным. Сейчас кукерскит (такое название получил сланец) интенсивно разрабатывается.

Когда началась Великая Отечественная война, Николай Федорович был стар, ему перевалило за 80. Во Всесоюзном геологическом институте был создан военный отдел, подчинявшийся командованию Ленинградского и Северного фронтов. Блокада ставила проблемы, с которыми ученые прежде и не сталкивались. Где взять стройматериал для дотов? Какие грунты устойчивы и можно ли в них возводить укрепления, в каких нельзя? Как подвезти воду к госпиталям и передовым позициям? Как бороться с притоками, чтобы не заливало окопы. Наконец, потребовалось огромное количество зеленой краски, чтобы маскировать здания и площади Ленинграда, — где взять сырье для ее приготовления?

Как было обойтись без Погребова с его «кладезью знаний»? Казалось, у него готовы ответы на все вопросы. «Ни вражеские бомбежки, — рассказывает бывший руководитель военного отдела Г.П.Синягин, — ни артиллерийские обстрелы, ни уговоры товарищей не удерживали его от выездов на фронт... Эти поездки немыслимы были без Николая Федоровича. Только его огромный опыт и знания позволяли сразу, без производства полевых работ решать на месте разнообразные вопросы...»

Свидетельница последних дней Погребова Н.А.Ревунова вспоминает такой случай: «Как-то поздно вечером к Николаю Федоровичу постучали и попросили дать сведения о толщине льда на Неве. Николай Федорович при свете коптилки нашел необходимые сведения в своей обширной библиотеке, в которой все было на определенном месте, так что с закрытыми глазами он мог достать нужную книгу».

«В ноябре перестали ходить трамваи. С утра он шел в институт на 20-ю линию, потом в Дом ученых на Дворцовую набережную (там столовался) и обратно домой на 3-ю линию Васильевского острова. Эти ежедневные прогулки в 5 — 7 километров не восполнялись питанием... От ходьбы он уставал и даже подкреплялся портвейном, который был получен на паек по карточке; при этом он виновато говорил, что выпил рюмочку для подкрепления сил. Кто знал резко отрицательное отношение Николая Федоровича к спиртным напиткам, тот поймет, что только крайняя необходимость поддержать силы заставляла его употреблять портвейн.

Я приходила с работы с картфабрики и, если Николая Федоровича еще не было дома, шла встречать к Дому ученых. Как-то в конце декабря я задержалась и встретила его у университета. Он еле двигался и говорил, что очень боялся, что я его не встречу и он упадет и умрет на улице. Он еле шел, держась за меня, ни о чем не говорил...»

Он лег на диван, отвернулся к стене.

В последние дни отказался от еды, даже от питья. «Я уже отработал свое, а вам еще работать».

Приехали сослуживцы, они исхлопотали для него место в госпитале. Но подняться он уже был не в состоянии, а носилок не было. Их не хватало для раненых.

Николай Федорович умер 10 января 1942 года.

Его похоронили на берегу Финского залива, в месте, где хоронили покойников с Васильевского острова. Оно за Смоленским кладбищем. Памятника не поставили, а дощечку скоро сдуло ветром и засыпало снегом. И могила его затерялась среди тысяч других могил блокадного времени.

Всю жизнь Николай Федорович благоговел перед именем Карпинского и несколько раз принимался за воспоминания о нем. Но даром литературного изложения Погребов не владел, получалось сухо, и, неудовлетворенный, оставлял записки неоконченными. Сохранились черновики, из которых Р.Ф.Геккер составил сводную статью «Об исследовательском стиле А.П.Карпинского».

Она в основном о деятельности Александра Петровича на посту директора Геолкома. «Александр Петрович со свойственной ему аккуратностью и тщательностью проводил в жизнь принцип коллегиальности, что создало для геологов Комитета благоприятную обстановку, своеобразную школу, воспитавшую ряд крупных ученых». Вставал Карпинский, подмечает Николай Федорович, очень рано: «Лучшее время — раннее утро: он встает в пять часов, и со свежими силами работа идет легко и быстро».

Любопытны воспоминания о работе Карпинского над расшифровкой загадочных ископаемых остатков; Александр Петрович проявил при этом исключительную разносторонность, поразившую Погребова: «Перебрал и изучил всю литературу, какую только мог достать у нас и за границей».

«Когда работа была опубликована, она вызвала появление обширной литературы на эту тему. Был и ряд критических статей, в которых высказывалось несогласие с мнением автора... Но оказалось, что ответы на все эти вопросы были заранее продуманы Александром Петровичем... Материал, следовательно, был проработан до самых мельчайших подробностей... Во всех своих исследованиях А.П.Карпинский всегда точно и до конца отшлифовывал каждую мельчайшую деталь большой и многогранной работы и давал четкие, ясные и определенные ответы на все возникавшие вопросы. Такое отношение к делу невольно увлекало и захватывало окружавших его учеников и товарищей по работе, побуждая их также вкладывать в работу всю свою силу и энергию».

Глава 17

Геликоприон

Мы подходим к необычайно интересной стороне творчества Карпинского; можно даже сказать — чарующей стороне, если бы было принято с подобными эпитетами обращаться к строгой и выверенной науке. Однажды мы имели случай обронить два слова о некоем артистизме, который проявился вдруг в характере положительнейшего Александра Петровича, и проявился всего раньше во внешности: длинные волосы, костюм свободного покроя; затем в страстном увлечении музыкой и наконец в том кругу, в котором он начал вращаться и в который входили художники, артисты. Однако все это внешняя сторона; предстоит показать, что истоки артистизма глубже, коренятся в самой натуре будущего тайного советника, в самом его научном мышлении, как бы это ни звучало непривычно. Но прежде надо отметить, что к данному периоду аналитическая сила его ума достигла наивысшей остроты и что он в совершенстве овладел всеми методами, которыми владела тогда геологическая наука. Есть глубокие научные сочинения, которые можно сравнить с симфониями, есть искрометные небольшие, поражающие игрой и проницательностью мысли — они напоминают виртуозные пьесы. К ним и обратимся.